Даниил Андреев - Стихотворения и поэмы Страница 12

5

Жизнь милая! за все твои скитанья,За все блуждания благодарю!За грозы, ливни, за песков касаньеНа отмелях, подобных янтарю;За игры детства; за святое гореДуши, влюблённой в королеву льдов;За терпкий яд полночных городов,За эту юность, тёмную как море.

Благодарю за гордые часы —Полёт стиха средь ночи вдохновеннойВ рассветный час мерцающей вселеннойПо небесам, горящим от росы;За яд всех мук; за правду всех усилий;За горечь первых, благодатных ран;За книги дивные, чьи строки лилиБлагоухание времён и стран;

6

Благодарю за мрак ночей влюблённых,За треск цикад и соловьиный гром,За взор луны, так много раз склонённый,С такой любовью, над моим костром;За то, что ласковей, чем в сумрак бораЖивое солнце – луч духовных силОтец Небесный в сердце низводилСквозь волны ладана во мгле собора.Благодарю за родину мою,За нищий путь по шумным весям века,За строгий долг, за гордость человека,За смерть вот здесь, в нехоженом краю…Ещё – за спутников, за братьев милых,С кем общим духом верили в зарю,За всех друзей – за тех, что спят в могилахИ что живут ещё – благодарю.

7

Я отхожу в безвестный путь мой дальний,Но даль светла, – ясна вся жизнь моя…В последний раз для радости прощальнойЯвляются далёкие друзья.Любимейших, легендой голубоюПятнадцать лет сопутствовавших мне —Я вижу их: в домашней тишине,В уютной комнате – предвечно-двое.Иные спят. Иные, взор скрестяС моей судьбою, бодрствуют в тревоге,Серёжа М. проходит по дорогеК себе домой, о Моцарте грустя;Два – под дождём алтайской непогоды,И девушке в глаза глядит другой…Расчёсывает косы цвета медаТа, что была мне самой дорогой.

8

Ресницы опускаются. ТуманноЯснеет запредельная страна,Лазурная, как воды океана,И тихая, как полная луна.Приветь меня, желанное светило!Во царствии блаженных упокой…Я вздрогнул: вопль – растерзанный, живой,Вдруг зазвучал с неотразимой силой.Откуда, чей?.. В душевной глубинеЗачем он встал, мой смертный час наруша?Он проходил, как судорга, сквозь душу,Он креп и рос – внутри, вокруг, во мне.Вторая мать, что путь мой укрывалаОт бед, забот, любовью крепче стен,Что каждый день и час свой отдавала,Не спрашивая ничего взамен.

9

Седые пряди – вопль всё глубже, шире,Черты как мел, лицо искажено, —Да, ей одной из всех живущих в миреПеренести уход мой не дано.Я цепенел, я плыл в оцепененье,Но лик не таял, крик не умолкал, —Ему навстречу властно возникалНежданный образ, чёткий, как виденье.Моей поляны угол тёмный, куст,За ним – трава, стволы, песок горячий…Я ж днём глядел: там лес всё так же мраченИ от следов живых созданий пуст.Но всё яснел непобедимый образ,Отпрянул бред, как рвущаяся ткань,И чей-то голос, требующий, добрый,Вдруг молвил твёрдо: – «Что ты медлишь?           Встань!»

10

Удар сотряс сознание и тело.Я поднял взгляд: прохладный, как вода,Спешил рассвет – чуть лиловатый, белый, —Для милосердья, а не для суда.Неужто выход?.. но – куда?.. И развеМогу я встать, искать, бороться вновь?Мозг – как свинец, в ушах грохочет кровь,Губ не разжать, весь рот подобен язве.

Бреду, шатаясь. Под листвой темно,Но вон трава чуть-чуть примята шагом:Косцов и баб веселая ватагаКогда-то здесь прошла давным-давно…В последний раз на рубеже свободыЯ оглянулся на мой стог, лозу,Я поднял взгляд на лиственные своды,На рассветающую бирюзу.

11

Вставало солнце в славе самодержца.Пора обратно, к людям, в жизнь – пора!Но как бывает непонятно сердце,Противочувствий тёмная игра.Зачем мне ты, навязчивое чудо?Я принял смерть; раздор страстей умолк,Зачем же вновь брать этот горький долг —Бороться, жить, стремиться в мир отсюда?Зачем вот здесь, у тихого ствола,В лесу Предвечного Упокоенья,Огонь желанья и страстей гореньеВода бессмертия не залила?Я побеждал; я отходил покорно,Ведь смерть права, бушуя и губя:Она есть долг несовершенной формы,Не превратившей в Божий луч себя.

12

Но в небесах, в божественном эфире,Высокой радости не знать тому,Кто любящих оставил в дольнем мире,Одних, одних, на горе, плач и тьму.Не заглушит надгробного рыданья,Скорбь материнскую не утолитНи смена лет, ни пенье панихид,Ни слово мудрости и состраданья.Тогда захочешь свой небесный домОтдать за то, что звал когда-то пленом:Опять, опять припасть к её коленам,Закрыв глаза, как в детстве золотом.Но грань миров бесчувственно и глухоРазделит вас, как неприступный вал,Чтоб на путях заупокойных духаЧуть слышный плач тебя сопровождал.

13

Нет! Права нет на радость мирной смерти!Влачись назад, себялюбивый червь!В рай захотел? Нет: вот по этой перстиПопресмыкайся. Дни твои, как вервьВиясь, насквозь пронижут немеречу!Вон и тропа… И вдруг, среди тропы —Уверенной мальчишеской стопыНедавний след мне бросился навстречу.Отпечатлелись, весело смеясь,Пять пальчиков на сыроватой глине…И с новой силой здесь, в лесной пустыне,Я понял связь, – да: мировую связь, —Связь с человечеством, с его бореньем,С его тропой сквозь немеречу бед…И я ступил с улыбкой, с наслажденьемНа этот свежий, мягковатый след.

14

Назад! назад! В широкошумном миреЛюбить, страдать – в труде, в бою, в плену,Без страха звать и принимать всё ширеЛюбую боль, любую глубину!

Вторая жизнь, дарованная чудомИ добровольно принятая мной.Есть ноша дивная, есть крест двойной,Есть горный спуск к золотоносным рудам.Там, за спиной, в лесу ярятся те,Кто смерть мою так кликали, так ждали:Трясин и чащи злые стихиалиВ их вероломной, хищной слепоте.Кем, для чего спасен из немеречиЯ в это утро – знаю только я,И не доверю ни стихам, ни речиПрозваний ваших, чудные друзья.

15

Нерусса милая! Став на колени,Струю, как влагу причащенья, пью:Дай отдохнуть в благоуханной сени,Поцеловать песок в родном краю!Куда ж теперь, судьба моя благая?В пожар ли мира, к битве роковой?Иль в бранный час бездейственный покойДашь мне избрать, стыдом изнемогая?

Иль сквозь бураны европейских смутУкажешь путь безумья, жажды, веры,В Небесный Кремль, к отрогам Сальватэрры,Где ангелы покров над миром ткут?Пора, пора понять твой вещий голос:Всё громче он, всё явственней тропа,Зной жжёт, и сердце тяжело, как колос,Склонившийся у твоего серпа.

1937—1950

Восход души

* * *

Бор, крыши, скалы – в морозном дыме.Финляндской стужей хрустит зима.На льду залива, в крутом изломе,Белеет зябнущих яхт корма…

А в Ваамельсуу, в огромном доме,Сукно вишнёвых портьер и тьма.Вот кончен ужин. Сквозь дверь налевоСлуга уносит звон длинных блюд.В широких окнах большой столовой —Закат в полнеба, как Страшный Суд…

Под ним становится снег багровымИ красный иней леса несут.

Ступая плавно по мягким сукнам,По доскам лестниц, сквозь тихий домПодносит бабушка к страшным окнамМеня пред детски безгрешным сном.

Пылая, льётся в лицо поток нам,Грозя в молчанье нездешним злом.

Он тихий-тихий… И в стихшем домеМолчанью комнаты нет конца.Молчим мы оба. И лишь над нами,Вверху, высоко, шаги отца:

Он мерит вечер и ночь шагами,И я не вижу его лица.

1935

* * *

Нет, младенчество было счастливым:Сосны млели в лесу от жары;Между скал по укромным заливам —Мой корабль из сосновой коры;Строить гавань волшебному флоту,Брызгать, бегать, и у заворотаРазыскать заколдованный чёлн;Растянуться на камне нагретомИль учиться сбивать рикошетомГребешки набегающих волн.

А вокруг, точно грани в кристалле —Преломлённые, дробные дали,Острова, острова, острова,Лютеранский уют Нодендаля,Церковь с башенкой и синева.

В этот мир, закипев на просторе,По проливам вторгался прибой:Его голосу хвойное мореГлухо вторило над головой.А когда наш залив покрывалаТень холодная западных скал,Я на эти лесистые скалыЗабирался и долго искал;

Я искал, чтобы вольные водыРазличались сквозь зыбкие своды,И смотрел, как далёко внизуМноготрубные шли пароходы,Будоража винтом бирюзу.Величавей, чем горы и люди,Был их вид меж обрывов нагих,Их могучие, белые грудиИ дыханье широкое их.

Я мечтал о далёких причалах,Где опустят они якоря,О таинственно чудных началахИх дорог сквозь моря и моря.

А когда из предутренней далиГолоса их сирен проникалиИ звучали, и звали во сне —Торжествующий и беззакатный,Разверзался простор неохватный,Предназначенный в будущем мне.

Помню звук: нарастающий, медный,Точно праздничный рокот трубы,Точно шествие рати победнойПосле трудной и страстной борьбы.Словно где-то, над вольною влагой,Мощный город, подобный орлуТрепетал миллионами флаговПред эскадрой на пенном валу.

Был другой: весь смеющийся, свежий,Он летел от баркасов, от мрежей,Блеском утра насквозь просиян:В нём был шум золотых побережийИ ласкающий их океан.И я знал, что отец мой на яхтеПокидает седой Гельсингфорс,

Солнце жжёт на полуденной вахтеБелым кителем стянутый торс.

Третий голос был вкрадчивый, сонный,Беспокоящий, неугомонный:Полночь с южной, огромной луной;Странной негой, струной монотоннойОн надолго вставал надо мной.

Но ещё был четвертый; не горем,Не борьбою, не страстью томим,Но вся жизнь мне казалась – лишь морем,Смерть – желанной страною за ним.Всё полней он лился, всё чудесней,Будто мать в серебристом раюПела мне колыбельную песнюИ баюкала душу мою.И всё дальше, в блаженные сини,Невозвратный корабль уплывал,Белый-белый, как святочный иней,Как вскипающий пенами вал.

1935