Александр Алейник - Абрис Страница 12

25

Мы жали руки, обнимались,Азалиями расцвели,Красотки дымом растворялись,Пока мы улицу прошли.Силёнок нам тогда хватало,А наша дружба навевалаПриятных мыслей сладкий рой,Казалась жизнь тогда игройВ которой всё и вся прекрасно,И нечего о том тужить,В конечном счёте, лучше жить,Чем нам валяться безучастноВ могиле; счастие – игра,Монеты все из серебра.

26

Он показал однажды мнеМонетки, серебро – я, право,Не видел столько. О ценеЩас говорить одна забава.Монеток девяносто штук!Ну, братец явно длиннорук,Чтоб натащить такое чудо.Смотрел на это. Я не будуВсего рассказывать вам здесь.Монета старая, Петрова.Лежала на столе – здоровой,В полкилограмма, и нигдеЯ этого потом не видел.Он – жук, а Бог его обидел.

27

Я марки собирал полгода,Я вечером по четвергамВ толпу любителей исходаВходил под шум, и гвалт, и гам.Там люди с марками гуляют,Там марки с марками меняют,Там деньги льются каждый раз,Когда посмотрит прямо в васНевиданная прежде марка.Я видел, как старик лихойОтдал полтинник! Ой-ёй-ёй!Там марку синюю подарком.Довольно старая, вот крест.Я помню прыганье и жест.

28

Пришла идея мне тогда:Раз денежки перетекают,Мы скажем: «Милые, сюда!Я вас, голубки, приласкаю».Купил я марки у дельцаИ с видом важным продавцаПриехал с «Гитлером» в четверг,Ан глядь – приездом я же ввергВсю публику в смятенье, я жеВсё, что привёз, за полчасаУдачно сбагрил – чудеса,Договорился о продаже.Я ездил раза три туда.Конец. Я бросил навсегда.

29

Текли в карман шальные деньгиПолгода, и до той порыНе знал я, что прибереги,Даёт прекрасные дары.Всё кончилось. Я марки продал.Из моего тогда доходаОсталось только, чтобы мнеПонять: вся истина – в вине!Однажды подшофе пришёлЯ к Динерштейнам, и собачка,На пьяненького вдруг завякав,И в палец! Боль и произволСмутили Динерштейна маму.Не надо так колдобить даму.

30

Вы знаете, два патефонаС пластинками играли нам,И Сталин рёк во время оноВсе истины как кабанам.Я издевался над стариннымУстройством, милым и невинным.Я «Варнечкес» послушал в нёмИ понял: бог с ним, с кабаном…А Миша Слугин взял устройство,Неделю покумекал в нёмИ выдал то, что бытиёмОбычно мыслится как свойства —Магнитофон! Поёт! Орёт!Запишет – нас переживёт.

31

Ох, Мишка Слугин – он большойИ толстенький, куда побольше,Чем я, надёжный он и входит в строй —Шутник и правильный, всполошный,Как звон твоих колоколов,Что трогает основу снов,Подспудную, прямую сущность,Твоих как символы Исуса.Я был блондином до трёх лет,И дальше стал темнеть, пока яДошёл в темнении до края,Где не поможет тот завет,В котором всё предрешено,«Пусть будет так» – гласит оно.

32

Я дома. Поздний зимний вечер.Звонят. Я трубку взял.– Давай подумаем о встрече.– Готов. – Приди, пожалуйста, в вокзал.Я собрался, пришёл к вокзалу,Стою безропотно: сказалаОна, Брунова Таня. НетЕё. Всё в мире от планет,От неба жгучего. Я долгоСтоял и ожидал её,Вовек стояние сиёЗависит от желанья Бога.Он знает, как нам всем помочь,Коль Он к тому сейчас охоч.

33

Когда стоял и ждал её —Смотрел на площадь пред вокзалом.Она! Фигурок муравьёв —Людей – она далёкая стояла.Я видел только вдалеке,Её фигурку, и в БожкеЯ угадал её обличье,Оно мне показалось птичьим.Лицо? Но точно было им,В снегу, слетавшим прямо с ночиНачавшейся, и дуло в очи,И ветер был неумолим.Я покурил, потом пошёл,Немножко горд, немножко зол…

34

Тамойкина была подружкойБруновой Тани. Я понять,Кто был, по правде, верным служкой,Не мог всё время доканать.Тамойкина была похужеБруновой, показалась лужей —Ни жара, ни тепла еёНе чувствовал я там, мосьё.Она была подружкой мне же.Сижу и слушаю её,Моё убогое жильёВползло бы ей сейчас в промежность,Когда бы знал я, что пора,Что будет капелька добра.

35

Мы были дома. Никого.И не было, кто помешал нам.Хотел, по правде, я всего.Не получилось: я изъяномСначала юности болел.Вот, на тебе, тогда слабел,Не мог, что захотел сейчас же,Миражи в голове, миражи,С ней предаваться радостям любви.Она была в штанах спортивных,Немыслимых, цветных, под сливу,Казалось – только надави,И всё случится в первый раз,Но Бог от этого упас.

36

Тамойкина была красивой,Что кожа у неё, что взгляд.Глаза печально-голубыеСмотрели кротко, без бравад.Достоинство прически чёрной,Чуть правильной, а в общем, вздорной,И белое, как мел, лицо,Которое, как кружевцо,В глазах тоскливо танцевало.Смотрел, не отводя глаза,И не грозила бы слеза,Она в меня тоску сливалаПо тем, кто не поймёт её:– Ох, дураки они, мышьё.

37

А Караулова, меняДобившись, жутко досаждала,То «всё – тебе», то – подманя,То – нет, то – есть, то – доставала.Я был «женат», я был рабомДевицы этой, и с трудомЯ представлял другое время,Когда я плюну, и не с темиЧто жаждут быть со мной всегда,А мне всё это неприятно,На солнце увеличить пятна,Все разговоры есть бедаДля человека – для меня,Размазывай, коль размазня.

Седьмая глава

1

Тридцатого, я помню, мая,Домой пришёл в одиннадцать часов.А дома пусто. Я соображаю.Я добежал, а дед – готов.Брат, мама, бабушка, все близко,Один казался диким бликом,Один, а это ваш герой.Смерть? Ну, пожалуйста, зарой…Я тосковал о деде. ЛюськаНе отпускала от себя,По сердцу моему скребя,Ах, Караулова, подлюка.Ну, только попадёшься мне,Я затопчу тебя в г-не!

2

Лежал мой дед на чистеньком столе.Поцеловал его я в губы.Как будто я притронулся к скале,Касанье было мне не любым.Смотрел я прямо на него,И думал – как там? Каково?Но дедушка не шевелился,Он капелькою изменился.Лоб гладкий. От морщин егоСошёл и след. Лицо спокойно,Как лица у молодожёнов.Охота крикнуть мне – браво!Да не кричу, стою над ним,Жизнь превратилась в сладкий дым.

3

Назначили читать по нёмМолитвенник. Пришёл в квартируЕврей: он тряс высоким лбомВсю ночь. Я занимался лиройПодле него. Старик-еврейРаспелся словно соловей.Он дедушки, как смерть, боялся,Сам предо мною задавался.Сидел я рядом с дедом ночь.Вот утро. Солнце заглянуло.Свеча над дедушкой раздулась,Как будто хочет доволочьЧерез оконное стекло,Что моё сердце берегло.

4

Да, я забыл сказать об этом:Мы въехали обратно в дом.Всё поменялось в сказке лета,Жизнь двигалась своим шажком.Теперь мы поселились слева.Квартира лучше, обогрева,Вместо домашнего котлаВисели прочно для теплаПо стенам, низко, батареи.Шикарно! Я тут буду жить!Кридорчик мал – тут в морду бить.А кухня – хорошо тут змеям:Вошёл, и сразу тяп тебя,И плачут все, слезой скорбя.

5

Вдруг вспомнил, мне шесть лет, не больше.Гляжу на маленький котёл.Качаюсь на стене, хорошимБыл я в то время, не учёл,Что кочерга скрежещет стену.Вдруг мама входит, и сиренуВключить бы – по уху меняУдарила разок, бранясь.Кольцо на пальце мамы тяжко,Всё золотое, ширинойОгромное, тогда заной,Вы бы попробовали, вашеУменье вовсе ничего,Когда вам по уху, ого!

6

Закончил я ученье в школеСорок девятой. В ранний часАвтобус. Едем. На УзолеМы в лагере. Вокруг для насСветило шпарит к нам из неба,Как древняя богиня Геба.О, юность наша, Геры дочь,С Зевесом хочет нам помочь.Узола – уголок прелестный,Приехали часа за три.Палатки и река. СотриПрезрение с лица. Здесь местныйПред глупой, в общем, стыдобойПриятный повод быть собой.

7

Купанье на Узоле летом,Хорошее для всех ребят,Вдруг обернулось культпросветом,В котором я пред небом свят.Купаюсь, а Брунова с ГалейТамойкиной, без всех регалий,Плывут сажёнками ко мне,Хватают причиндал, занеТихонько отплывают, зная,Что я догадлив в меру сил,Я тоже кое-что схватил,О чём мечтал? Как все, о Рае,В котором ожидают нас.Нескоро, в наш недобрый час.

8