Владимир Марков - Гурилевские романсы. Поэма

ВЛАДИМИР МАРКОВ

ГУРИЛЕВСКИЕ РОМАНСЫ. ПОЭМА

(Регенсбург, 1946)

1

Одинок стоит домик-крошечка…

Грусть названья не имеет.Грусть как небо бесконечна,Все на свете проникая,Словно влага воздух ночью.

Посмотри перед собою:С репродукции на стенкеБотичельева ВенераСмотрит скучно, смотрит зябкоИ не хочет восхищатьсяСиним морем, синим небом; —Очень грустно в мир рождаться.Посмотри в окно: над крышейОблако плывет и тает,И для глаза незаметно,Как в часах движенье стрелки,Превращается из замкаВ стаю белых пеликанов; —И опять плывет и тает,С медленной и тихой грустьюОчертанья изменяя.И когда дверною ручкойМягко и привычно скрипнув,Ты войдешь и станешь рядом,За руки тебя возьму яИ смотрю в глаза подолгу:Ты в моих тогда не видишьТоже грусти — светлой грусти?Ты ее совсем не бойся;Это значит вот что, слушай.

— Если б можно было вечноТак, — прильнув к щеке щекою,Ожидать, пока секундыСтанут на века похожи;Иль в лицо глядеть, считая,Сколько за день понабралосьВ уголках морщинок новых,От которых взгляд добрееИ знакомее улыбка;Иль рассказывать весь вечерШутки, сны и небылицы,Не записанные в книжках, —Расточать не собираяИ читать в зрачках пестристыхВсе, что было, все, что будет,Все, что вовсе невозможно.А когда иссякнут сказки, —Выходить из дома слушать,Слушать, как шумят деревья.

Там осины непременноКаждым черешком трепещут,Как в бреду, как в лихорадке;Сосны же — гудят сурово,Точно старцы-летописцы,Плавно, строго и пространноПовествуя о минувшем;А березы — словно плачут,Всхлипывая и стихая,Безутешно плачут, горько,Словно мать над гробом сына.

Для меня же нет любимей.Нет заманчивее шумаЗаросли широких, мягких,Добрых и округлых листьевЛип — густых, тенистых, свежих.Этот шум готов я слушатьЦелый день и целый вечер:Там звучит, что называютНеобъятным словом «память»;Там страницы из романов,Позабытых, обветшалых,Без конца и без начала;Там же — знойное жужжаньеПестрых пчел, когда весноюМедом цвет благоухает.Различаешь ты напевыПесен, нам знакомых с детства —Грустных и простых романсов?

Я люблю одну Россию —Невозвратно дорогую;И сейчас, под шорох липыИ жужжанье пчел прилежныхВдруг и страстно захотелосьПогрустить о ней немногоСветлой, пушкинской печалью:О давно поблекшем блеске, —Локонах и бакенбардах,Кружевах и медальонах;О каретах, клавесинах,С колоннадами усадьбах,Где овальные портретыНад столом из рам узорныхСмотрят пристально, пытливо,И никак не разгадаешь,В них усмешка иль серьезность;Где в столе, в резной шкатулке,Сплошь источенной червями —Связка пожелтелых писем,Перевязанная лентой(И округлый женский почерк,Словно капли слез горючих).Там, где памяти границыРасплылись, мечты коснулись,Знаю я одну такуюПозабытую усадьбу.В каждой комнате там был я,Пальцем проводил по пыли,Покрывающей портьеры,Переплеты книг и спинкиРасшатавшихся диванов.А когда она входила,В венских локонах и бантах(И Наталью ГончаровуЧем-то чуть напоминая),Я следил, как плечи плыли,Как шуршащие воланыЗадевали за предметы.Иногда она садиласьК дедовскому клавесину:Нот раскрытая страница,Лебединый выгиб кисти,Приглушенное звучанье.А когда она вставалаИ захлопывала крышку,Я по вьющимся дорожкамУходил в дремучесть сада,Где — пруды, — и гладь немаяЗаросла зеленой ряской,Где в аллеях даже в солнцеСкорбно, счастливо и сыро,Где густые липы дремлютИ лучей не пропускают.Но когда случайный ветерПробежит по листьям липы,С черешков по веткам-сучьямДо ствола волной проникнет,Все, что называют важным,Сразу позабудь и слушай:Липы сами все расскажут,А тебе лишь остается,Записную книжку вынув,Поспевать за их рассказом.

2

Однозвучно гремит колокольчик…

Есть на свете домоседы,Есть на свете жизнь, как спальня:Фикус, плюшевое кресло,Пара туфель под кроватью,На стене – часы с кукушкой,Вечером – огонь в камине.Есть на свете и бродяги,Есть на свете жизнь-дорога:В пыльных, стоптанных опорках,Да с котомкой за плечами; –И бредешь, куда — не знаешь:От села до деревушки,Верстовым столбам кивая;У лесков, у придорожных,Заедая земляникойПригоршню студеной влагиИз ключа в сырой ложбинке; –И потом свежей шагаешьМимо нив, кустов, оврагов,Лишь дорогу уступая,Коль заслышишь конский топотИ гремящий колокольчик…Тряско в кузове кибитки.Солнце с ласковой ленцоюМорит, в сон тяжелый клонит,Теплым потом обливает.А ямщик затянет песню:

Эй люшеньки-люли-люли!Ну, пошли. Чего заснули?Время быстрое идет,Нас хозяйка дома ждет.

Хорошо, кто пташек слышит,У кого есть где-то крыша,Погреб полный под ногами,Стол с вином и пирогамиПод иконой расписной.А покуда — пыль да зной,Солнце красное высоко,Рожь да клевер да осока…

И проехала кибитка.То ль за поворотом скрылась,То ль в клубах исчезла серых.(Так из памяти с годамиИсчезает лик любимый).Вспомнил я другие ночиИ поля родные вспомнил,На давно сухие очиНабежало — словно искра –И внезапно захотелосьПо-ребячьи рассмеяться,По-ребячьи разреветься,Чтоб раздернулась завеса,И подробно, больно, ясно,В дрожи запаха и красок,Вспомнились места и годы,Где свое оставил детство.

Ведь утраченного детстваЖальче сбереженных денег,Позабытых на прилавке;Жальче золотистой славы,Улетающей с годами;Жальче женщины любимойПосле слов: «Так будет лучше».И когда б возможно было,Детства ты не променял быНа разбросанную юность,На растрепанную зрелость,На заброшенную старость.Только в детстве видел вещи,Знал, какого вкуса стебли,Как ольховою короюПальцы выпачкаешь красным,Как снежок на шее тает.И на всю я жизнь запомнилЭхо в комнате у дедаИ пчелиные укусы,Запах конского навозаИ груздей хрустящих стаи,Жар песка на голом телеИ росистые частушки.Что потом пришло — бледнее,Неприветливей, случайней.Если ты в горах ребенком,Как коза, скакал по скалам,То покажется равнинаБезотрадною и плоской;Если ты в снегах родился,Голова кружиться будетОт лучей роскошных юга.Если ты в плохом родился,То к хорошему привыкнутьОчень трудно, очень сложно.

Ведь какие только мыслиНе всплывают по дороге!..А кибитка едет дальше.В той кибитке бледный, пыльныйЮноша — черты такиеКаждый видел, вероятно,На Кипренского портретах.Кто он и куда он едет?Неизвестно. Ведь в началеДевятнадцатого векаНе узнаешь из газетыПро декабрьское восстанье.Разве только под дугоюОднозвучный колокольчикПробренчит о том невнятно…Вы б могли понять, наверно,Ощущение минуты:Смесь тревоги с любопытством, –Если в тишине домашнейВы романс про колокольчикНапевали потихоньку(Так всегда среди уютаТянет в дальнюю дорогу),И внезапно перед домомНастоящий колокольчик.Прозвенел. Остановился.Слышен голос: «Барин дома?»И тогда в окно увидеть(С той же смесью любопытстваИ тревоги непонятной)Незнакомую коляску.А потом, спиной к лакею,Произнесть: «Я принимаю».И вошедшему в покоиОбъявить хозяйски чинно:«Мужа нету. Он в отъезде».А потом добавить просто:«Я вас знаю. По рассказам».

Вы б могли понять, наверно,Как заманчиво в гостиной,Сумерек не замечая,Слушать, затаив дыханье,Новый звук рассказов новыхИ украдкою из креслаПодмечать своеобразьеНовых жестов, новых взглядов;И, боясь еще признаться,Видеть близость в незнакомом.

(Где я слышал этот голос?На пирушках «Арзамаса»Средь мундиров, синих фраковЯмбами перебивал онПунша треск и звон бокалов?Или в бункере БерлинаСпрашивал меня серьезно:«Пережить — и что же дальше?»)

«Снег и ветер, снег и ветер.Снег на шапках, на цилиндрах,На мундирах, на тулупах.Петр Великий руку поднял,Защищаясь от снежинок,А они танцуют в вихреИ коню щекочут щеки.Ветер снегу помогает,Ветер шелестит плащами,Крутит перья треуголок.И теперь еще я помнюТолько снег и только ветер.Остальное — как в тумане:Ожидание без целиИ рылеевские речи,Милорадович… Каховский…Никому не нужный выстрел.А потом — смятенье, залпы,И на льду, как точки, людиМчатся, падают и тонут.Медный всадник, им вдогонкуГневно протянувший руку.Так бездарно получилось…Дальше все неинтересно:Как допросы, как судили,Как, прощался, надевалаМать на шею мне иконку,Как бежал, сюда приехал,Как дорогой пели птицы.Но одно доныне гложет:Так бездарно получилось.Понимаете, как трудно?Вы б могли понять, наверно…»

И свечи заплывший столбик,И внимательные брови,И картина в круглой раме(При свече не видно, что там),И кольцо на пальце бледном.

«Вам понятно?» — Мне понятно.«Вы согласны?» — Я согласна.

3