Дмитрий Воденников - Обещание Страница 12

«НОВЫЙ БОЛЬШОЙ РУССКИЙ СТИЛЬ»

(стихи 2002 – 2004)

Я – так несовершенен,

язык так несовершенен,

мир – так несовершенен,

а главное, люди, живущие в нем,

так ленивы и неблагодарны,

что, разумеется, никакое прямое

высказывание невозможно.

Только оно – ЕСТЬ.

* * *

Я был – в ослепительных джинсах,

в густой ярко-синей рубашке,

было мне – тридцать три года,

и сердце мое –

разрывалось – от счастья.

1.

...Мама! и как так случилось,что я – написавший свои знаменитые книги:о смерти, о страхе, о прахе (о пыли), о комплексе жертвы —умудрилсявсе ж таки статьтаким совершенно здоровым,таким невозможно счастливыми таким – абсолютно – бессмертным?А вот так и случилось! – что, глядя однаждыв ваши милые-милые лица,с плохо скрываемой злобой, отчаяньем и раздраженьем,я вдруг вспомнил,как нынешний мой арт-директор,а раньше – флористка,тоже, видимо, глядя – в не менее! – милые лица своихпостоянных клиентов,вдруг сказала,сбивая с колен непокорную, грубую землю:Извините меня,но японского сада – НЕ БУДЕТ.

2.

Вот и вы извините меня, ибо мне – не хватило любви,этой грубой пахучей любви,а вот вам, как ни странно, – хватило!...о, как долго, как долго –в сиреневых сумерках – тридцать четвертой весныголубая лисица – в моих переулках – бродила.А теперь все иначе – я сегодня проснулся от счастья,с сильно бьющимся сердцем – и, глядя в апрельскийрассвет, в загустевшую зелень,вдруг засмеялся,потому что опять-таки вспомнил:и свое прошлогоднее пьяное зимнее буйство,и себя самого – в окруженье каких-то подонков,и мужские, надежные руки подоспевшей охраны,но главное —голос,ЖИВОЙ ОСЛЕПИТЕЛЬНЫЙ голос,с таким неподдельным участьем спросивший меня:«Ну, что, Дима, уже не можете – без скандала?»Ну, почему же – МОГУ.

3.

Ибо – как сказала бы Дебби Джилински,(еще один – буйнопомешанный ангелиз любимого мной голливудского фильма),превращаясь у всех на глазах – в кучку пепла и в ворохкредиток:«Я НИКОМУ НЕ ХОТЕЛА ВРЕДА,МНЕ – НЕ НРАВИЛОСЬ! –ДЕЛАТЬ КОМУ-ЛИБО БОЛЬНО.НО ВРЕМЕНАМИ – ЛЮДИПРОСТО ОТКАЗЫВАЛИСЬ СЛУШАТЬ, ЧТО ИМ ГОВОРЯТ,И ТОГДА – Я ВЫНУЖДЕНА БЫЛАПРИМЕНЯТЬ УБЕЖДЕНЬЕ, УГРОЗЫ... И – СЛЕЗОТОЧИВЫЕСРЕДСТВА»

4.

Так что ты не сердись, – а приди на меня поглазетьчерез год или два (лучше десять!) – и то, что осталось,будет так же плясать для тебя,будет так же стесняться и петь...Что ж поделать, ну нравится мне – эта первая мелкая взвесь,этот быстрый апрельский пожар,эта нежно-салатная жалость!

5.

...И за это за все —за твою несказанную щедрость,за твою беспощадную трезвость,за минутную слабость твою —будет, будет тебетвой обещанный праздник:этот буйнопомешанный прахлегендарная пыльчеремуха счастьябесстыдно раскрытая жизньВЕСЬ ЭТОТ ГРУБЫЙ АПРЕЛЬСКИЙБЕССМЕРТНЫЙ ПИАРвечный воденников

ШИПОВНИК

И мальчиком, и дядечкой – нельзя:

кусаю губы, потому что знаю,

что – вот она! – не первая весна

и не последняя... а так, очередная...

Я – сбрасываю кожу, как змея,я – как крапива, прожигаю платье,но то, что щас шипит в твоих объятьях,кричит и жжется – разве это я?Нет, в том шиповнике, что цвел до издыханья,до черноты, до угля – у заборая до сих пор стою, как тот невзрачный мальчикза пять минут – до счастья и позора.Ну что ж поделать, если не совпавшийни там, ни здесь – со мной, по крайней мере —ты пах моей щекой, моей мужской рубашкойеще до всех моих стихотворений.– За все про все одна лишь просьба есть:за то, что мы не были и не будем –люби меня таким, каким я есть,таким-каким-я-нет – меня другие любят....Я не надеюсь, ни с одним из васни там, ни здесь совпасть, – но в это летомне кажется, что кто-то любит нас,имперских, взрослых, солнечных, раздетых.Из душного цветочного огняон нас прижмет к себе, а мы – ему ответим...Еще я знаю, что на целом свете,уже лет десять, больше нет тебя.

* * *

Только что ж мне так тошно

в моем ослепительном сне –

по колено в песке, на участке из солнца и пыли –

знать, что всех схоронили, устроили в этой земле

(и тебя в том числе), а меня почему-то забыли.

...Ты мне приснилась постаревшей,какой-то желтой, неуверенной в себе,и все, что есть во мне мужского, содрогнулосьот жалости и нелюбви к тебе.Однако все это – значенья не имело,по крайней мере,по сравненью с тем – как ты,с каким-то детским вызовом сидела —на самом краешке куриной слепоты...Но я не выдержал – свою мужскую муку,и вот тогда – из солнечного сна —ты – старой девочкой, безвременной старухой,ты так внимательно взглянула – на меня.Но все сама отлично понимая,ты поперхнулась собственной судьбой —и засмеялась – вечно молодая —над нашей пошлостью и трусостью мужской....Мой сон прошел, но я не просыпался,и снилось мне, что я плыву во сне,как и положено мужчине, содрогаясьот отвращенья – к самому себе.Надеюсь, верю, знаю – непременнонастанет день, когда при свете дня,с таким же ласковым, бесстыжим сожаленьемодин из вас – посмотрит на меня,и станет мне так ясно и понятно,что все, что есть, – не стыд, не пыль, не прах,а только – розовые голубые пятнав моих смеющихся – еще живых – глазах.

ШИПОВНИК – РАСПАДАЮЩИЙСЯ НА ЧАСТИ

Все сбудется – не завтра, не сегодня,не в этой жизни и не после смерти...Но боже, как горит твоя изнанка,что мне все кажется, что мы с тобой бессмертны.Как тот – другой – трепещущий у школы,измятый весь, с пурпурной головой(да не измятый ты – лиловый ты, лиловый,вульгарный, страшный,черный, черный – мой!).А был еще один – с чуть розоватой кожей,когда я тоже выбился из сили только повторял: о боже, боже, боже...Мне кажется, что был еще – четвертый,но я его забыл.Да нет же, вот и ты —меня в конце предавший(ну, пусть на площади, ну, пусть перед народом),зато я помню, как ты сладко пахнешь —то кашей гречневой, то молоком, то медом.– Я, столько лет к вам всем протягивавший руки,как будто требовавший не любви, а денег, —да неужели я не вынесу разлуки,особенно когда она – навеки.За то, что вы – своей мужской работойменя с ума сводили ежедневно,за то, что пахли вы – мужским и крепким потом,мы с вами встретимся – (все сразу!) непременно....Но что-то мне сегодня подсказало:не в этот раз и не на этом свете.Нет, мой бесценный, это ты – бессмертен,а я в тебе – умру, тридцатилетним.За вас за всех —трепещущих у школы,сгоревший весь, с изнанкою лица...– Да не сгоревший я, – лиловый я, лиловый,пурпурный, розовый, багровый – до конца...

* * *

Кс. Р. и Е. Р.

В тот год, когда мы жили на земле(и никогда об этом не жалели),на черной, круглой, выспренной – в апрелеты почему-то думал обо мне.Как раз мать-мачеха так дымно зацвела,и в длинных сумерках я вышел из машины(она была чужая, но была!)......И в этот год, и в этот синий час(как водится со мной: в последний раз )мне снова захотелось быть – любимым.Но я растер на пыльные ладонивесь это первый, мокрый, лживый цвет:того, что надо мне, – того на свете нет,но я хочу, чтоб ты меня – запомнил...– Ведь это я, я десять раз на дню,катавший пальцами, как мякиш или глину,одну большую мысль, что я тебя люблю,(хоть эта мысль мне – невыносима),стою сейчас – в куриной слепоте(я, понимавший все так медленно, но ясно)в протертых джинсах,не в своем уме....в тот год, когда мы жили на земле —на этой подлой, подлой, но – прекрасной.Апрель 2004

ШИПОВНИК FOREVER