Аполлон Григорьев - Избранные произведения Страница 10

«И вот, пришла пора другая…»

И вот, пришла пора другая…Опять в театре стон стоит;Полусмеясь, полурыдая,На сцену вновь толпа глядит,И с нею истина инаяСо сцены снова говорит,Но эта правда не похожаНа правду прежнюю ничуть;Она простее, но дороже,Здоровей действует на грудь…Дай ей самой здоровье, боже,Пошли и впредь счастливый путь.

Поэт, глашатай правды новой,Нас миром новым окружилИ новое сказал он слово,Хоть правде старой послужил.Жила та правда между нами,Таясь в душевной глубине;Быть может, мы ее и самиПодозревали не вполне.То в нашей песне благородной,Живой, размашистой, свободной,Святой, как наша старина,Порой нам слышалась она,То в полных доблестей сказаньяхО жизни дедов и отцов,В святых обычаях, преданьяхИ хартиях былых веков,То в небалованности здравой,В ума и чувства чистоте,Да в чуждой хитрости лукавойСвязей и нравов простоте.

Поэта образы живыеВысокий комик в плоть облек…Вот отчего теперь впервыеПо всем бежит единый ток,Вот отчего театра зала,От верху до низу, однимДушевным, искренним, роднымВосторгом вся затрепетала.Любим Торцов пред ней живойСтоит с поднятой головой,Бурнус напялив обветшалый,С расстрепанною бородой,Несчастный, пьяный, исхудалый,Но с русской, чистою душой.

Комедия ль в нем плачет перед нами,Трагедия ль хохочет вместе с ним,Не знаем мы и ведать не хотим!Скорей в театр! Там ломятся толпами,Там по душе теперь гуляет быт родной,Там песня русская свободно, звонко льется,Там человек теперь и плачет и смеется,Там — целый мир, мир полный и живой…И нам, простым, смиренным чадам века,Не страшно- весело теперь за человека!На сердце так тепло, так вольно дышит грудь,Любим Торцов душе так прямо кажет путь!Великорусская на сцене жизнь пирует,Великорусское начало торжествует,Великорусской речи складИ в присказке лихой, и в песне игреливой,Великорусский ум, великорусский взгляд —Как Волга-матушка, широкий и гульливый!Тепло, привольно, любо нам,Уставшим жить болезненным обманом…

«Театра зала вновь полна…»

Театра зала вновь полна,Партер и ложи блещут светом,И речь французская слышнаПривыкших шарить по паркетам.Французский n произноситьТут есть охотников не мало(Кому же обезьяной бытьУма и сметки не ставало?)Но не одни бонтоны тут:Видна мужей ученых стая;Похвальной ревностью пылая,Они безмездно взяли трудПо всем эстетикам немецкимВтолковывать героям светскимЧто́ есть трагизм и то и се,Корнель и эдакое всё…Из образованных пришлиТут два-три купчика в немецком(Они во вкусе самом светскомСебе бинокли завели).

Но бросим шутки тон… Печально, не смешно —Что слишком мало в нас достоинства, сознанья,Что на эффекты нас поддеть не мудрено,Что в нас не вывелся, бечеванный давно,Дух рабского, слепого подражанья!Пускай она талант, пусть гений! — дай бог ей!Да нам не ко двору пришло ее искусство…В нас слишком девственно, свежо, и просто чувство,Чтобы выкидывать колена почудней.

Пусть будет фальшь мила Европе старойИли Америке беззубо-молодой,Собачьей старость больной…Но наша Русь крепка. В ней много силы, жара;И правду любит Русь, и правду пониматьДана ей господом святая благодать;И в ней одной теперь приют себе находитеВсё то, что человека благородит.

Пусть дети старые, чтоб праздный ум занять,Хлам старых классиков для штуки воскрешают…Но нам за ними лезть какая будет стать,Когда иное нас живит и занимает?Пускай боролися в недавни временаИ Лессинг там, и Шиллер благородныйС ходульностью (увы — как видится — бесплодно!)Но по натуре нам ходульность та смешна.

Я видел, как Рислей детей наверх бросает…И больно видеть то, и тяжко было мне!Я знаю, как Рашель по часу умирает,И для меня вопрос о ней решен вполне!Лишь в сердце истина: где нет живого чувства,Там правды нет и жизни нет…Там фальшь — не вечное искусство!

И пусть в восторге целый свет,Но наши неуместны восхищенья.У нас иная жизнь, у нас иная цель!Америке с Европой — мы Рашель,Столодвижение, иные ухищренья(Игрушки, сродные их старческим летам)Оставим… Пусть они оставят правду нам!

1854

«За вами я слежу давно…»

За вами я слежу давноС горячим, искренним участьем,И верю: будет Вам даноНе многим ведомое счастье.Лишь сохраните, я молю,Всю чистоту души прекраснойИ взгляд на жизнь простой и ясный,Всё то, за что я Вас люблю!

(Первая половина 1850-х годов)

Отрывок из неконченного собрания сатир

Я не поэт, а гражданин!

Сатиры смелый бич, заброшенный давно,Валявшийся в пыли я снова поднимаю:Поэт я или нет — мне, право, все равно,Я сам на сердце их немало износил,Я сам их жертвою и мучеником был.Я взрос в сомнениях, в мятежных думах век,И современного я знаю человека:Как ни вертится он и как не уходи,Его уловкам я лукавым не поверю,Но, обратясь в себя, их свешу и измерюВсем тем, что в собственной творилося груди.И, зная наизусть его места больные,Я буду бить по ним с уверенностью злойИ нагло хохотать, когда передо мнойДрапироваться он в страдания святые,В права проклятия, в идеи наконец,Скрывая гордо боль, задумает, подлец…

(23 августа 1855

Москва)

Борьба

«Я ее не люблю, не люблю…»

Я ее не люблю, не люблю…Это — сила привычки случайной!Но зачем же с тревогою тайнойНа нее я смотрю, ее речи ловлю?

Что мне в них, в простодушных речахТихой девочки с женской улыбкой?Что в задумчиво-робко смотрящих очахЭтой тени воздушной и гибкой?

Отчего же- и сам не пойму —Мне при ней как-то сладко и больно,Отчего трепещу я невольно,Если руку ее на прощанье пожму?

Отчего на прозрачный румянец ланитЯ порою гляжу с непонятною злостьюИ боюсь за воздушную гостью,Что, как призрак, она улетит.

И спешу насмотреться, и жадно ловлюМелодически-милые, детские речи;Отчего я боюся и жду с нею встречи?..Ведь ее не люблю я, клянусь, не люблю.

(1853, 1857)

«Я измучен, истерзан тоскою…»

Я измучен, истерзан тоскою…Но тебе, ангел мой, не скажуНикогда, никогда, отчего я,Как помешанный, днями брожу.

Есть минуты, что каждое словоМне отрава твое и что радЯ отдать всё, что есть дорогого,За пожатье руки и за взгляд.

Есть минуты мучений и злобы,Ночи стонов безумных таких,Что, бог знает, не сделал чего бы,Лишь упасть бы у ног, у твоих.

Есть минуты, что я не умеюСкрыть безумия страсти своей…О, молю тебя — будь холоднее,И меня и себя пожалей!

«Я вас люблю… что делать — виноват…»

Я вас люблю… что делать — виноват!Я в тридцать лет так глупо сердцем молод,Что каждый ваш случайный, беглый взглядМеня порой кидает в жар и холод…И в этом вы должны меня простить,Тем более, что запретить любитьНе может власть на свете никакая;Тем более, что, мучась и пылая,Ни слова я не смею вам сказатьИ принужден молчать, молчать, молчать!..

Я знаю сам, что были бы преступныПризнанья или смысла лишены:Затем, что для меня вы недоступны,Как недоступен рай для сатаны.Цепями неразрывными окован.Не смею я, когда порой, взволнован,Измучен весь, к вам робко подхожуИ подаю вам руку на прощанье,Сказать простое слово: до свиданья!Иль, говоря, — на вас я не гляжу.

К чему они, к чему свиданья эти?Бессонницы — расплата мне за них!А между тем, как зверь, попавший в сети,Я тщетно злюсь на крепость уз своих.Я к ним привык, к мучительным свиданьям…Я опиум готов, как турок, пить,Чтоб муку их в душе своей продлить,Чтоб дольше жить живым воспоминаньем…Чтоб грезить ночь и целый День бродитьВ чаду мечты, под сладким обаяньемЗадумчиво опущенных очей!Мне жизнь темна без света их лучей.Да… я люблю вас… так глубоко, страстно,Давно… И страсть безумную свою

От всех, от вас, особенно таю.От вас, ребенок чистый и прекрасный!Не дай вам бог, дитя мое, узнать,Как тяжело любить такой любовью,Рыдать без слов, метаться, ощущать,Что кровь свинцом расплавленным, не кровью,Бежит по жилам, рваться, проклинать,Терзаться ночи, дни считать тревожно,Бояться встреч и ждать их, жадно ждать;Беречься каждой мелочи ничтожной,Дрожать за каждый шаг неосторожный,Над пропастью бездонною стоятьИ чувствовать, что надо погибать,И знать, что бегство больше невозможно.

<1847>