Осип Мандельштам - Стихотворения Страница 10

Черепаха

На каменных отрогах ПиэрииВодили музы первый хоровод,Чтобы, как пчелы, лирники слепыеНам подарили ионийский мед.И холодком повеяло высокимОт выпукло-девического лба,Чтобы раскрылись правнукам далекимАрхипелага нежные гроба.

Бежит весна топтать луга Эллады,Обула Сафо пестрый сапожок,И молоточками куют цикады,Как в песенке поется, перстенек.Высокий дом построил плотник дюжий,На свадьбу всех передушили кур,И растянул сапожник неуклюжийНа башмаки все пять воловьих шкур.

Нерасторопна черепаха-лира,Едва-едва беспалая ползет,Лежит себе на солнышке Эпира,Тихонько грея золотой живот.Ну, кто ее такую приласкает,Кто спящую ее перевернет?Она во сне Терпандра ожидает,Сухих перстов предчувствуя налет.

Поит дубы холодная криница,Простоволосая шумит трава,На радость осам пахнет медуница.О, где же вы, святые острова,Где не едят надломленного хлеба,Где только мед, вино и молоко,Скрипучий труд не омрачает небаИ колесо вращается легко?

* * *

Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши                                 приметы.Медуницы и осы тяжелую розу сосут.Человек умирает. Песок остывает согретый,И вчерашнее солнце на черных носилках несут.

Ах, тяжелые соты и нежные сети,Легче камень поднять, чем имя твое повторить!У меня остается одна забота на свете:Золотая забота, как времени бремя избыть.

Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.Время вспахано плугом, и роза землею была.В медленном водовороте тяжелые, нежные розы,Розы тяжесть и нежность в двойные венки                                 заплела!

* * *

Вернись в смесительное лоно,Откуда, Лия, ты пришла,За то, что солнцу ИлионаТы желтый сумрак предпочла.

Иди, никто тебя не тронет,На грудь отца в глухую ночьПускай главу свою уронитКровосмесительница-дочь.

Но роковая переменаВ тебе исполниться должна:Ты будешь Лия – не Елена!Не потому наречена,

Что царской крови тяжелееСтруиться в жилах, чем другой, —Нет, ты полюбишь иудея,Исчезнешь в нем – и Бог с тобой.

Феодосия

Окружена высокими холмами,Овечьим стадом ты с горы сбегаешьИ розовыми, белыми камнямиВ сухом прозрачном воздухе сверкаешь.Качаются разбойничьи фелюги,Горят в порту турецких флагов маки,Тростинки мачт, хрусталь волны упругийИ на канатах лодочки-гамаки.

На все лады, оплаканное всеми,С утра до ночи «яблочко» поется.Уносит ветер золотое семя, —Оно пропало – больше не вернется.А в переулочках, чуть свечерело,Пиликают, согнувшись, музыканты,По двое и по трое, неумело,Невероятные свои варьянты.

О, горбоносых странников фигурки!О, средиземный радостный зверинец!Расхаживают в полотенцах турки,Как петухи у маленьких гостиниц.Везут собак в тюрьмоподобной фуре,Сухая пыль по улицам несется,И хладнокровен средь базарных фурийМонументальный повар с броненосца.

Идем туда, где разные наукиИ ремесло – шашлык и чебуреки,Где вывеска, изображая брюки,Дает понятье нам о человеке.Мужской сюртук – без головы стремленье,Цирюльника летающая скрипкаИ месмерический утюг – явленьеНебесных прачек – тяжести улыбка.

Здесь девушки стареющие в челкахОбдумывают странные нарядыИ адмиралы в твердых треуголкахПрипоминают сон Шехерезады.Прозрачна даль. Немного винограда.И неизменно дует ветер свежий.Недалеко до Смирны и Багдада,Но трудно плыть, а звезды всюду те же.

* * *

Мне Тифлис горбатый снится,Сазандарей стон звенит,На мосту народ толпится,Вся ковровая столица,А внизу Кура шумит.

Над Курою есть духаны,Где вино и милый плов,И духанщик там румяныйПодает гостям стаканыИ служить тебе готов.

Кахетинское густоеХорошо в подвале пить, —Там в прохладе, там в покоеПейте вдоволь, пейте двое,Одному не надо пить!

В самом маленьком духанеТы обманщика найдешь.Если спросишь «Телиани»,Поплывет Тифлис в тумане,Ты в бутылке поплывешь.

Человек бывает старым,А барашек молодым,И под месяцем поджарымС розоватым винным паромПолетит шашлычный дым…

Веницейская жизнь

Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,Для меня значение светло.Вот она глядит с улыбкою холоднойВ голубое дряхлое стекло.

Тонкий воздух кожи, синие прожилки,Белый снег, зеленая парча.Всех кладут на кипарисные носилки,Сонных, теплых вынимают из плаща.

И горят, горят в корзинах свечи,Словно голубь залетел в ковчег.На театре и на праздном вечеУмирает человек.

Ибо нет спасенья от любви и страха,Тяжелее платины Сатурново кольцо,Черным бархатом завешенная плахаИ прекрасное лицо.

Тяжелы твои, Венеция, уборы,В кипарисных рамах зеркала.Воздух твой граненый. В спальне тают горыГолубого дряхлого стекла.

Только в пальцах – роза или склянка,Адриатика зеленая, прости!Что же ты молчишь, скажи, венецианка,Как от этой смерти праздничной уйти?

Черный Веспер в зеркале мерцает,Все проходит, истина темна.Человек родится, жемчуг умирает,И Сусанна старцев ждать должна.

* * *

Когда Психея-жизнь спускается к тенямВ полупрозрачный лес вослед за Персефоной,Слепая ласточка бросается к ногамС стигийской нежностью и веткою зеленой.

Навстречу беженке спешит толпа теней,Товарку новую встречая причитаньем,И руки слабые ломают перед нейС недоумением и робким упованьем.

Кто держит зеркальце, кто баночку духов, —Душа ведь женщина, ей нравятся безделки,И лес безлиственный прозрачных голосовСухие жалобы кропят, как дождик мелкий.

И в нежной сутолке не зная, что начать,Душа не узнает прозрачные дубравы,Дохнет на зеркало и медлит передатьЛепешку медную с туманной переправы.

Ласточка

Я слово позабыл, что я хотел сказать.Слепая ласточка в чертог теней вернетсяНа крыльях срезанных, с прозрачными играть.В беспамятстве ночная песнь поется.

Не слышно птиц. Бессмертник не цветет,Прозрачны гривы табуна ночного,В сухой реке пустой челнок плывет,Среди кузнечиков беспамятствует слово.

И медленно растет как бы шатер иль храм,То вдруг прикинется безумной Антигоной,То мертвой ласточкой бросается к ногамС стигийской нежностью и веткою зеленой.

О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,И выпуклую радость узнаванья.Я так боюсь рыданья Аонид,Тумана, звона и зиянья.

А смертным власть дана любить и узнавать,Для них и звук в персты прольется,Но я забыл, что я хочу сказать,И мысль бесплотная в чертог теней вернется.

Все не о том прозрачная твердит,Все ласточка, подружка, Антигона…А на губах, как черный лед, горитСтигийского воспоминанье звона.

* * *

Возьми на радость из моих ладонейНемного солнца и немного меда,Как нам велели пчелы Персефоны.

Не отвязать неприкрепленной лодки,Не услыхать в меха обутой тени,Не превозмочь в дремучей жизни страха.

Нам остаются только поцелуи,Мохнатые, как маленькие пчелы,Что умирают, вылетев из улья.

Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,Их родина – дремучий лес Тайгета,Их пища – время, медуница, мята.

Возьми ж на радость дикий мой подарок —Невзрачное сухое ожерельеИз мертвых пчел, мед превративших в солнце.

* * *

В Петербурге мы сойдемся снова,Словно солнце мы похоронили в нем,И блаженное, бессмысленное словоВ первый раз произнесем.В черном бархате советской ночи,В бархате всемирной пустоты,Все поют блаженных жен родные очи,Все цветут бессмертные цветы.

Дикой кошкой горбится столица,На мосту патруль стоит,Только злой мотор во мгле промчитсяИ кукушкой прокричит.Мне не надо пропуска ночного,Часовых я не боюсь:За блаженное, бессмысленное словоЯ в ночи советской помолюсь.

Слышу легкий театральный шорохИ девическое «ах» —И бессмертных роз огромный ворохУ Киприды на руках.У костра мы греемся от скуки,Может быть, века пройдут,И блаженных жен родные рукиЛегкий пепел соберут.

Где-то грядки красные партера,Пышно взбиты шифоньерки лож,Заводная кукла офицера —Не для черных душ и низменных святош…Что ж, гаси, пожалуй, наши свечиВ черном бархате всемирной пустоты.Все поют блаженных жен крутые плечи,А ночного солнца не заметишь ты.

* * *