Алексей Кащеев - восемнадцать плюс

Алексей Кащеев

восемнадцать плюс

Авторские отчисления от продажи книги будут переданы

благотворительному фонду «Русь сидящая»

Книга издается в авторской редакции

Составитель Елена Яковлева

Оформление обложки minamilk

Вступительная заметка – ответственное дело, и, разумеется, одним-единственным просмотром рукописи я не ограничился. При первом беглом чтении с экрана компьютера книжка Алексея Кащеева произвела на меня отрадное впечатление, при повторном, с бумаги – тоже, но задним числом я обратил внимание, что страниц с моей карандашной пометкой «минус» и «плюс/минус» больше, чем однозначно «плюсовых».

В ответ на эту бухгалтерию всякий мало-мальски искушенный в поэзии читатель тотчас вспомнит несколько звонких поэтических имен со сходным раскладом удач и промахов. Но я не стану испытывать здравую скромность А. Кащеева, ставя его по названному признаку в какой-либо блистательный ряд, а повторю общеизвестное: обаяние удачного произведения подсвечивает и менее впечатляющие опусы того же автора, если, конечно, и во взлетах, и в падениях ощутима его поэтическая личность. Так, впрочем, и в человеческих отношениях с их чересполосицей. Просто искусство как полигон идеального менее терпимо к промахам, но это к слову.

Стихотворения Кащеева не лирическая эссенция, а пространное повествование в рифму и без. Такая, восходящая к Слуцкому, подчеркнуто прозаическая манера позволяет в шутку анонсировать эти баллады:

Зачем одному из любовников, в случае разрыва, все бросить и ехать в Париж, на 12-ю линию Пигаль («второй вагон из центра и налево…»)?

Почему такого беспросветного юмора исполнены позывные мобильного телефона у одра смерти?

Какие навязчивые сновидения одолевают лирического героя?

Бояться ли медики смерти, с которой они вроде бы изо дня в день накоротке?

Обо всем этом и многом другом читатель узнает из книжки «18 +».

(Лев Лосев рассказывал, что держал в руках американское пособие по русскому языку с разбором пастернаковской «Зимней ночи»: Когда «мело по все земле»? Что «стояло на столе»? И т. п.) Я почему-то уверен, что умный и остроумный Алексей Кащеев не обидится на мой тон. Он ведь и сам, будто передразнивая Ходасевича, несколько на свой лад трактует тему губительного счастья падения с высоты:

Не разобьешься а всего лишьсломаешь ногу в трех местахдва месяца и будто новыйты будешь бегать и плясать

Или пародирует киплинговские мотивы в балладе «Военно-полевая хирургия» – о свихнувшемся институтском преподавателе:

я спал и слышал каждый четвергсквозь чуткий студенческий сонкак он возбуждался при слове «война»и как сокрушался он…. . .и встав без будильника в пять утраон принимал фенибутвот кого мы предъявим врагуесли на нас нападут

Странно, что мне, версификационному педанту и чистюле, в небрежностях стихов Кащеева видится некий шарм и стильное разгильдяйство!

И это не единственная уступка, на которую я пошел. Вроде бы, я не вчера решил для себя, что верлибр это – не по моей читательской части. Но обезоруживающий лиризм такого вот высказывания заставляет забыть о собственном решении:

в детстве ко мне прилетал голубья представлял что он говоритпокорми менядетектив Лешакапитан Лешакаратист Лешакем я еще там себя представляля просил у мамы хлебные крошкиклал их на ржавый гнутый карнизголубь клевал и потом улеталголубь был рыжиммне было пятьтеперь все участники этих событий умерлидаже хлеб изменилсяесли голубь вновь прилетит как он меня узнаетя ведь не стал капитаномне стал каратистомчто я ему скажу

Название «18 +», в числе прочего, дает знать, что перед нами стихи для взрослых. Жаль, если какие-нибудь простаки родители отнесутся к этому предостережению всерьез! Было бы совсем неплохо, если бы эта книжка попала в руки неглупых и незлых подростков. Матерной бранью нынешнее «младое племя» не удивишь, а с нравственностью в книжке все благополучно на зависть. Причем именно в самом обиходном и человечном смысле.

Вообще, человечность – вполне подходящий ключ к обаянию лирики Алексея Кащеева. Кроме того, пафосу его стихов, при всей их демонстративной безалаберности, присуща нешуточная внутренняя дисциплина, и даже можно разобрать слова не очень торжественной, будто наспех произнесенной присяги:

что у меня можно отнятькроме любви и долга?как хорошо что ничего не отнять…

И еще:

не знаю точно как любить друг другав стране воюющей от севера до югано видимо почаще целоватьсяи не бояться…

Сергей Гандлевский

Алексей Кащеев создает стихи, построенные на двойной трансформации: порой ироническом, а чаще гротескном остранении бытового начала, а затем на трагическом преобразовании первичного снижения. Получается движение от нейтрального центра вниз, и сразу же высоко вверх. В этом смысле вспоминается Лидия Гинзбург, говорившая про Анну Ахматову: «Она думает, что Олейников – шутка, что вообще так шутят».

Опыт лирического (так и хочется назвать его трагифарсовым) героя Кащеева в немалой степени связан с одновременной принадлежностью субъекта говорения к миру и выключенности из него. Внешние реакции могут быть подобны общепринятым, затаенная же рефлексия заставляет видеть за кулисами выморочного мироздания грозное, не поддающееся формальной логике инобытие.

Данила Давыдов

Стихи Алексея Кащеева путешествуют по карте экстремальных человеческих эмоций – от внезапно накатывающей сентиментальности до убийственной иронии, от страха до восторга. Впрочем, в самый нужный момент Кащеев, нейрохирург по профессии, умеет психологически отстраниться и, пользуясь эмоциями как инструментами, «сделать» текст, придать ему завершенность. Вам понравятся эти стихи, если вас интересует человеческий характер в поэзии.

Лев Оборин

элегия

в тот вечер когда ты мне отдаласьшел мелкий снегсосед с огромным лабрадоромгулял в снегухоккейная коробкапривычно освещалась фонареми женщина с почтамтагерань пошла выкидыватьгераньстояла около помойкии умиралавот и мы умрем, —привычно мне подумалось а послемы выпили вина и спали рядоми с этих пор живем с тобой вдвоемвсе эти ваши таинства любвибоюсь не существуют потому чтоих слишком трудоемко объяснятьшел мелкий снег и превращался в грязьмы шли домой я был слегка бухимв тот вечер когда ты мне отдаласьРоссия аннексировала Крымтой ночью был салют и мы с тобоюлежали рядомбудто бы салютбыл в нашу честькогда кругом стреляютконечно холостыми это дажевлюбленным создает уютмы толком и не слышали салютс тех пор прошло три года если вкратцене знаю точно как любить друг другав стране воюющей от севера до югано видимо почаще целоватьсяи не бояться

«мой прадед был артиллеристом…»

Алексею Панову

мой прадед был артиллеристомс крыши ныне снесенной гостиницыего расчет сбивал неистовосамолеты бомбившие столицуот прадеда остались игральные картыдесятки медалей и автографы тогдашних писателейтеперь я пользуюсь кредитной картойодного из банков страны-неприятеля

мой прадед хотел погибнуть за Родинуон был характером строг десятка не робкоготак говорила прабабушка вроде быон умер от ракакажетсялевого легкого

с медалей Сталин щурится взглядом пижонакогда я лезу в сервант протирать пылькак будто не Сталин убил сколько-то там миллионовкак будто не прадед мой а я победил

я боюсь смерти не знаю молитвыв армию я не пойду упаси божекто сейчас помнит день Куликовской битвывсе победы забудути эту тоже

но когда в местах где по его желаниюстреляла в небо зенитка снарядом советской кройкив тех местах где стояло могучее зданиеа теперь леса бесконечной стройкив тех местах проходя по грязным ступенямя поднимаю голову в небо синее

потому что мой прадед выжил за это мгновениепотому что меня назвали его именем

клиника

Иванов говорит: «У меня ничего не болит»,А вот Петров имеет зеленый вид,Только Сидоров просто лежит. Молчит.

Иванова мы выпишем. Он поедет домой,Подарит коньяк, обнимет детей с женой,И пойдет работать в свой офис, счастливый такой.

А вот Петрова мы не выпишем, нет,Дадим ему капель каких, чтобы жил сто лет.Через неделю домой. Суета сует.

Только Сидоров нами теперь забыт.Перед ним расступаются пробки, солнце горит.Посмотри скорее, вон он свободный летит.

военно-полевая хирургия