Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961 Страница 12

КЕЛЬНСКАЯ ЯМА

Нас было семьдесят тысяч пленныхВ большом овраге с крутыми краями.Лежим              безмолвно и дерзновенно.Мрем с голодухи                           в Кельнской яме.

Над краем оврага утоптана площадь —До самого края спускается криво.Раз в день              на площадь                                    выводят лошадь,Живую              сталкивают с обрыва.

Пока она свергается в яму,Пока ее делим на доли                                     неравно,Пока по конине молотим зубами, —О бюргеры Кельна,                             да будет вам срамно!

О граждане Кельна, как же так?Вы, трезвые, честные, где же вы были,Когда, зеленее, чем медный пятак,Мы в Кельнской яме                                 с голоду выли?

Собрав свои последние силы,Мы выскребли надпись на стенке отвесной,Короткую надпись над нашей могилой —Письмо            солдату Страны Советской.

«Товарищ боец, остановись над нами,Над нами, над нами, над белыми костями.Нас было семьдесят тысяч пленных,Мы пали за родину в Кельнской яме!»

Когда в подлецы вербовать нас хотели,Когда нам о хлебе кричали с оврага,Когда патефоны о женщинах пели,Партийцы шептали: «Ни шагу, ни шагу…»

Читайте надпись над нашей могилой!Да будем достойны посмертной славы!А если кто больше терпеть не в силах,Партком разрешает самоубийство слабым.

О вы, кто наши души живыеХотели купить за похлебку с кашей,Смотрите, как, мясо с ладони выев,Кончают жизнь товарищи наши!

Землю роем,                      скребем ногтями,Стоном стонем                            в Кельнской яме,Но все остается — как было, как было! —Каша с вами, а души с нами.

ГОРА

Ни тучки. С утра — погода.И значит, снова тревоги.Октябрь сорок первого года.Неспешно плывем по Волге —Раненые, больные,Едущие на поправку,Кроме того, запасные,Едущие на формировку.Я вместе с ними еду,Имею рану и справку,Талоны на три обеда,Мешок, а в мешке литровку.Радио, черное блюдце,Тоскливо рычит несчастья:Опять города сдаются,Опять отступают части.Кровью бинты промокли,Глотку сжимает ворот.Все мы стихли,                       примолкли.Но — подплывает город.Улицы ветром продуты,Рельсы звенят под трамваем.Здесь погрузим продукты.Вот к горе подплываем.Гора печеного хлебаВздымала рыжие ребра,Тянула вершину к небу,Глядела разумно, до́бро,Глядела достойно, мудро,Как будто на все отвечала.И хмурое, зябкое утроТихонько ее освещало.К ней подъезжали танки,К ней подходила пехота,И погружали буханки.Целые пароходыБрали с собой, бывало.Гора же не убывалаИ снова высила к небуСвои пеклеванные ребра.Без жалости и без гнева.Спокойно. Разумно. Добро.

Покуда солдата с тылаРжаная гора обстала,В нем кровь еще не остыла,Рука его не устала.Не быть стране под врагами,А быть ей доброй и вольной,Покуда пшеница с нами,Покуда хлеба довольно,Пока, от себя отрываяПоследние меры хлеба,Бабы пекут караваиИ громоздят их — до неба!

ГОСПИТАЛЬ

Еще скребут по сердцу «мессера»,Еще          вот здесь                          безумствуют стрелки,Еще в ушах работает «ура»,Русское «ура-рарара-рарара!» —На двадцать                 слогов                                строки.

Здесь        ставший клубом                              бывший сельский храм —Лежим           под диаграммами труда,Но прелым богом пахнет по углам —Попа бы деревенского сюда!Крепка анафема, хоть вера не тверда.Попишку бы ледащего сюда!

Какие фрески светятся в углу!Здесь рай поет!Здесь       ад               ревмя                           ревет!На глиняном истоптанном полуТомится пленный,                           раненный в живот.Под фресками в нетопленном углуЛежит подбитый унтер на полу.

Напротив,                на приземистом топчане.Кончается молоденький комбат.На гимнастерке ордена горят.Он. Нарушает. Молчанье.Кричит!            (Шепотом — как мертвые кричат.)

Он требует, как офицер, как русский,Как человек, чтоб в этот крайний часЗеленый,             рыжий,                         ржавый                                      унтер прусскийНе помирал меж нас!

Он гладит, гладит, гладит ордена,Оглаживает,                 гладит гимнастеркуИ плачет,               плачет,                          плачет                                    горько,Что эта просьба не соблюдена.

Лежит подбитый унтер на полу.А в двух шагах, в нетопленном углу,И санитар его, покорного,Уносит прочь, в какой-то дальний зал,Чтобы он                своею смертью чернойКомбата светлой смерти                                      не смущал.И снова ниспадает тишина.И новобранца                    наставляют воины:— Так вот оно,                         какая                                 здесь                                          война!Тебе, видать,                      не нравится                                             она —Попробуй               перевоевать                                 по-своему!

ВОЕННЫЙ РАССВЕТ

Тяжелые капли сидят на траве,Как птицы на проволоке сидят:Рядышком,                   голова к голове.Если крикнуть,                       они взлетят.Малые солнца купаются в них:В каждой капле                        свой личный свет.Мне кажется, я разобрался, вник,Что это значит — рассвет.Это — пронзительно, как засов,Скрипит на ветру лоза.Но птичьих не слышится голосов —Примолкли все голоса.Это — солдаты усталые спят,Крича сквозь сон                           невест имена.Но уже едет кормить солдатНа кухне верхом                            старшина.Рассвет.               Два с половиной часаМира. И нет войны.И каплет медленная роса —Слезы из глаз тишины.Рассвет. По высям облачных горЛезет солнце,                   все в рыжих лучах,Тихое,             как усталый сапер,С тяжким грузом огня                                  на плечах.Рассвет. И видит во сне сержант:Гитлер! Вот он, к стене прижат!Залп. Гитлер падает у стены.(Утром самые сладкие сны.)Рассвет — это значит:                                 раз — свет!Два — свет!                  Три — свет!Во имя света для всей землиПо темноте — пли!Солнце!                  Всеми лучами грянь!Ветер!          Суши росу!

…Ах, какая бывает раньВ прифронтовом лесу!

«Последнею усталостью устав…»

Последнею усталостью устав,Предсмертным равнодушием охвачен,Большие руки вяло распластав,Лежит солдат.Он мог лежать иначе,Он мог лежать с женой в своей постели,Он мог не рвать намокший кровью мох,Он мог…Да мог ли? Будто? Неужели?Нет, он не мог.Ему военкомат повестки слал.С ним рядом офицеры шли, шагали.В тылу стучал машинкой трибунал.А если б не стучал, он мог?Едва ли.Он без повесток, он бы сам пошел.И не за страх — за совесть и за почесть.Лежит солдат — в крови лежит, в большой,А жаловаться ни на что не хочет.

«Хуже всех на фронте пехоте!..»