Алексей Морозов - Жизнь и любовь калеки-офицера

Алексей Морозов

Жизнь и любовь калеки-офицера

Стихотворения и рассказы

Алексей Вячеславович Морозов

СТИХОТВОРЕНИЯ

БУДДА

Я как-то раненным попал

В один буддийский монастырь,

И Богу душу отдавал

Забытый русский богатырь.

Был разорён приют монахов,

Там прятали своих детей,

Спасаясь от военных страхов,

Крестьянки из сожжённых деревень.

Мне раны глиной залепили,

Стянув змеёю, как бинтом,

И женщины меня поили

Грудным тягучим молоком.

Я был их сыном, братом, мужем

В своей суровой наготе.

Смеялся Будда неуклюже

Моею мнимой простоте.

Колосс огромный среди храма

Сидел на скрéщенных ногах

И, зная сýдьбы, постоянно

Смотрел, испытывая нас.

Он хочет, чтоб мы лучше стали, —

Толпою женщины твердили всей

И, мучаясь, поклоны отбивали

У золотых его ступней.

А провожали меня очень тихо,

Лаская наспех, чтоб быстрей забыть,

Глотая слёзы и молясь без крика,

Просили только жизни защитить.

Иди, солдат, судьбой приговорённый,

Сотри всё зло с лица земли

И помни – заново рожденный

Сегодня Будда – это Ты!

МИЛОСЕРДИЕ

Ну, может, что-то мне зачтётся?

Поступок добрый на войне,

Когда с небес огонь так льётся,

Сжигая всё живое на земле.

Скала трещала, как жестянка,

Дымилась ржавая броня,

И деревенька спозаранку

Горела, как пасхальная свеча.

«Фантом» живое добивая тупо,

Напалмом сжёг последний дом,

Но, получив ракету в брюхо,

Он от расплаты не ушёл.

Крестьяне, озверев от горя,

Хотели бросить лётчика в огонь

И волокли его, согнувши вдвое,

В горящую деревню напролом.

На нём уже одежда загорелась.

«Help me»[1], – хрипел пуская он слюну.

Вот тут-то проявил я мягкотелость

И выстрелом снёс голову ему.

Создатель парадоксы любит.

И не боюсь я Страшного Суда,

Меня не оправдает, но осудит

Условно лишь, однако навсегда.

ПИСЬМО

А ты не верь, когда увидишь похоронку,

И не смотри на принесённые цветы,

Не наливай друзьям ты самогонку,

Чтоб пили за помин моей души.

Не верь словам фальшивым как болото,

Что в джунглях защищал я коммунизм.

Ну разве я похож на идиота,

Чтоб за такую хрень губить свой организм.

И выкинь ты в сортир мои медали,

Когда их военком тебе отдаст,

Мне в жизни ничего они не дали,

И ты не оставляй их на «показ».

Меня не жди, теперь я не приеду,

Не верь, как скажут вдруг, что я ожил.

А выходи ты замуж за соседа, —

Он на тебя давненько глаз уж положил.

Ну вот и всё, теперь скажу я основное:

Жить мне осталось считанные дни.

Не верь, когда болтают о покое,

Жизнь продолжается, ты только не реви.

Запомни, я хочу, чтоб ты забыла,

Что было между нами навсегда.

Запомни, я хочу, чтоб ты любила

Кого-нибудь, но только не меня.

ЛЮБОВЬ

В хижине с тобой одни мы

ночь всю напролёт,

А любовь как Матерь Божья плакать не даёт.

Пистолет лежит угрюмо сверху кобуры, —

Это значит, осталось лишь считать часы.

Лáски, нéжности, объятья хрýпки и тонки.

Кто войдёт, тому я сразу вышибу мозги.

Муж её сгорел в напалме, нет его нигде,

Что творит жена в Союзе, ведомо ли мне?

Нам осталось в жизни

этой времени чуть-чуть,

На рассвете ухожу я в свой опасный путь.

Бог простит и всё рассудит, скажет,

что не так,

А пока любить я буду, мать твою растак!

ВЕДЬМА

Я помню сумасшедшую вьетнамку

С глазищами большими в пол-лица,

И как она вбегала на полянку,

Касаясь нас, суровых как скала.

Везунчик тот, кого коснётся,

Из боя целым он придёт,

А если мимо пронесётся,

То пулю тот получит в лоб.

Задабривая ведьму, что забавно, —

Ей водку наливали при бойцах,

А лейтенант один, тот регулярно

Насиловал красавицу в кустах.

Но ничего не помогало, как ни бились,

Колдунья словно бы вела свой счёт…

Кого коснется – завтра тот счастливец,

А остальным бойцам – навек почёт.

Должны мы были по приказу

Меконг форсировать к утру,

Чтоб уничтожить как заразу

Джи-Ай,[2]возникших не к добру.

Девчушка быстро нас коснулась,

Всех одарила, кроме одного,

И жалостно, но шаловливо улыбнулась,

Застывши намертво у лейтенанта своего.

Мы все замолкли обречённо,

А он, осознавая свой позор,

Прочёл в глазах её бездонных

Неотвратимый смертный приговор.

Сорвалась тут пружина напряженья,

Он ей штыком по горлу полоснул,

Ну а потом, не видя избавленья,

Себе его в живот воткнул

и дважды повернул.

Мы все стояли у могилы,

И кровь бурлила вокруг нас,

А через час вдруг сообщили,

Что отменяется приказ.

МОЙ КРЕСТ

Земля трещала как скорлупка,

Горела ржавая броня.

В засаду взвод попал наутро,

И все погибли, но не я.

Патрон последний, он заветный,

Всегда ведь я ношу с собой

Зашитый в вóрот гимнастёрки,

Вот кто подарит мне покой.

Но тут, забытое отродье,

Змея наткнулась на меня,

И над раздутым капюшоном

Блеснули смертию глаза.

Последним выстрелом с колена

Попал ей точно прямо в пасть,

И в то же самое мгновенье

Подумал: «Лучше бы пропасть».

И понял я, что не достоин

Солдат, погибших поутру,

И до сих пор, как старый воин,

Я смерть, как избавленья, жду.

Тела друзей во всём багровом…

В крови измазана броня.

Кто тащит крест в венце терновом?

Он перед вами – это я!

СОЛДАТСКОЕ СЧАСТЬЕ

Кто первый был, а кто последний?

Не разобраться нам сейчас.

Дрожит огонь во тьме кромешной,

То души бродят среди нас.

Они как пьяные солдаты

Хотят нам много рассказать, —

Как первый шёл на автоматы,

Кляня какую-то там мать,

И как последний в пораженье

Взорвался, чтоб ночная мгла

Сокрыла адово сраженье,

И смерть пришла бы навсегда.

Как грифы чёрные слетались

Под пальмы маленькой страны,

И как гиены нажирались

Солдатской плотью до весны.

Их все забыли, стёрли, слили,

Никто не вспомнит всех сейчас.

Как хорошо, что их убили

В тот гулкий, предрассветный час.

Они не знают, что напрасно

Лежат бойцы в земле чужой,

И что Союз уже распался

И признан злейшею страной.

Как хорошо, что их убили

В тот гулкий предрассветный час.

Они – счастливее, чем жили,

Они – исполнили приказ!

Кто первый был, а кто последний?

Не разобраться нам сейчас.

Дрожит огонь во тьме кромешной

То души бродят среди нас.

РАСПЛАТА

Мы шли по джунглям, шире шаг!

Нас впереди ждала измена,

Которую кровавый враг

Готовил избежавшим плена.

Вот впереди мелькнул просвет

И хижины из тростника рядáми

Нас ждали здесь солдаты группы Z (зэт),

Чтобы повесить вверх ногами.

Мы вышли к ним, скрипел песок,

И грифы чёрные кружили,

Когда, упёршись нам в висок,

Винтовки их заговорили.

Что пуля-дура, – знали мы,

Все были тёртые ребята,

Однако по закону той войны

Нельзя повесить до заката.

Все ждали смерти матерясь,

Слова молитвы мы не знали,

Как вышел вдруг один из нас

И стал сотрудничать с врагами.

Чернел закат, как и хотел,

Нас пощадили,

посовещавшись с Чёрными богами.

Ну а предатель? Он висел

На баобабе вверх ногами.

МЕСТЬ

Ночь прошла. Скоро день. Голубеет рассвет.

А Меконг жёлтой дымкой клубится,

И сквозь лживую накипь минувших побед

Видно, где пролегает граница.

Пролетает она меж разорванных тел

Среди хрипов, смертельных агоний

По глазницам пустынным убийственных дел,

По скелетам в венках из бегоний.

По умершей любви пролегает моей,

По народам, по тьме преступлений,

По рычанью овчарок концлагерей,

По разбитой судьбе поколений.

Пролегает она меж крестом и звездой,

Разделяет два бурных потока,

Где менора[3]стоит во мгле золотой,

Рядом с ней – полумесяц Востока.

Невозможно понять, где добро, а где зло,

Сам Христос был распят средь Голгофы.

Однако есть сильное чувство одно, —

Месть поможет решить все вопросы.

Знаю я, кто виновен в смертях молодых,

Все они на парадах стояли.

Знаю я, кто приказывал в мирные дни,

Чтоб солдаты опять убивали.

Я точно освéдомлен, как их зовут…

Их могилы гранитом покрыты.

Как жили они, так теперь не живут,

Словно боги, в чертогах закрытых.

Но спутал создатель все планы мои.