Николай Заболоцкий - Стихи о любви Страница 3

4

Суровой осени печален поздний вид.Уныло спят безмолвные растенья.Над крышами пустынного селеньяЗаря небес болезненно горит.Закрылись двери маленьких избушек,Сад опустел, безжизненны поля,Вокруг деревьев мерзлая земляПокрыта ворохом блестящих завитушек,И небо хмурится, и мчится ветер к нам,Рубаху дерева сгибая пополам.

О, слушай, слушай хлопанье рубах!Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах,И в каждом камне Ганнибал таится…И вот Лодейникову по ночам не спится:В оркестрах бурь он слышит пред собойНапев лесов, тоскующий и страстный…На станции однажды в день ненастныйПростился он с Ларисой молодой.

Как изменилась бедная Лариса!Всё, чем прекрасна молодость была,Она по воле странного капризаСлучайному знакомцу отдала.Еще в душе холодной СоколоваНе высох след ее последних слез, —Осенний вихрь ворвался в мир былого,Разбил его, развеял и унес.Ах, Лара, Лара, глупенькая Лара,Кто мог тебе, краса моя, помочь?Сквозь жизнь твою прошла его гитараИ этот голос, медленный, как ночь.Дубы в ту ночь так сладко шелестели,Цвела сирень, черемуха цвела,И так тебе певцы ночные пели,Как будто впрямь невестой ты была.Как будто впрямь серебряной фатоюБыл этот сад сверкающий покрыт…И только выпь кричала за рекоюВплоть до зари и плакала навзрыд.

Из глубины безмолвного вагона,Весь сгорбившись, как немощный старик,В последний раз печально и влюбленноЛодейников взглянул на милый лик.И поезд тронулся. Но голоса растенийНеслись вослед, качаясь и дрожа,И сквозь тяжелый мрак миротвореньяРвалась вперед бессмертная душаРастительного мира. Час за часомБежало время. И среди полейОгромный город, возникая разом,Зажегся вдруг миллионами огней.Разрозненного мира элементыТеперь слились в один согласный хор,Как будто, пробуя лесные инструменты,Вступал в природу новый дирижер.Орга́нам скал давал он вид забоев,Оркестрам рек – железный бег турбинИ, хищника отвадив от разбоев,Торжествовал, как мудрый исполин.И в голоса нестройные природыУже вплетался первый стройный звук,Как будто вдруг почувствовали воды,Что не смертелен тяжкий их недуг.Как будто вдруг почувствовали травы,Что есть на свете солнце вечных дней,Что не они во всей вселенной правы,Но только он – великий чародей.

Суровой осени печален поздний вид,Но посреди ночного небосводаОна горит, твоя звезда, природа,И вместе с ней душа моя горит.

1932 – 1947

Урал

Отрывок

Зима. Огромная, просторная зима.Деревьев громкий треск звучит, как канонада.Глубокий мрак ночей выводит теремаСверкающих снегов над выступами сада.В одежде кристаллической своейСтоят деревья. Темные вороны,Сшибая снег с опущенных ветвей,Шарахаются, немощны и сонны.В оттенках грифеля клубится ворох туч,И звезды, пробиваясь посредине,Свой синеватый движущийся лучЕдва влачат по ледяной пустыне.

Но лишь заря прорежет небосклонИ встанет солнце, как, подобно чуду,Свет тысячи огней возникнет отовсюду,Частицами снегов в пространство отражен.И девственный пожар январского огняВдруг упадет на школьный палисадник,И хоры петухов сведут с ума курятник,И зимний день всплывет, ликуя и звеня.

В такое утро русский человек,Какое б с ним ни приключилось горе,Не может тосковать. Когда на косогореВдруг заскрипел под валенками снегИ большеглазых розовых детейОпять мелькнули радостные лица, —Лариса поняла: довольно ей томиться,Довольно мучиться. Пора очнуться ей!

В тот день она рассказывала детямО нашей родине. И в глубину времен,К прошедшим навсегда тысячелетьямБыл взор ее духовный устремлен.И дети видели, как в глубине веков,Образовавшись в огненном металле,Платформы двух земных материковСредь раскаленных лав затвердевали.В огне и буре плавала Сибирь,Европа двигала свое большое тело,И солнце, как огромный нетопырь,Сквозь желтый пар таинственно глядело.И вдруг, подобно льдинам в ледоход,Материки столкнулись. В небосводМетнулся камень, образуя скалы;Расплавы звонких руд вонзились в интервалыИ трещины пород; подземные пары,Как змеи, извиваясь меж камнями,Пустоты скал наполнили огнямиЧудесных самоцветов. Все дарыБлистательной таблицы элементовЗдесь улеглись для наших инструментовИ затвердели. Так возник Урал.

Урал, седой Урал! Когда в былые годыШумел строительства первоначальный вал,Кто, покоритель скал и властелин природы,Короной черных домн тебя короновал?Когда магнитогорские мартеныВпервые выбросили свой стальной поток,Кто отворил твои безжизненные стены,Кто за собой сердца людей увлекВ кипучий мир бессмертных пятилеток?Когда бы из могил восстал наш бедный предокИ посмотрел вокруг, чтоб целая странаВдруг сделалась ему со всех сторон видна, —Как изумился б он! Из черных недр Урала,Где царствуют топаз и турмалин,Пред ним бы жизнь невиданная встала,Наполненная пением машин.Он увидал бы мощные громадыМагнитных скал, сползающих с высот,Он увидал бы полный сил народ,Трудящийся в громах подземной канонады,И землю он свою познал бы в первый раз…

Не отрывая от Ларисы глаз,Весь класс молчал, как бы завороженный.Лариса чувствовала: огонек, зажженныйЕе словами, будет вечно житьВ сердцах детей. И совершилось чудо:Воспоминаний горестная грудаВдруг перестала сердце ей томить.Что сердце? Сердце – воск. Когда ему блеснетОгонь сочувственный, огонь родного края,Растопится оно и, медленно сгорая,Навстречу жизни радостно плывет.

1947

Всё, что было в душе

Всё, что было в душе, всё как будто опять                    потерялось,И лежал я в траве, и печалью и скукой томим,И прекрасное тело цветка надо мной                    поднималось,И кузнечик, как маленький сторож, стоял                    перед ним.

И тогда я открыл свою книгу в большом                    переплете,Где на первой странице растения виден чертеж.И черна и мертва, протянулась от книги                    к природеТо ли правда цветка, то ли в нем заключенная                     ложь.

И цветок с удивленьем смотрел на свое                    отраженьеИ как будто пытался чужую премудрость                     понять.Трепетало в листах непривычное мысли                    движенье,То усилие воли, которое не передать.

И кузнечик трубу свою поднял, и природа                     внезапно проснулась,И запела печальная тварь славословье уму,И подобье цветка в старой книге моей                    шевельнулосьТак, что сердце мое шевельнулось навстречу ему.

1936

Соловей

Уже умолкала лесная капелла.Едва открывал свое горлышко чижик.В коронке листов соловьиное телоОдно, не смолкая, над миром звенело.

Чем больше я гнал вас, коварные страсти,Тем меньше я мог насмехаться над вами.В твоей ли, пичужка ничтожная, властиБезмолвствовать в этом сияющем храме?

Косые лучи, ударяя в поверхностьПрохладных листов, улетали в пространство.Чем больше тебя я испытывал, верность,Тем меньше я верил в твое постоянство.

А ты, соловей, пригвожденный к искусству,В свою Клеопатру влюбленный Антоний,Как мог ты довериться, бешеный, чувству,Как мог ты увлечься любовной погоней?

Зачем, покидая вечерние рощи,Ты сердце мое разрываешь на части?Я болен тобою, а было бы прощеРасстаться с тобою, уйти от напасти.

Уж так, видно, мир этот создан, чтоб звери,Родители первых пустынных симфоний,Твои восклицанья услышав в пещере,Мычали и выли: «Антоний! Антоний!»

1939

Гроза

Содрогаясь от мук, пробежала над миром                    зарница,Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась                    с травой.Всё труднее дышать, в небе облачный вал                    шевелится,Низко стелется птица, пролетев над моей                     головой.

Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую                     ночь вдохновенья,Человеческий шорох травы, вещий холод                    на темной руке,Эту молнию мысли и медлительное появленьеПервых дальних громов – первых слов                    на родном языке.

Так из темной воды появляется в мир                    светлоокая дева,И стекает по телу, замирая в восторге, вода,Травы падают в обморок, и направо бегут                    и налевоУвидавшие небо стада.

А она над водой, над просторами круга земного,Удивленная, смотрит в дивном блеске своей                     наготы.И, играя громами, в белом облаке катится слово,И сияющий дождь на счастливые рвется цветы.

1946