Надежда Тэффи - Стихотворения, не входившие в сборники

Надежда Тэффи

Стихотворения, не входившие в сборники (сборник)

Четыре инженера

Скучала я, потупя взор,Они ж вели свой разговор,В один все повторяя тон:«Цемент-бетон! Цемент-бетон!Цемент-бетон! Цемент-бетон!»Они в один твердили тон.

Я им сказала: «Господа!Зачем же вы пришли сюда,Коль смысл всей жизни заключенДля вас в цемент, в цемент-бетон?Коль смысл всей жизни заключен —Для вас – в цемент, для вас – в бетон?..»

Их было четверо; из нихНикто не слышал слов моих,Все продолжали в унисонХвалить цемент, хвалить бетон…Цемент-бетон! Цемент-бетонОни хвалили в унисон!

Мне нравится один из них,Но он не знает чувств моих:Он так глубоко погруженВ цемент-бетон, в цемент-бетон!Он всей душою погруженВ цемент-бетон, в цемент-бетон!

Казалось – я не утерплю,Скажу ему, как я люблю!Быть может, позабудет онПро свой цемент, про свой бетон;Да, хоть на миг забудет онПро свой цемент, про свой бетон!

Но нет! Я знаю – скажет он:В своем я сердце не волен, —Другой я страстью поглощен —И эта страсть – цемент-бетон!Цемент-бетон! Цемент-бетон!Да, эта страсть – цемент-бетон!

Ах! если б мне поверил он,Моим лобзаньем упоен,Забыл бы он, как скучный сон,И свой цемент, и свой бетон —Забыл бы он, как скучный сон,И свой цемент, и свой бетон!

Они ушли, и говор стих,Но с той поры в ушах моихЗвучит, как похоронный звон:«Цемент-бетон! Цемент-бетон!»

Звучит, как похоронный звон —«Цемент-бетон!.. Цемент-бетон!!»

Признание

О, не смущай меня! Не спрашивай, мой милый!Я не смогу сказать – люблю ли я тебя,Но я обнять могу с такою жгучей силой,Как обнимают только полюбя!

От ласк моих любовью веет!Не будем дней златых терять!Никто, поверь мне, не сумеетТебя так жарко приласкать!

Я поняла тебя! Твой взор властолюбивыйВо мне рабу свою увидеть бы хотел…Но нет! Душой моей изменчивой и лживойЕще никто всецело не владел!..

От глаз моих любовью веет,Не бойся смело в них взглянуть!..Никто, поверь мне, не сумеетТебя так ловко обмануть!

Шансонетка

Как хорошо к безбрежной синей далиНас увлекала зыбкая ладья!О нашем счастье в целом мире зналиЛишь море, небо, ты да я!

Ты говорил, мои целуя руки,Что будешь век у ног моих лежать,За взгляд один готов идти на муки,За поцелуй согласен жизнь отдать!

А я в ответ чуть слышно прошептала,Что без тебя не в силах больше жить,Что лишь с тобой блаженство я б узналаИ что хочу твоей навеки быть!

Мы улыбались. Солнце золотилоВолну моих распущенных кудрей…Оно нам счастье яркое сулило,Как блеск его полуденных лучей!..

Да, хорошо к безбрежной синей далиНас увлекала зыбкая ладья!И хорошо в то утро все мы лгали —И солнца луч, и ты… и я!!

Маленький диалог

– Мисс Дункан! К чему босячить,Раз придумано трико?Голой пяткой озадачитьНашу публику легко!

– Резкий тон вы не смягчите ль,Коль скажу вам à mon tour[1]:Танцевальный мой учительШопенгауэр был Артур.

– Мисс Дункан! За вас обидно!Говорю вам не в укор —Шопенгауэр очевидноБыл прескверный канканер.

Патроны и патрон

Спрятав лик в пальто бобровоеОт крамольников-врагов,Получивши место новое,Едет Трепов в Петергоф.

Покидая пост диктатора,Льет он слезы в три реки.Два шпиона-провокатораСушат мокрые платки.

«Ах! Подобного нелепогоЯ не ждал себе конца:Генерал-майора Трепова,Благодетеля-отца,

Кто порядки образцовыеВвел словами: «Целься! Пли!» —В коменданты во дворцовыеНе спросяся упекли!

Ведь для них я был мессиею,Охранял и строй, и трон,Был один над всей РоссиеюПокровитель и патрон!»

Трепов! Не по доброй воле лиС места вам пришлось слететь?Сами вы учить изволили,Чтоб патронов не жалеть!

Из Мицкевича

Снарядившись для похода,Писарёвский воеводаГоворит команде речь:«Враг пред вами. Цель в прохвоста!Меть верней! Бери в полроста,Разом пули и картечь!Бить мерррзавца – честь солдата.Раз, два, три! Пали, ребята!Пусть издохнет скверный гад!»– «Рад стараться!» – взвыли взводы,Дружно в спину воеводыВыпуская весь заряд.

Ты пойди, моя коровушка, домой,Ты пойди, моя непоеная!За тобой давно следит городовой:Будешь скоро успокоенная!

Запишись скорей ты в партию П.П.Иль возьмись за ум да в «Русскую»:Коль найдешь друзей в шпионе да в попе,Не спознаешься с кутузкою.

Если ж нет – тебя сведут в арестный дом,Изобьют тебя, как гадину,Назовут тебя крамолы вожакомИ съедят твою говядину!

Из Гейне

На острове диком…

Дзунлулу Десятый, король каннибалов,Решив подкрепиться чуть-чуть,Съел двух стариков, трех девиц и ребенкаИ лег на часочек всхрапнуть.

И снится ему, что в том крае далеком,В том крае, где клюква растет,Обжора Дубасов полковнику МинуТакой же обед задает.

Гаданье

Ночь. Вдали от пированья(Тише, сердце! Не стучи!)Кто для таинства гаданьяЗажигает две свечи?

Зыбкий пламень озаряетСтекла круглые очков,О судьбе своей гадаетПеред зеркалом Гучков.

Замирает, как девица,И робеет, и дрожит.Таракан в углу дивитсяНа его смятенный вид.

«Кто-то, кто моя судьбина?Дай мне, зеркало, ответ!Из союза ли детина,Или чистенький кадет?

Молвить правду – за кадетаЯ и очень бы не прочь,Да ему и то и это —До приданого охоч!

Аль сподручней за детину?На идеи он не лих:Знай купи себе резинуИ расходов никаких.

Скажут: «Вот поймали гуся!»А что я в ответ скажу?Все я, девушка, боюся,Все робею, все дрожу!

Пламя вьется… Пламя зыбкоОзаряет тьму времен…Где кадетская улыбка?Где резиновый батон?..

Черный карлик

Мой черный карлик целовал мне ножки,Он был всегда так ловок и так мил!..Мои браслетки, кольца, серьги, брошкиОн убирал и в сундучке хранил.

Но в черный день печали и тревогиМой карлик вдруг поднялся и подрос…Вотще ему я целовала ноги —И сам ушел, и сундучок унес!

У маменьки своей спросило раз дитя,От робости смущаясь и краснея:«Скажите мне всю правду, не шутя,Отцом иль матерью – кем быть труднее?»

Молчала мать, не зная, что сказать,Но гувернантка молвила беспечно:«Давно тебе самой пора бы знать,Что матерью труднее быть, конечно.

Когда бы ты историю прочла,Тебе б ясна была тому причина:Ведь папой в Риме женщина была,А мамой – ни один мужчина!»

Бедный Азра

Каждый день чрез мост Аничков,Поперек реки Фонтанки,Шагом медленным проходитДева, служащая в банке.

Каждый день на том же месте,На углу, у лавки книжной,Чей-то взор она встречает —Взор горящий и недвижный.

Деве томно, деве странно,Деве сладостно сугубо:Снится ей его фигураИ гороховая шуба.

А весной, когда пробиласьВ скверах зелень первой травки,Дева вдруг остановиласьНа углу у книжной лавки.

«Кто ты? – молвила, – откройся!Хочешь – я запламенеюИ мы вместе по законуПредадимся Гименею?»

Отвечал он: «Недосуг мне,Я агент. Служу в охранкеИ поставлен от начальства,Чтоб дежурить на Фонтанке».

Не вспыхну я, не побледнею,Мой взор не робок, не смущен.Я все могу, хочу и смею —От солнца факел мой зажжен.

Пройду, не узнанная вами,И не пойдет никто за мной,Но в небе алыми звездамиОзначен был мой путь земной!

Голубая асфодель!Голубая! Голубая,Как небесная свирель,Что звенит в начале мая,Прогоняя прочь апрель.Лепестки твои сгибая,Голубая! Голубая!Я томлюсь твоей мечтой,Чтоб пчела в тебя вползалаИ вонзала злое жалоПрямо в венчик золотой!

Душно в комнате моей…Все бесстыдней, все алей,Словно кровь раскрытой раныРдеют красные тюльпаны…В душном пламенном бредуЯ иду к тебе, иду…Словно кровь раскрытой раны,Словно красные тюльпаны,Все бесстыдней, все алейКрасный сон души моей!

Красные верблюды – зори мои, зори —По небу далекой чередой идут…Четками мелькают в вечернем моем взоре —За красным верблюдом красный верблюд…

Ах, недолго ждать мне с тоскою покорной,Ждать, чтобы последний зарею потух.Палицей огромной, чрез все небо чернойГонит их, торопит страшный пастух.

На небо наплыли облаки-утесы…Близок, близок отдых. Спешите скорей!Там, в садах Аллаха надзвездные росы,Там каждый получит по жажде своей.

На повороте ввысь душа остановилася,Душа, мы вместе, ты еще со мной.О, оглянись, скажи, чем ты пленилася,Что вспомнишь ты, покинув край земной?

Ей вспомнится как будто дуновение,Как перезвон цветов, овеянных весной,Как тихих звезд серебряное пение,Не слышанное мной.

И вспомнятся еще какие-то хрустальные,Лазурно-алые святые корабли,Не снившиеся, даже не мечтальные,Невиданные на морях земли.

И вспомнится еще в веках обетованное,Чему названья нет на родине земной.Единое, блаженно-несказанное,Не познанное мной.

Два стихотворения