Данте Алигьери - Божественная комедия Страница 13

Песнь седьмая

«Рарe Satan, рарe Satan aleppe!»[74] —Хриплоголосый Плутос закричал.Хотя бы он и вдвое был свирепей, —

Меня мудрец, все знавший, ободрял, —Не поддавайся страху: что? могло быНам помешать спуститься с этих скал?»

И этой роже, вздувшейся от злобы,Он молвил так: «Молчи, проклятый волк!Сгинь в клокотаньи собственной утробы!

Мы сходим в тьму, и надо, чтоб ты смолк;Так хочет тот, кто мщенье Михаила[75]Обрушил в небе на мятежный полк».

Как падают надутые ветрила,Свиваясь, если щегла рухнет вдруг,Так рухнул зверь, и в нем исчезла сила.

И мы, спускаясь побережьем мук,Объемлющим всю скверну мирозданья,Из третьего сошли в четвертый круг.

О правосудье божье! Кто страданья,Все те, что я увидел, перечтет?Почто такие за вину терзанья?

Как над Харибдой[76] вал бежит впередИ вспять отхлынет, прегражденный встречным,Так люди здесь водили хоровод.

Их множество казалось бесконечным;Два сонмища шагали, рать на рать,Толкая грудью грузы, с воплем вечным;

Потом они сшибались и опятьС трудом брели назад, крича друг другу:«Чего копить?» или «Чего швырять?» —

И, двигаясь по сумрачному кругу,Шли к супротивной точке с двух сторон,По-прежнему ругаясь сквозь натугу;

И вновь назад, едва был завершенИх полукруг такой же дракой хмурой.И я промолвил, сердцем сокрушен:

«Мой вождь, что это за народ понурый?Ужель все это клирики, весь рядОт нас налево,[77] эти там, с тонзурой?»

И он: «Все те, кого здесь видит взгляд,Умом настолько в жизни были кривы,Что в меру не умели делать трат.[78]

Об этом лает голос их сварливый,Когда они стоят к лицу лицом,Наперекор друг другу нечестивы.[79]

Те — клирики, с пробритым гуменцом;Здесь встретишь папу, встретишь кардинала,Не превзойденных ни одним скупцом».

И я: «Учитель, я бы здесь немалоУзнал из тех, кого не так давноПодобное нечестие пятнало».

И он: «Тебе узнать их не дано:На них такая грязь от жизни гадкой,Что разуму обличье их темно.

Им вечно так шагать, кончая схваткой;Они восстанут из своих могил,Те — сжав кулак, а эти — с плешью гладкой.[80]

Кто недостойно тратил и копил,Лишен блаженств и занят этой бучей;Ее и без меня ты оценил.

Ты видишь, сын, какой обман летучийДаяния Фортуны, род земнойИсполнившие ненависти жгучей:

Все золото, что блещет под лунойИль было встарь, из этих теней, бедныхНе успокоило бы ни одной».

И я: «Учитель таин заповедных!Что есть Фортуна, счастье всех племенДержащая в когтях своих победных?»

«О глупые созданья, — молвил он, —Какая тьма ваш разум обуяла!Так будь же наставленьем утолен.

Тот, чья премудрость правит изначала,Воздвигнув тверди, создал им вождей,Чтоб каждой части часть своя сияла,

Распространяя ровный свет лучей;Мирской же блеск он предал в полновластьеПравительнице судеб, чтобы ей

Перемещать, в свой час, пустое счастьеИз рода в род и из краев в края,В том смертной воле возбранив участье.

Народу над народом власть дая,Она свершает промысел свой строгий,И он невидим, как в траве змея.

С ней не поспорит разум ваш убогий:Она провидит, судит и царит,Как в прочих царствах остальные боги.

Без устали свой суд она творит:Нужда ее торопит ежечасно,И всем она недолгий миг дарит.

Ее-то и поносят громогласно,Хотя бы подобала ей хвала,И распинают, и клянут напрасно.

Но ей, блаженной, не слышна хула:Она, смеясь меж первенцев творенья,[81]Крутит свой шар,[82] блаженна и светла.[83]

Но спустимся в тягчайшие мученья:Склонились звезды,[84] те, что плыли ввысь,Когда мы шли; запретны промедленья».

Мы пересекли круг и добралисьДо струй ручья, которые просторной,Изрытой ими, впадиной неслись.

Окраска их была багрово-черной;И мы, в соседстве этих мрачных вод,Сошли по диким тропам с кручи горной.

Угрюмый ключ стихает и растетВ Стигийское болото,[85] ниспадаяК подножью серокаменных высот.

И я увидел, долгий взгляд вперяя,Людей, погрязших в омуте реки;Была свирепа их толпа нагая.

Они дрались, не только в две руки,Но головой, и грудью, и ногами,Друг друга норовя изгрызть в клочки.

Учитель молвил: «Сын мой, перед намиТы видишь тех, кого осилил гнев;Еще ты должен знать, что под волнами

Есть также люди;[86] вздохи их, взлетев,Пузырят воду на пространстве зримом,Как подтверждает око, посмотрев.

Увязнув, шепчут: «В воздухе родимом,Который блещет, солнцу веселясь,Мы были скучны, полны вялым дымом;

И вот скучаем, втиснутые в грязь».Такую песнь у них курлычет горло,Напрасно слово вымолвить трудясь».

Так, огибая илистые жерла,Мы, гранью топи и сухой земли,Смотря на тех, чьи глотки тиной сперло,

К подножью башни наконец пришли.

Песнь восьмая

Скажу, продолжив, что до башни этойМы не дошли изрядного куска,Когда наш взгляд, к ее зубцам воздетый,

Приметил два зажженных огонька[87]И где-то третий, глазу чуть заметный,Как бы ответивший издалека.

Взывая к морю мудрости всесветной,Я так спросил: «Что это за огни?Кто и зачем дает им знак ответный?»

«Когда ты видишь сквозь туман, взгляни, —Так молвил он. — Над илистым просторомТы различишь, кого зовут они».

Ни перед чьим не пролетала взоромСтрела так быстро, в воздухе спеша,Как малый челн, который, в беге скором,

Стремился к нам, по заводи шурша,С одним гребцом, кричавшим громогласно:«Ага, попалась, грешная душа!»

«Нет, Флегий,[88] Флегий, ты кричишь напрасно, —Сказал мой вождь. — Твои мы лишь на миг,И в этот челн ступаем безопасно».

Как тот, кто слышит, что его постигБольшой обман, и злится, распаленный,Так вспыхнул Флегий, искажая лик.

Сошел в челнок учитель благосклонный,Я вслед за ним, и лишь тогда ладьяВпервые показалась отягченной.

Чуть в лодке поместились вождь и я,Помчался древний струг, и так глубокоНе рассекалась ни под кем струя.

Посередине мертвого потокаМне встретился один;[89] весь в грязь одет,Он молвил: «Кто ты, что пришел до срока?»

И я: «Пришел, но мой исчезнет след.А сам ты кто, так гнусно безобразный?»«Я тот, кто плачет», — был его ответ.

И я: «Плачь, сетуй в топи невылазной,Проклятый дух, пей вечную волну!Ты мне — знаком, такой вот даже грязный».

Тогда он руки протянул к челну;Но вождь толкнул вцепившегося в злобе,Сказав: «Иди к таким же псам, ко дну!»

И мне вкруг шеи, с поцелуем, обеОбвив руки, сказал: «Суровый дух,Блаженна несшая тебя в утробе!

Он в мире был гордец и сердцем сух;Его деяний люди не прославят;И вот он здесь от злости слеп и глух.

Сколь многие, которые там правят,Как свиньи, влезут в этот мутный стокИ по себе ужасный срам оставят!»

И я: «Учитель, если бы я могУвидеть вьявь, как он в болото канет,Пока еще на озере челнок!»

И он ответил: «Раньше, чем проглянетТот берег, утолишься до конца,И эта радость для тебя настанет».

Тут так накинулся на мертвецаВесь грязный люд в неистовстве великом,Что я поднесь благодарю Творца.

«Хватай Ардженти!» — было общим криком;И флорентийский дух, кругом тесним,Рвал сам себя зубами в гневе диком.

Так сгинул он, и я покончу с ним;Но тут мне в уши стон вонзился дальный,И взгляд мой распахнулся, недвижим.

«Мой сын, — сказал учитель достохвальный, —Вот город Дит,[90] и в нем заключеныБезрадостные люди, сонм печальный».

И я: «Учитель, вот из-за стеныВстают его мечети, багровея,Как будто на огне раскалены».

«То вечный пламень, за оградой вея, —Сказал он, — башни красит багрецом;Так нижний Ад тебе открылся, рдея».

Челнок вошел в крутые рвы, кругомОбъемлющие мрачный гребень вала;И стены мне казались чугуном.

Немалый круг мы сделали сначалаИ стали там, где кормчий мглистых вод:«Сходите! — крикнул нам. — Мы у причала».

Я видел на воротах много сотДождем ниспавших с неба,[91] стражу входа,Твердивших: «Кто он, что сюда идет,

Не мертвый, в царство мертвого народа?»Вождь подал вид, что он бы им хотелПоведать тайну нашего прихода.

И те, кладя свирепости предел:«Сам подойди, но отошли второго,Раз в это царство он вступить посмел.

Безумный путь пускай свершает снова,Но без тебя; а ты у нас побудь,Его вожак средь сумрака ночного».

Помысли, чтец, в какую впал я жуть,Услышав этой речи звук проклятый;Я знал, что не найду обратный путь.

И я сказал: «О милый мой вожатый,Меня спасавший семь и больше раз,Когда мой дух робел, тоской объятый,

Не покидай меня в столь грозный час!Когда запретен город, нам представший,Вернемся вспять стезей, приведшей нас».

И властный муж, меня сопровождавший,Сказал: «Не бойся; нашего путиОтнять нельзя; таков его нам давший.

Здесь жди меня; и дух обогатиНадеждой доброй; в этой тьме глубокойТебя и дальше буду я блюсти».

Ушел благой отец, и одинокийОстался я, и в голове моейИ «да», и «нет» творили спор жестокий.

Расслышать я не мог его речей;Но с ним враги беседовали мало,И каждый внутрь укрылся поскорей,

Железо их ворот загрохоталоПред самой грудью мудреца, и он,Оставшись вне, назад побрел устало.

Потупя взор и бодрости лишен,Он шел вздыхая, и уста шептали:«Кем в скорбный город путь мне возбранен!»

И мне он молвил: «Ты, хоть я в печали,Не бойся; я превозмогу и здесь,Какой бы тут отпор ни замышляли.

Не новость их воинственная спесь;Так было и пред внешними вратами,[92]Которые распахнуты поднесь.

Ты видел надпись с мертвыми словами;Уже оттуда, нисходя с высот,Без спутников, идет сюда кругами

Тот, чья рука нам город отомкнет».

Песнь девятая