Данте Алигьери - Божественная комедия Страница 14

Песнь восьмая

Скажу, продолжив, что до башни этойМы не дошли изрядного куска,Когда наш взгляд, к ее зубцам воздетый,

Приметил два зажженных огонька[87]И где-то третий, глазу чуть заметный,Как бы ответивший издалека.

Взывая к морю мудрости всесветной,Я так спросил: «Что это за огни?Кто и зачем дает им знак ответный?»

«Когда ты видишь сквозь туман, взгляни, —Так молвил он. — Над илистым просторомТы различишь, кого зовут они».

Ни перед чьим не пролетала взоромСтрела так быстро, в воздухе спеша,Как малый челн, который, в беге скором,

Стремился к нам, по заводи шурша,С одним гребцом, кричавшим громогласно:«Ага, попалась, грешная душа!»

«Нет, Флегий,[88] Флегий, ты кричишь напрасно, —Сказал мой вождь. — Твои мы лишь на миг,И в этот челн ступаем безопасно».

Как тот, кто слышит, что его постигБольшой обман, и злится, распаленный,Так вспыхнул Флегий, искажая лик.

Сошел в челнок учитель благосклонный,Я вслед за ним, и лишь тогда ладьяВпервые показалась отягченной.

Чуть в лодке поместились вождь и я,Помчался древний струг, и так глубокоНе рассекалась ни под кем струя.

Посередине мертвого потокаМне встретился один;[89] весь в грязь одет,Он молвил: «Кто ты, что пришел до срока?»

И я: «Пришел, но мой исчезнет след.А сам ты кто, так гнусно безобразный?»«Я тот, кто плачет», — был его ответ.

И я: «Плачь, сетуй в топи невылазной,Проклятый дух, пей вечную волну!Ты мне — знаком, такой вот даже грязный».

Тогда он руки протянул к челну;Но вождь толкнул вцепившегося в злобе,Сказав: «Иди к таким же псам, ко дну!»

И мне вкруг шеи, с поцелуем, обеОбвив руки, сказал: «Суровый дух,Блаженна несшая тебя в утробе!

Он в мире был гордец и сердцем сух;Его деяний люди не прославят;И вот он здесь от злости слеп и глух.

Сколь многие, которые там правят,Как свиньи, влезут в этот мутный стокИ по себе ужасный срам оставят!»

И я: «Учитель, если бы я могУвидеть вьявь, как он в болото канет,Пока еще на озере челнок!»

И он ответил: «Раньше, чем проглянетТот берег, утолишься до конца,И эта радость для тебя настанет».

Тут так накинулся на мертвецаВесь грязный люд в неистовстве великом,Что я поднесь благодарю Творца.

«Хватай Ардженти!» — было общим криком;И флорентийский дух, кругом тесним,Рвал сам себя зубами в гневе диком.

Так сгинул он, и я покончу с ним;Но тут мне в уши стон вонзился дальный,И взгляд мой распахнулся, недвижим.

«Мой сын, — сказал учитель достохвальный, —Вот город Дит,[90] и в нем заключеныБезрадостные люди, сонм печальный».

И я: «Учитель, вот из-за стеныВстают его мечети, багровея,Как будто на огне раскалены».

«То вечный пламень, за оградой вея, —Сказал он, — башни красит багрецом;Так нижний Ад тебе открылся, рдея».

Челнок вошел в крутые рвы, кругомОбъемлющие мрачный гребень вала;И стены мне казались чугуном.

Немалый круг мы сделали сначалаИ стали там, где кормчий мглистых вод:«Сходите! — крикнул нам. — Мы у причала».

Я видел на воротах много сотДождем ниспавших с неба,[91] стражу входа,Твердивших: «Кто он, что сюда идет,

Не мертвый, в царство мертвого народа?»Вождь подал вид, что он бы им хотелПоведать тайну нашего прихода.

И те, кладя свирепости предел:«Сам подойди, но отошли второго,Раз в это царство он вступить посмел.

Безумный путь пускай свершает снова,Но без тебя; а ты у нас побудь,Его вожак средь сумрака ночного».

Помысли, чтец, в какую впал я жуть,Услышав этой речи звук проклятый;Я знал, что не найду обратный путь.

И я сказал: «О милый мой вожатый,Меня спасавший семь и больше раз,Когда мой дух робел, тоской объятый,

Не покидай меня в столь грозный час!Когда запретен город, нам представший,Вернемся вспять стезей, приведшей нас».

И властный муж, меня сопровождавший,Сказал: «Не бойся; нашего путиОтнять нельзя; таков его нам давший.

Здесь жди меня; и дух обогатиНадеждой доброй; в этой тьме глубокойТебя и дальше буду я блюсти».

Ушел благой отец, и одинокийОстался я, и в голове моейИ «да», и «нет» творили спор жестокий.

Расслышать я не мог его речей;Но с ним враги беседовали мало,И каждый внутрь укрылся поскорей,

Железо их ворот загрохоталоПред самой грудью мудреца, и он,Оставшись вне, назад побрел устало.

Потупя взор и бодрости лишен,Он шел вздыхая, и уста шептали:«Кем в скорбный город путь мне возбранен!»

И мне он молвил: «Ты, хоть я в печали,Не бойся; я превозмогу и здесь,Какой бы тут отпор ни замышляли.

Не новость их воинственная спесь;Так было и пред внешними вратами,[92]Которые распахнуты поднесь.

Ты видел надпись с мертвыми словами;Уже оттуда, нисходя с высот,Без спутников, идет сюда кругами

Тот, чья рука нам город отомкнет».

Песнь девятая

Цвет, робостью на мне запечатленный,Когда мой спутник повернул назад, —Согнал с его лица налет мгновенный.[93]

Он слушал, тщетно напрягая взгляд,Затем что вдаль глаза не уводилиСквозь черный воздух и болотный чад.

«И все ж мы победим, — сказал он, — или…Такая нам защитница[94] дана!О, где же тот, кто выше их усилий!»

Я видел, речь его рассечена,Начатую спешит покрыть иная,И с первою несходственна она.

Но я внимал ей, мужество теряя,Мрачней, быть может, чем она была,Оборванную мысль воспринимая.

«Туда, на дно печального жерла,Спускаются ли с первой той ступени,[95]Где лишь надежда в душах умерла?»

Так я спросил; и он: «Из нашей сениПо этим, мною пройденным, тропамЛишь редкие досель сходили тени.

Но некогда я здесь прошел и сам,Злой Эрихто[96] заклятый, что умелаОбратно души призывать к телам.

Едва лишь плоть во мне осиротела,Сквозь эти стены был я снаряженЗа пленником Иудина предела.[97]

Всех ниже, всех темней, всех дальше онОт горней сферы, связь миров кружащей;[98]Я знаю путь; напрасно ты смущен.

Низина эта заводью смердящейПовсюду облегает скорбный вал,Разгневанным отпором нам грозящий».

Не помню я, что он еще сказал:Всего меня мой глаз, в тоске раскрытый,К вершине рдяной башни приковал,

Где вдруг взвились, для бешеной защиты,Три Фурии, кровавы и бледныИ гидрами зелеными обвиты;

Они как жены были сложены;Но, вместо кос, клубами змей пустыниСвирепые виски оплетены.

И тот, кто ведал, каковы рабыниВластительницы вечных слез ночных,Сказал: «Взгляни на яростных Эриний.

Вот Тисифона, средняя из них;Левей — Мегера: справа олютелоРыдает Алекто?».[99] И он затих.

А те себе терзали грудь и телоРуками били; крик их так звенел,Что я к учителю приник несмело.

«Медуза[100] где? Чтоб он окаменел! —Они вопили, глядя вниз. — НапрасноТезеевых мы не отмстили дел».[101]

«Закрой глаза и отвернись; ужасноУвидеть лик Горгоны; к свету дняТебя ничто вернуть не будет властно».

Так молвил мой учитель и меняПоворотил, своими же руками,Поверх моих, глаза мне заслоня.

О вы, разумные, взгляните сами,И всякий наставленье да поймет,Сокрытое под странными стихами!

И вот уже по глади мутных водУжасным звуком грохот шел ревущий,Колебля оба брега, наш и тот, —

Такой, как если ветер всемогущий,Враждующими воздухами взвит,Преград не зная, сокрушает пущи,

Ломает ветви, рушит их и мчит;Вздымая прах, идет неудержимо,И зверь и пастырь от него бежит.

Открыв мне очи: «Улови, что зримоТам, — он промолвил, — где всего чернейНад этой древней пеной горечь дыма».

Как от змеи, противницы своей,Спешат лягушки, расплываясь кругом,Чтоб на земле упрятаться верней,

Так, видел я, гонимые испугом,Станицы душ бежали пред одним,Который Стиксом шел, как твердым лугом.

Он отстранял от взоров липкий дым,Перед собою левой помавая,И, видимо, лишь этим был томим.

Посла небес[102] в идущем признавая,Я на вождя взглянул; и понял знакПред ним склониться, уст не размыкая.

О, как он гневно шел сквозь этот мрак!Он стал у врат и тростию подъятойИх отворил, — и не боролся враг.

«О свергнутые с неба, род проклятый, —Возвысил он с порога грозный глас, —Что ты замыслил, слепотой объятый?

К чему бороться с волей выше вас,Которая идет стопою твердойИ ваши беды множила не раз?

Что на судьбу кидаться в злобе гордой?Ваш Цербер, если помните о том,И до сих пор с потертой ходит мордой».[103]

И вспять нечистым двинулся путем,Нам не сказав ни слова, точно кто-то,Кого теснит и гложет об ином,

Но не о том, кто перед ним, забота;И мы, ободрясь от священных слов,Свои шаги направили в ворота.

Мы внутрь вошли, не повстречав врагов,И я, чтоб ведать образ муки грешной,Замкнутой между крепостных зубцов,

Ступив вовнутрь, кидаю взгляд поспешныйИ вижу лишь пустынные места,Исполненные скорби безутешной.

Как в Арле[104], там, где Рона разлита,Как в Поле, где Карнаро многоводный[105]Смыкает Италийские врата,

Гробницами исхолмлен дол бесплодный, —Так здесь повсюду высились они,Но горечь этих мест была несходной;

Затем что здесь меж ям ползли огни,Так их каля, как в пламени горнилаЖелезо не калилось искони.

Была раскрыта каждая могила,И горестный свидетельствовал стон,Каких она отверженцев таила

И я: «Учитель, кто похороненВ гробницах этих скорбных, что такимиСтенаниями воздух оглашен?»

«Ересиархи, — молвил он, — и с нимиИх присные, всех толков; глубь землиОни устлали толпами густыми.

Подобные с подобными легли,И зной в гробах где злей, где меньше страшен».Потом он вправо взял, и мы пошли

Меж полем мук и выступами башен.

Песнь десятая