Николай Заболоцкий - Стихи о любви

Николай Алексеевич Заболоцкий

Стихи о любви

Никита Заболоцкий

Лирика Заболоцкого

В стихотворениях Н.А. Заболоцкого (1903 – 1958) часто встречаются слова «душа» и «сердце», а где душа и сердце, там и любовь. Душа по Заболоцкому присуща не только человеку, но и всем объектам природы. Более того, человек обогащает свою живую душу, соприкасаясь с душой природы. Таким образом, и любовь становится всеобъемлющим чувством не только людей, но и животных, и растений, и, что совсем удивительно, – одушевленных камней. Поэт представляет мир, где:

Может, камешки на ножкахтам невидимо гуляют.Может, там цветов дорожкивместе с птицами летают.Может, там собор животныхобнимает целый мир…

Соответственно, Заболоцкий видит в природе отношения, свойственные людям. Так, например, река, которую обнимает небо, отождествляется с девушкой в объятиях возлюбленного.

Она еще как будто негодуетИ слабо отстраняется, но ейУже сквозь сон предчувствие рисуетВосторг и пламя августовских дней.

Есть у Заболоцкого и лирические стихи о человеческой любви, в которых и нежность, и страсть, и трагизм. В широко известном, положенном на музыку «Признании» он пишет:

Я склонюсь над твоими коленями,Обниму их с неистовой силою,И слезами, и стихотвореньямиОбожгу тебя, горькую, милую.

Эти строки – из стихов цикла «Последняя любовь», отразившего собственные переживания поэта. Видит он и другие проявления любви. В стихотворении «Это было давно» он вспоминает, как ему, голодному заключенному поэту, седая крестьянка, только что похоронившая сына, «Две лепешки ему и яичко, крестясь, протянула». До конца жизни он вспоминал эту старую женщину.

В другом стихотворении одинокая моложавая женщина терпеливо ждет пропадавшего в далеком краю (возможно, заключенного) мужа. И вот вывод:

Бесконечно людское терпенье,Если в сердце не гаснет любовь.

О себе, много испытавшем в жизни, он говорит:

И в душе все тот же лютый голод,И любовь, и песни до конца.

И еще:

Вечно мне слышится отзвук невнятный,Словно дыханье любви необъятной,Ради которой мой трепетный стихРвался к тебе из ладоней моих…

Мастерски сделанные Заболоцким переводы иноязычной поэзии дополняют его собственные любовные стихи. Особенно это относится к романтической лирике грузинского поэта XIX века Григола Орбелиани.

В этой книге помещены и написанные Заболоцким в молодости, немногие сохранившиеся иронические, шуточные стихотворения, предназначенные позабавить знакомых дам или своих гостей.

Из ранних стихотворений

Белая ночь

Гляди: не бал, не маскарад,Здесь ночи ходят невпопад,Здесь, от вина неузнаваем,Летает хохот попугаем.Здесь возле каменных излучинБегут любовники толпой,Один горяч, другой измучен,А третий книзу головой.Любовь стенает под листами,Она меняется местами,То подойдет, то отойдет…А музы любят круглый год.

Качалась Невка у перил,Вдруг барабан заговорил —Ракеты, выстроившись кру́гом,Вставали в очередь. ПотомОни летели друг за другом,Вертя бенгальским животом.

Качали кольцами деревья,Спадали с факелов отрепьяГустого дыма. А на НевкеНе то сирены, не то девки,Но нет, сирены, – на заре,Все в синеватом серебре,Холодноватые, но звалиПрижаться к палевым губамИ неподвижным, как медали.Обман с мечтами пополам!

Я шел сквозь рощу. Ночь леглаВдоль по траве, как мел, бела.Торчком кусты над нею всталиВ ножнах из разноцветной стали,И тосковали соловьиВерхом на веточке. Казалось,Они испытывали жалость,Как неспособные к любви.

А там вдали, где желтый бакенПодкарауливал шутих,На корточках привстал Елагин,Ополоснулся и затих:Он в этот раз накрыл двоих.

Вертя винтом, бежал моторчикС музыкой томной по бортам.К нему навстречу, рожи скорчив,Несутся лодки тут и там.Он их толкнет – они бежать.Бегут, бегут, потом опятьИдут, задорные, навстречу.Он им кричит: «Я искалечу!»Они уверены, что нет…

И всюду сумасшедший бред.Листами сонными колышим,Он льется в окна, липнет к крышам,Вздымает дыбом волоса…И ночь, подобно самозванке,Открыв молочные глаза,Качается в спиртовой банкеИ просится на небеса.

1926

Ивановы

Стоят чиновные деревья,Почти влезая в каждый дом.Давно их кончено кочевье,Они в решетках, под замком.Шумит бульваров теснота,Домами плотно заперта.

Но вот все двери растворились,Повсюду шепот пробежал:На службу вышли ИвановыВ своих штанах и башмаках.Пустые гладкие трамваиИм подают свои скамейки.Герои входят, покупаютБилетов хрупкие дощечки,Сидят и держат их перед собой,Не увлекаясь быстрою ездой.

А там, где каменные стены,И рев гудков, и шум колес,Стоят волшебные сиреныВ клубках оранжевых волос.Иные, дуньками одеты,Сидеть не могут взаперти.Прищелкивая в кастаньеты,Они идут. Куда идти,Кому нести кровавый ротик,У чьей постели бросить ботикИ дернуть кнопку на груди?Неужто некуда идти?

О мир, свинцовый идол мой,Хлещи широкими волнамиИ этих девок упокойНа перекрестке вверх ногами!Он спит сегодня, грозный мир:В домах спокойствие и мир.

Ужели там найти мне место,Где ждет меня моя невеста,Где стулья выстроились в ряд,Где горка – словно Арарат —Имеет вид отменно важный,Где стол стоит и трехэтажныйВ железных латах самоварШумит домашним генералом?

О мир, свернись одним кварталом,Одной разбитой мостовой,Одним проплеванным амбаром,Одной мышиною норой,Но будь к оружию готов:Целует девку – Иванов!

1928

Свадьба

Сквозь окна хлещет длинный луч,Могучий дом стоит во мраке.Огонь раскинулся, горюч,Сверкая в каменной рубахе.Из кухни пышет дивным жаром.Как золотые битюги,Сегодня зреют там недаромКовриги, бабы, пироги.Там кулебяка из кокетстваСияет сердцем бытия.Над нею проклинает детствоЦыпленок, синий от мытья.Он глазки детские закрыл,Наморщил разноцветный лобикИ тельце сонное сложилВ фаянсовый столовый гробик.Над ним не поп ревел обедню,Махая по́ ветру крестом,Ему кукушка не певалаКоварной песенки своей:Он был закован в звон капусты,Он был томатами одет,Над ним, как крестик, опускалсяНа тонкой ножке сельдерей.Так он почил в расцвете дней,Ничтожный карлик средь людей.

Часы гремят. Настала ночь.В столовой пир горяч и пылок.Графину винному невмочьРасправить огненный затылок.Мясистых баб большая стаяСидит вокруг, пером блистая,И лысый венчик горностаяВенчает груди, ожиревВ поту столетних королев.Они едят густые сласти,Хрипят в неутоленной страстиИ, распуская животы,В тарелки жмутся и цветы.Прямые лысые мужьяСидят, как выстрел из ружья,Едва вытягивая шеиСквозь мяса жирные траншеи.И пробиваясь сквозь хрустальМногообразно однозвучный,Как сон земли благополучной,Парит на крылышках мораль.

О пташка божья, где твой стыд?И что к твоей прибавит честиЖених, приделанный к невестеИ позабывший звон копыт?Его лицо передвижноеЕще хранит следы венца,Кольцо на пальце золотоеСверкает с видом удальца,И поп, свидетель всех ночей,Раскинув бороду забралом,Сидит, как башня, перед баломС большой гитарой на плече.

Так бей, гитара! Шире круг!Ревут бокалы пудовые.И вздрогнул поп, завыл и вдругУдарил в струны золотые.И под железный гром гитарыПодняв последний свой бокал,Несутся бешеные парыВ нагие пропасти зеркал.И вслед за ними по засадам,Ополоумев от вытья,Огромный дом, виляя задом,Летит в пространство бытия.А там – молчанья грозный сон,Седые полчища заводов,И над становьями народов —Труда и творчества закон.

1928

Падение Петровой

1

В легком шепоте ломаясь,среди пальмы пышных веток,она сидела, колыхаясь,в центре однолетних деток.Красотка нежная Петрова —она была приятна глазу.Платье тонкое лиловоее охватывало сразу.Она руками делала движенья,сгибая их во всех частях,как будто страсти приближеньепредчувствовала при гостях.То самоварчик открывалапосредством маленького крана,то колбасу ножом стругала —белолица, как Светлана.То очень долго извинялась,что комната не прибрана,то, сияя, улыбаласьмолоденькому Киприну.

Киприн был гитары друг,сидел на стуле он в штанахи среди своих подругговорил красотке «ах!» —что не стоят беспокойстваэти мелкие досады,что домашнее устройствоесть для женщины преграда,что, стремяся к жизни новой,обедать нам приходится в столовой,и как ни странно это утверждать —женщину следует обожать.

Киприн был при этом словенеожиданно красив,вдохновенья неземногоон почувствовал прилив.«Ах, – сказал он, – это не бывалосреди всех злодейств судьбы,чтобы с женщин покрываломы сорвать теперь могли…Рыцарь должен быть мужчина!Свою даму обожать!Посреди другого чинастараться ручку ей пожать,глядеть в глазок с возвышенной любовью,едва она лишь только бровьюмежду прочим поведет —настоящий мужчина свою жизнь отдает!А теперь, друзья, какоевсюду отупенье нрава —нету женщине покоя,повсюду распущенная орава, —деву за руки хватают,всюду трогают ее —о нет! Этого не понимаетвсё мое существо!»

Он кончил. Девочки, поправивсвои платья у коленок,разгореться были вправе —какой у них явился пленник!Иная, зеркальце открыв,носик трет пуховкой нежной,другая в этот перерывзапела песенку, как будто бы небрежно.«Ах, как это благороднос вашей стороны! —сказала третья, закатив глазок дородный. —Мы пред мужчинами как будто бы обнажены,все мужчины – фу, какая низость! —на телесную рассчитывают близость,иные – прямо неудобносказать – на что способны!»

«О, какое униженье! —вскричал Киприн, вскочив со стула, —На какое страшное крушеньенаша движется культура!Не хвастаясь перед вами, заявляю —всех женщин за сестер я почитаю».

Девочки, надувши губки,молча стали удалятьсяи, поправив свои юбки,стали перед хозяйкой извиняться.

Петрова им в ответ слагаеттоже много извинений,их до двери провожаети приглашает заходить без промедленья.

2