Федор Тютчев - Стихотворения Страница 11

Между 1827 и 1830

Из Wilhelm Meister

(Гёте)

I

Кто с хлебом слез своих не ел,Кто в жизни целыми ночамиНа ложе, плача, не сидел,Тот незнаком с небесными властями.

Они нас в бытие манят —Заводят слабость в преступленьяИ после муками казнят:Нет на Земли проступка без отмщенья!

II

Кто хочет миру чуждым быть,Тот скоро будет чужд, —Ах, людям есть кого любить,Что им до наших нужд!

Так! что вам до меня?Что вам беда моя?Она лишь про меня, —С ней не расстанусь я!

Как крадется к милой любовник тайком:«Откликнись, друг милый, одна ль?»

Так бродит ночию и днемКругом меня тоска,Кругом меня печаль!..Ах, разве лишь в гробуОт них укрыться мне —В гробу, в земле сырой —Там бросят и оне!

Между 1827 и 1830

Певец

(Из Гёте)

«Что там за звуки пред крыльцом,За гласы пред вратами?..В высоком тереме моемРаздайся песнь пред нами!..»Король сказал, и паж бежит,Вернулся паж, король гласит:«Скорей впустите старца!..»

«Хвала вам, витязи, и честь,Вам, дамы, обожанья!..Как звезды в небе перечесть!Кто знает их названья!..Хоть взор манит сей рай чудес,Закройся взор – не время здесьВас праздно тешить, очи!»

Седой певец глаза смежилИ в струны грянул живо —У смелых взор смелей горит,У жен – поник стыдливо.Пленился царь его игройИ шлет за цепью золотой —Почтить певца седого!..

«Златой мне цепи не давай,Награды сей не стою,

Ее ты рыцарям отдай,Бесстрашным среди бою;Отдай ее своим дьякам,Прибавь к их прочим тяготамСие златое бремя!..

На божьей воле я пою,Как птичка в поднебесье,Не чая мзды за песнь свою —Мне песнь сама возмездье!..Просил бы милости одной,Вели мне кубок золотойВином наполнить светлым!»

Он кубок взял и осушилИ слово молвил с жаром:«Тот дом Сам Бог благословил,Где это – скудным даром!..Свою вам милость Он пошлиИ вас утешь на сей земли,Как я утешен вами!..»

<1830>

* * *

(Из Гейне)

Закралась в сердце грусть – и смутноЯ вспомянул о старине:Тогда все было так уютноИ люди жили как во сне.

А нынче мир весь как распался:Все кверху дном, все сбились с ног,Господь-бог на небе скончалсяИ в аде Сатана издох.

Живут как нехотя на свете,Везде брюзга, везде раскол, —Не будь крохи любви в предмете,Давно б из мира вон ушел.

Между 1826 и 1830

Кораблекрушение

(Из Гейне)

Надежда и любовь – все, все погибло!..И сам я, бледный, обнаженный труп,Изверженный сердитым морем,Лежу на берегу,На диком, голом берегу!..Передо мной – пустыня водяная,За мной лежат и горе и беда,А надо мной бредут лениво тучи,Уродливые дщери неба!Они в туманные сосудыМорскую черпают волну,И с ношей вдаль, усталые, влекутся,И снова выливают в море!..Нерадостный и бесконечный труд!И суетный, как жизнь моя!..Волна шумит, морская птица стонет!Минувшее повеяло мне в душу —Былые сны, потухшие виденьяМучительно-отрадные встают!Живет на севере жена!Прелестный образ, царственно-прекрасный!Ее, как пальма, стройный станОбхвачен белой сладострастной тканью;Кудрей роскошных темная волна,Как ночь богов блаженных, льетсяС увенчанной косами головыИ в легких кольцах тихо веетВкруг бледного, умильного лица,И из умильно-бледного лицаОтверсто-пламенное окоКак черное сияет солнце!..О черно-пламенное солнце,О, сколько, сколько раз в лучах твоихЯ пил восторга дикий пламень,И пил, и млел, и трепетал, —И с кротостью небесно-голубинойТвои уста улыбка обвевала,И гордо-милые устаДышали тихими, как лунный свет, речамиИ сладкими, как запах роз…И Дух во мне, оживши, воскрылялсяИ к Солнцу, как орел, парил!..Молчите, птицы, не шумите, волны,Все, все погибло – счастье и надежда,Надежда и любовь!.. Я здесь один, —На дикий брег заброшенный грозою,Лежу простерт – и рдеющим лицомСырой песок морской пучины рою!

Между 1827 и 1830

* * *

<Из «Путевых картин» Гейне>

«Прекрасный будет день», – сказал товарищ,Взглянув на небо из окна повозки. —Так, день прекрасный будет, – повторилоЗа ним мое молящееся сердцеИ вздрогнуло от грусти и блаженства!..Прекрасный будет день! Свободы солнцеЖивей и жарче будет греть, чем нынеАристокрация светил ночных!И расцветет счастливейшее племя,Зачатое в объятьях произвольных, —Не на одре железном принужденья,Под строгим, под таможенным надзоромДуховных приставов, – и в сих душахВольнорожденных вспыхнет смелоЧистейший огнь идей и чувствований —Для нас, рабов природных, непостижный!

Ах, и для них равно непостижимаТа будет ночь, в которой их отцыВсю жизнь насквозь томились безотрадноИ бой вели отчаянный, жестокий,Противу гнусных сов и ларв подземных,Чудовищных Ерева порождений!..Злосчастные бойцы, все силы духа,Всю сердца кровь в бою мы истощили —И бледных, преждевременно одряхших,Нас озарит победы поздний день!..Младого солнца свежее бессмертьеНе оживит сердец изнеможенных,Ланит потухших снова не зажжет!Мы скроемся пред ним, как бледный месяц!

Так думал я и вышел из повозкиИ с утренней усердною молитвойСтупил на прах, бессмертьем освященный!..

Как под высоким триумфальным сводомГромадных облаков всходило солнце,Победоносно, смело и светло,Прекрасный день природе возвещая.Но мне при виде сем так грустно было,Как месяцу, еще заметной теньюБледневшему на небе. – Бедный месяц!В глухую полночь, одиноко, сиро,Он совершил свой горемычный путь,Когда весь мир дремал – и пировалиОдни лишь совы, призраки, разбой;И днесь пред юным днем, грядущим в славе,С звучащими веселием лучамиИ пурпурной разлитою зарей,Он прочь бежит… еще одно воззреньеНа пышное всемирное светило —И легким паром с неба улетит.

Не знаю я и не ищу предвидеть,Что мне готовит Муза! Лавр поэтаПочтит иль нет мой памятник надгробный?Поэзия Душе моей былаМладенчески-Божественной игрушкой —И суд чужой меня тревожил мало.Но меч, друзья, на гроб мой положите!Я воин был! я ратник был свободыИ верою и правдой ей служилВсю жизнь мою в ее священной брани!

Конец 1829 или 1830

* * *

<Из «Федры» Расина>

Едва мы вышли из Трезенских врат,Он сел на колесницу, окруженныйСвоею, как он сам, безмолвной стражей.Микенскою дорогой ехал он,Отдав коням в раздумии бразды.Сии живые, пламенные кони,Столь гордые в обычном их пылу,Днесь, с головой поникшей, мрачны, тихи,Казалося, согласовались с ним.Вдруг из морских пучин исшедший крикСмутил кругом воздушное молчанье,И в ту ж минуту страшный некий голосИз-под земли ответствует стенаньем.В груди у всех оледенела кровь,И дыбом стала чутких тварей грива.Но вот, белея над равниной влажной,Подъялся вал, как снежная гора, —Возрос, приближился, о брег расшибсяИ выкинул чудовищного зверя.Чело его ополчено рогами,Хребет покрыт желтистой чешуей.Ужасный Вол, неистовый Дракон,В бесчисленных изгибах вышел он.Брег, зыблясь, стонет от его рыканья;День, негодуя, светит на него,Земля подвиглась; вал, его извергший,Как бы объятый страхом, хлынул вспять.Все скрылося, ища спасенья в бегстве, —Лишь Ипполит, героя истый сын,Лишь Ипполит, боязни недоступный,Остановил коней, схватил копьеИ, меткою направив сталь рукою,Глубокой язвой зверя поразил.Взревело чудо, боль копья почуя,Беснуясь, пало под ноги конямИ, роя землю, из кровавой пастиИх обдало и смрадом и огнем!Страх обуял коней – они помчались,Не слушаясь ни гласа, ни вожжей, —Напрасно с ними борется возница,Они летят, багря удила пеной:Бог некий, говорят, своим трезубцемИх подстрекал в дымящиеся бедра…Летят по камням, дебрям… ось трещитИ лопнула… Бесстрашный ИпполитС изломанной, разбитой колесницыНа землю пал, опутанный вожжами, —Прости слезам моим!.. сей вид плачевныйБессмертных слез причиной будет мне!Я зрел, увы! как сына твоегоВлекли, в крови, им вскормленные кони!Он кличет их… но их пугает клик —Бегут, летят с истерзанным возницей.За ним вослед стремлюся я со стражей, —Кровь свежая стезю нам указует.На камнях кровь… на терниях колючихКлоки волос кровавые повисли…Наш дикий вопль равнину оглашает!Но наконец неистовых конейСмирился пыл… они остановилисьВблизи тех мест, где прадедов твоихПрах царственный в гробах почиет древних!..Я прибежал, зову… с усильем тяжкимОн, вежды приподняв, мне подал руку:«Всевышних власть мой век во цвете губит.Друг, не оставь Ариции моей!Когда ж настанет день, что мой Родитель,Рассеяв мрак ужасной клеветы,В невинности сыновней убедится,О, в утешенье сетующей тени,Да облегчит он узнице своейУдел ее!.. Да возвратит он ей…»При сих словах Героя жизнь угасла,И на руках моих, его державших,Остался труп, свирепо искаженный,Как знаменье богов ужасной кары,Не распознаемый и для отцовских глаз!

<Конец 1820-х гг.>