Варлам Шаламов - Колымские тетради Страница 10

С годами все безоговорочней

С годами все безоговорочнейСуждений прежняя беспечность,Что в собранной по капле горечиИ есть единственная вечность.

Затихнут крики тарабарщины,И надоест подобострастье,И мы придем, вернувшись с барщины,Показывать Господни страсти.

И, исполнители мистерииВ притихшем, судорожном зале,Мы были то, во что мы верили,И то, что мы изображали.

И шепот наш, как усилителемПодхваченный сердечным эхом,Как крик, ударит в уши зрителя,И будет вовсе не до смеха.

Ему покажут нашу сторонуПо синей стрелочке компаса,Где нас расклевывали вороны,Добравшись до живого мяса,

И где черты ее фантазии,Ее повадок азиатскихНе превзошли ль в разнообразииКакой-нибудь геенны адской.

Хранили мы тела нетленные,Как бы застывшие в движенье,Распятые и убиенныеИ воскрешенные к сраженьям.

И бледным северным сияниемКачая призрачные скалы,Светили мы на расстоянииКак бы с какого пьедестала.

Мы не гнались в тайге за модами,Всю жизнь шагая узкой тропкой,И первородство мы не продалиЗа чечевичную похлебку.

И вот, пройдя пути голгофские,Чуть не утратив дара речи,Вернулись в улицы московскиеУченики или предтечи.

Копье Ахилла

Когда я остаюсь один,Я вышибаю клином клин,Рисую, словно не нарочно,Черты пугающих картин,Недавно сделавшихся прошлым.

Былые боли и тщетыТой молчаливой нищетыПочти насильно заставляюЯвиться вновь из темнотыГлухого призрачного края.

И в укрепленье чьих-то вольЗдесь героическую рольВсему дает воспоминанье,Что причиняло раньше боль.Что было горем и страданьем.

А мне без боли нет житья,Недаром слышал где-то я,Что лечит раны за могилойУдар целебного копья —Оружья мертвого Ахилла.

Перстень

Смейся, пой, пляши и лги,Только перстень береги.Ласковый подарок мойСветлою слезой омой.

Если ты не веришь мне,При ущербной злой лунеПалец с перстнем отруби,В белый снег пролей рубин.

И, закутавшись в туман,Помни — это не обман,Не закрыть рассветной мглойНенаглядный перстень мой.

Проведи перед лицомОкровавленным кольцомИ закатный перстня цветПомни много, много лет.

Утро стрелецкой казни[14]

В предсмертных новеньких рубахахВ пасхальном пламени свечейСтрельцы готовы лечь на плахуИ ожидают палачей.

Они — мятежники — на дыбеЦарю успели показатьНевозмутимые улыбкиИ безмятежные глаза.

Они здесь все — одной породы,Один другому друг и брат,Они здесь все чернобороды,У всех один небесный взгляд.

Они затем с лицом нездешнимИ неожиданно тихи,Что на глазах полков потешныхИм отпускаются грехи.

Пускай намыливают петли,На камне точат топоры.В лицо им бьет последний ветерЗемной нерадостной поры.

Они с Никитой ПустосвятомУвидят райский вертоград.Они бывалые солдатыИ не боятся умирать.

Их жены, матери, невестыБесслезно с ними до конца.Их место здесь — на Лобном месте,Как сыновьям, мужьям, отцам.

Твердят слова любви и мести,Поют раскольничьи стихи.Они — замес того же теста,Закваска муки и тоски.

Они, не мудрствуя лукаво,А защищая честь и дом,Свое отыскивают правоПеред отечества судом.

И эта русская телегаПод скрип немазаных осейДоставит в рай еще до снегаГруз этой муки, боли всей.

В руках, тяжелых, как оглобли,Что к небу тянут напослед,С таких же мест, таких же лобных,Кровавый разливая свет.

Несут к судейскому престолуСвою упрямую мольбу.Ответа требуют простогоИ не винят ни в чем судьбу.

И несмываемым позоромОкрасит царское крыльцоВ национальные узорыТемнеющая кровь стрельцов.

Боярыня Морозова[15]

Попрощаться с сонною МосквоюЖенщина выходит на крыльцо.Бердыши тюремного конвояОтражают хмурое лицо.

И широким знаменьем двуперстнымОсеняет шапки и платки.Впереди — несчитанные версты,И снега — светлы и глубоки.

Перед ней склоняются иконы,Люди — перед силой прямотыНеземной — земные бьют поклоныИ рисуют в воздухе кресты.

С той землей она не будет в мире,Первая из русских героинь,Знатная начетчица Псалтыри,Сторож исторических руин.

Возвышаясь над толпой порабощенной,Далеко и сказочно видна,Непрощающей и непрощенойПокидает торжище она.

Это — веку новому на дивоПоказала крепость старина,Чтобы верил даже юродивыйВ то, за что умрет она.

Не любовь, а бешеная яростьВодит к правде Божию рабу.Ей гордиться — первой из боярыньВстретить арестантскую судьбу.

Точно бич, раскольничье распятьеВ разъяренных стиснуто руках,И гремят последние проклятьяС удаляющегося возка.

Так вот и рождаются святые,Ненавидя жарче, чем любя,Ледяные волосы сухиеПальцами сухими теребя.

Рассказ о Данте[16]

Мальчишка промахнулся в цель,Ребячий мяч упал в купель.Резьба была хитра, тонка.Нетерпеливая рукаВ купель скользнула за мячом,Но ангел придавил плечомРебенка руку. И рукаПопала в ангельский капкан.И на ребячий плач и крикТолпа людей сбежалась вмиг.И каждый мальчика жалел,Но ссоры с Богом не хотел.Родная прибежала мать,Не смея даже зарыдать,Боясь святыню оскорбить,Навеки грешницею быть.Но Данте молча взял топорИ расколол святой узор,Зажавший в мрамора тискиТепло ребяческой руки.И за поступок этот онБыл в святотатстве обвиненРешеньем папского судаБез колебанья и стыда…И призрак Данте до сих порЕще с моих не сходит гор,Где жизнь — холодный мрамор слов,Хитро завязанных узлов.

Скоро мне при свете свечки

Скоро мне при свете свечкиВ полуденной тьмеГреть твои слова у печки.Иней на письме.Онемело от морозаБедное письмо.Тают буквы, точат слезыИ зовут домой.

Верю[17]

Сотый раз иду на почтуЗа твоим письмом.Мне теперь не спится ночью,Не живется днем.

Верю, верю всем приметам,Снам и паукам.Верю лыжам, верю летомУзким челнокам.

Верю в рев автомобилей,Бурных дизелей,В голубей почтовых крылья,В мачты кораблей.

Верю в трубы пароходов,Верю в поезда.Даже в летную погодуВерю иногда.

Верю я в оленьи нарты,В путевой компасУ заиндевевшей картыВ безысходный час.

В ямщиков лихих кибиток,В ездовых собак…Хладнокровию улиток,Лени черепах…

Верю щучьему веленью,Стынущей крови…Верю своему терпеньюИ твоей любви.

Затлеют щеки, вспыхнут руки