Александр Гитович - Избранное Страница 10

II

«Те комнаты, где ты живешь…»

Те комнаты, где ты живешь,То пресловутое жилье —Не сон, не случай — просто ложь,И кто-то выдумал ее.

Те комнаты — лишь тень жилья,Где правдою в бесплотной мглеЛишь фотография мояСтоит как вызов на столе.

Как тайный вызов твой — чему?Покою? Слабости? Судьбе?А может, попросту — ему?А может, все-таки — себе?

Ну что ж, к добру иль не к добру,Но гости мы, а не рабы,И мы не лгали на пируВ гостях у жизни и судьбы.

И мы подымем свой стаканЗа те жестокие пути,Где правда — вся в крови от ран,Но где от правды не уйти!

«В ту ночь за окнами канал…»

В ту ночь за окнами каналДрожал и зябнул на ветру,И, видит бог, никто не знал,Как я играл свою игру.

Как рисковал я, видит бог,Когда влекло меня ко днуСквозь бури всех моих дорог,Соединившихся в одну.

Надежды нить — я ею жил,Но так была она тонка,Что сердце в полночь оглушилГром телефонного звонка.

Сейчас, сейчас ты будешь тут...И где собрал я столько сил,Когда еще на пять минутСвое спасенье отложил?

И снова нить ушла к тебе,И снова белой ночи мгла.Я отдал пять минут судьбе,Чтобы раздумать ты могла.

Я пять минут, как пять очков,Судьбе, играя, дал вперед,И пять минут, как пять веков,Я жил, взойдя на эшафот.

Но ты пришла в пустынный домТой самой девушкой ко мне,В том вязаном платке твоем,Что мне приснился на войне.

Пришла — и все взяла с собой:Любовь, смятенье, страх потерьВ тот безучастный час ночной,Когда я думал, что теперь

Почти ничем нельзя помочь,Почти замкнула круг беда!..Нет, я выигрывал не ночь —Я жизнь выигрывал тогда.

«И все-таки, что б ни лежало…»

И все-таки, что б ни лежалона сердце твоем и моем,Когда-нибудь в Грузии милоймы выпьем с тобою вдвоем.Мы выпьем за бурное море,что к берегу нас принесло,За Храбрость и Добрую Волю,и злое мое ремесло.За дым очагов осетинских,с утра улетающий ввысь,За лучшие письма на свете,где наши сердца обнялись.За наши бессонные ночи,за губы, за руки, за то,Что злые и добрые тайныу нас не узнает никто.За милое сердцу безумство,за смелый и солнечный мир,За медленный гул самолета,который летит на Памир.Мы выпьем за Гордость и Горе,за годы лишений и тьмы,За вьюги, и голод, и город,который не отдали мы.И если за все, что нам снится,мы выпьем с тобою до дна,Боюсь, что и в Грузии милойна это не хватит вина.

««Лучше хитрость, чем битва», — промолвила грекам Медея…»

«Лучше хитрость, чем битва», — промолвила грекам МедеяИ пошли аргонавты за женщиной пылкой и милой.Пусть я в битве погибну и буду лежать холодея,Но от хитрости женской меня сохрани и помилуй.

Я ночами с тобой говорил как поэт и как воин.Никогда не воскреснут спасенные женщиной греки.Я не знаю, достоин ли славы, но правды достоинПеред тем как с тобой и с Отчизной проститься навеки.

«И даже это не от зла…»

И даже это не от зла,А так — для прямоты.Хочу, чтоб дочь у нас была,Да не такой, как ты.

Почти такой, любовь моя,Не то чтобы милей,А только — чуть добрей тебя,А только — чуть смелей.

И пусть тот странник на пути,Что станет сердцу мил,Ее полюбит так, почти,Как я тебя любил.

Но чтобы, горя не кляня.Он был в любви своейНе то чтобы смелей меня,А хоть немного злей.

«Кто ты? Неверная жена…»

Кто ты? Неверная жена —Из тех, которым отдал дань я?Что темной улицей, одна,Ко мне бежала на свиданье?

Что, не ревнуя, не кляняВойной подаренную милость,Столь опрометчиво в меняИли в стихи мои влюбилась?

Когда бы так! Ни дать ни взять,Про то, что мило нам обоим,Я б мог хоть другу рассказать,Чтобы отвлечься перед боем.

Но эту нить моих тревогЕе, серебряно-седую,Из горной стали отлил бог,Не по-хорошему колдуя.

И сердце душит эта нитьВ ночах бессонных и постылых,И я не в силах объяснить,Что разорвать ее не в силах.

И только звезды в поздний часМне путь указывают сноваЛучом безумия ночного,Меня пронзавшего не раз.

«Не плачь, моя милая. Разве ты раньше не знала…»

Не плачь, моя милая. Разве ты раньше не знала.Что пир наш недолог, что рано приходит похмелье.Как в дальнем тумане — и город, и дом у канала,И темное счастье, и храброе наше веселье.

А если тебе и приснились леса и равнины,И путник на белой дороге, весь в облаке пыли, —Забудь, моя милая. Фары проезжей машиныЕго — и во сне — лишь на миг для тебя осветили.

«Осенний снег летит и тает…»

Осенний снег летит и тает,С утра одолевает грусть.Товарищ целый день читаетСтихи чужие наизусть.

Лежит, накрывшись плащ-палаткой,Переживая вновь и вновь,Как в детстве, где-нибудь украдкой,Из книги взятую любовь.

Его душа чужому рада,Пока свое не подошло...А мне чужих стихов не надо —Мне со своими тяжело.

«Все было б так, как я сказал…»

Все было б так, как я сказал:С людьми не споря и с судьбою,Я просто за руку бы взялИ навсегда увел с собою

В тот сильный и беспечный мир,Который в битвах не уступим,Который всем поэтам милИ только храброму доступен.

Но как тебя я сохранюТеперь, когда по воле рокаНа встречу смерти и огнюОпять пойдет моя дорога?

А там, где ты живешь сейчас,Там и живут — как умирают,Там и стихи мои о насКак сплетню новую читают.

О, если бы сквозь эту тьмуНа миг один тебя увидеть,Пробиться к сердцу твоемуИ мертвецам его не выдать...

«Я не болтал на шумных перекрестках…»

Я не болтал на шумных перекресткахО том, что мир нелеп или хорош,Не продавал, как нищий, на подмосткахЧужую правду и чужую ложь.

Но то, чем жили мы, что помнить будемХоть в малой мере сохранится тут,И если это пригодится людям —Они отыщут — и о нас прочтут.

«Алые полоски догорели…»

Алые полоски догорели,Лес дымится, темен и высок.Ель да ель. Не здесь ли, в самом деле,Низкий дом — начало всех тревог?

Уж такую тут мы песню пели —Шапку сняв, ступаешь на порог.Кто певал ее — тот пьян доселе,А кто слышал — позабыть не смог.

«И ночь, и ты со мной в постели…»

И ночь, и ты со мной в постелиНа час, подаренный судьбой,И все не так, как мы хотели,Как мы придумали с тобой.

И в этой тьме ненастоящейМне только хуже оттого,Что третьему еще неслаще,Что ты обидела его.

Что, проклиная жизнь ночную,Слепой и темный мир страстей,Теперь не спит и он, ревнуяУ фотографии моей.

А здесь, в чужой для нас кровати,Еще пульсируют виски,Как слабый след моих объятий,Совсем коротких от тоски.

Такой тоски, что нет ей словаНа бедном языке людей, —Тоски прощания ночногоС трехлетней выдумкой моей.

1940—1943