Владислав Ходасевич - Тяжёлая лира Страница 11

«Покрова Майи потаенной…»

Покрова Майи потаеннойНе приподнять моей руке,Но чуден мир, отображенныйВ твоем расширенном зрачке.

Там в непостижном сочетаньеЛюбовь и улица даны:Огня эфирного пыланьеИ просто — таянье весны.

Там светлый космос возникаетПод зыбким пологом ресниц.Он кружится и расцветаетЗвездой велосипедных спиц.

«Большие флаги над эстрадой…»

Большие флаги над эстрадой,Сидят пожарные, трубя.Закрой глаза и падай, падай,Как навзничь — в самого себя.

День, раздраженный трубным ревом,Небес раздвинутую синьЗаворожи единым словом,Одним движеньем отодвинь.

И, закатив глаза под веки,Движенье крови затая,Вдохни минувший сумрак некий,Утробный сумрак бытия.

Как всадник на горбах верблюда,Назад в истоме откачнись,Замри — или умри отсюда,В давно забытое родись.

И с обновленною отрадой,Как бы мираж в пустыне сей,Увидишь флаги над эстрадой,Услышишь трубы трубачей.

«Гляжу на грубые ремесла…»

Гляжу на грубые ремесла,Но знаю твердо: мы в раю…Простой рыбак бросает веслаИ ржавый якорь на скамью.

Потом с товарищем толкаетЛадью тяжелую с песковИ против солнца уплываетДалеко на вечерний лов.

И там, куда смотреть нам больно,Где плещут волны в небосклон,Высокий парус трехугольныйЛегко развертывает он.

Тогда встает в дали далекойРозовоперое крыло.Ты скажешь: ангел там высокийСтупил на воды тяжело.

И непоспешными стопамиДругие подошли к нему,Шатая плавными крыламиМорскую дымчатую тьму.

Клубятся облака густые,Дозором ангелы встают, —И кто поверит, что простыеТам сети и ладьи плывут?

«Ни жить, ни петь почти не стоит…»

Ни жить, ни петь почти не стоит:В непрочной грубости живем.Портной тачает, плотник строит:Швы расползутся, рухнет дом.

И лишь порой сквозь это тленьеВдруг умиленно слышу яВ нем заключенное биеньеСовсем иного бытия.

Так, провождая жизни скуку,Любовно женщина кладетСвою взволнованную рукуНа грузно пухнущий живот.

Баллада («Сижу, освещаемый сверху…»)

Сижу, освещаемый сверху,Я в комнате круглой моей.Смотрю в штукатурное небоНа солнце в шестнадцать свечей.

Кругом — освещенные тоже,И стулья, и стол, и кровать.Сижу — и в смущенье не знаю,Куда бы мне руки девать.

Морозные белые пальмыНа стеклах беззвучно цветут.Часы с металлическим шумомВ жилетном кармане идут.

О, косная, нищая скудостьБезвыходной жизни моей!Кому мне поведать, как жалкоСебя и всех этих вещей?

И я начинаю качаться,Колени обнявши свои,И вдруг начинаю стихамиС собой говорить в забытьи.

Бессвязные, страстные речи!Нельзя в них понять ничего,Но звуки правдивее смысла,И слово сильнее всего.

И музыка, музыка, музыкаВплетается в пенье мое,И узкое, узкое, узкоеПронзает меня лезвие.

Я сам над собой вырастаю,Над мертвым встаю бытием,Стопами в подземное пламя,В текучие звезды челом.

И вижу большими глазами —Глазами, быть может, змеи, —Как пению дикому внемлютНесчастные вещи мои.

И в плавный, вращательный танецВся комната мерно идет,И кто-то тяжелую лируМне в руки сквозь ветер дает.

И нет штукатурного небаИ солнца в шестнадцать свечей:На гладкие черные скалыСтопы опирает — Орфей.

«Слепая сердца мудрость! Что ты значишь?…»

Слепая сердца мудрость! Что ты значишь?   На что ты можешь дать ответ?Сама томишься, пленница, и плачешь:   Тебе самой исхода нет.

Рожденная от опыта земного,   Бессильная пред злобой дня,Сама себя ты уязвить готова,   Как скорпион в кольце огня.

«Слышать я вас не могу…»

Слышать я вас не могу.Не подступайте ко мне.Волком бы лечь на снегу!Дыбом бы шерсть на спине!

Белый оскаленный клыкВ небо ощерить и взвыть —Так, чтобы этот языкЗубом насквозь прокусить…

Впрочем, объявят тогда,Что исписался уж я,Эти вот все господа:Критики, дамы, друзья.

Невеста

Напрасно проросла траваНа темени земного ада:Природа косная мертваДля проницательного взгляда.

Не знаю выси я творца,Но знаю я свое мученьеИ дерзкой волею певцаПриемлю дерзкое решенье.

Смотри, Молчальник, и суди:Мертва лежит отроковица,Но я коснусь ее груди —И, вставши, в зеркало глядится.

Мной воскрешенную красуБеру, как ношу дорогую, —К престолу Твоему несуМою невесту молодую.

Разгладь насупленную бровь,Воззри на чистое созданье,Даруй нам вечную любовьИ непорочное слиянье!

А если с высоты ТвоейНа чудо нет благословенья —Да будет карою моейСплошная смерть без воскресенья.

ЕВРОПЕЙСКАЯ НОЧЬ

Петербург

Напастям жалким и однообразнымТам предавались до потери сил.Один лишь я полуживым соблазномСредь озабоченных ходил.

Смотрели на меня — и забывалиКлокочущие чайники свои;На печках валенки сгорали;Все слушали стихи мои.

А мне тогда в тьме гробовой, российской,Являлась вестница в цветах,И лад открылся музикийскийМне в сногсшибательных ветрах.

И я безумел от видений,Когда чрез ледяной канал,Скользя с обломанных ступеней,Треску зловонную таскал,

И, каждый стих гоня сквозь прозу,Вывихивая каждую строку,Привил-таки классическую розуК советскому дичку.

«Жив Бог! Умен, а не заумен…»