Ольга Берггольц - Ленинградский дневник (сборник) Страница 13

Блокадная ласточка

Весной сорок второго года множество ленинградцев носили на груди жетон – ласточку с письмом в клюве.

Сквозь года, и радость, и невзгодывечно будет мне сиять одната весна сорок второго года,в осажденном городе весна.Маленькую ласточку из жестия носила на груди сама.Это было знаком доброй вести,это означало – «жду письма».Этот знак придумала блокада:знали мы, что только самолет,только птица к нам до Ленинградас милой-милой Родины дойдет……Сколько писем с той поры мне было!Отчего же кажется самой,что доныне я не получиласамое желанное письмо…Чтобы к жизни, вставшей за словами,к правде, влитой в каждую строку,совестью припасть бы, как устамив раскаленный полдень – к роднику.Кто не написал его, не выслал?Счастье ли? Победа ли? Беда?Или друг, который не отыскани не узнан мною навсегда?Или где-нибудь доныне бродитто письмо, желанное как свет,ищет адрес мой, и не находит,и, томясь, тоскует: где ж ответ?Или близок день – и непременнов час большой душевной тишиныя приму неслыханной, нетленнойвесть, идущую еще с войны?О, найди меня, гори со мноюты, давно обещанная мневсем, что было, – даже той смешноюласточкой – в осаде, на войне…

«Я никогда не напишу такого…»

Я никогда не напишу такого.В той потрясенной, вещей немотеко мне тогда само являлось словов нагой и неподкупной чистоте.Уже готов позорить нашу славу,уже готов на мертвых клеветатьгерой пропискии стандартных справок…Но на асфальте нашем –след кровавый,не вышаркать его, не затоптать…

Измена

Не наяву, но во сне, во снея увидала тебя: ты жив.Ты вынес всё и пришел ко мне,пересек последние рубежи.Ты был землею уже, золой,славой и казнью моею был.Но смерти назлои жизни назлоты встал из тысячсвоих могил.Ты шел сквозь битвы, Майданек, ад,сквозь печи, пьяные от огня,сквозь смерть свою ты шел в Ленинград,дошел, потому что любил меня.Ты дом нашел мой, а я живуне в нашем доме теперь, в другом,и новый муж у меня – наяву…О, как ты не догадался о нем?!Хозяином переступил порог,гордым и радостным встал, любя,А я бормочу: «Да воскреснет бог»,а я закрещиваю тебякрестом неверующих, крестомотчаянья, где не видать ни зги,которым закрещен был каждый домв ту зиму, в ту зиму, как ты погиб…О друг, прости мне невольный стон:давно не знаю, где явь, где сон…

«Как я жажду обновленья…»

Как я жажду обновленья,оправданья этих дней,этой крови искупленьясчастьем будущим детей!Но душа мне отвечает,темно-ржавая от ран:искупленья не бывает,искупление – обман.………………………………И когда меня зароютвозле милых сердцу мест –крест поставьте надо мною,деревянный русский крест!P. S….А было всё не так, как мне казалось.Еще страшнее было, не похоже.Потом Победа нам сполна досталась,ее священно-жаркий свет…И всё же –так мало в мире нас, людей, осталось,что можно шепотом произнестизабытое людское слово «жалость»,чтобы опять друг друга обрести.

Мой дом

А в доме, где жила я много лет,откуда я ушла зимой блокадной,по вечерам опять в окошках свет.Он розоватый, праздничный, нарядный.Взглянув на бывших три моих окна,я вспоминаю: здесь была война.О, как мы затемнялись! Ни луча…И всё темнело, всё темнело в мире…Потом хозяин в дверь не постучал,как будто путь забыл к своей квартире.Где до сих пор беспамятствует он,какой последней кровлей осенен?Нет, я не знаю, кто живет теперьв тех комнатах, где жили мы с тобою,кто вечером стучится в ту же дверь,кто синеватых не сменил обоев –тех самых, выбранных давным-давно…Я их узнала с улицы в окно.Но этих окон праздничный уюттакой забытый свет в сознанье будит,что верится: там добрые живут,хорошие, приветливые люди.Там даже дети маленькие естьи кто-то юный и всегда влюбленный,и только очень радостную вестьсюда теперь приносят почтальоны.И только очень верные друзьясюда на праздник сходятся шумливый.Я так хочу, чтоб кто-то был счастливымтам, где безмерно бедствовала я.Владейте всем, что не досталось мне,и всем, что мною отдано войне……Но если вдруг такой наступит день –тишайший снег и сумерек мерцанье,и станет жечь, нагнав меня везде,блаженное одно воспоминанье,и я не справлюсь с ним, и, постучав,приду в мой дом и встану на пороге,спрошу… ну, там спрошу: «Который час?» –или воды, как на войне в дороге, –то вы приход не осуждайте мой,ответьте мне доверьем и участьем:ведь я пришла сюда к себе домой,и помню всё, и верю в наше счастье…

Память

Стихи о любви

Взял неласковую, угрюмую,с бредом каторжным, с темной думою,с незажившей тоскою вдовьей,с непрошедшей старой любовью,не на радость взял за себя,не по воле взял, а любя.

Я тайно и горько ревную,угрюмую думу тая:тебе бы, наверно, иную –светлей и отрадней, чем я…За мною такие утратыи столько любимых могил!Пред ними я так виновата,что если б ты знал – не простил.Я стала так редко смеяться,так злобно порою шутить,что люди со мною боятсяо счастье своем говорить.Недаром во время беседы,смолкая, глаза отвожу,как будто по тайному следудалеко одна ухожу.Туда, где ни мрака, ни света –сырая рассветная дрожь…И ты окликаешь: «Ну, где ты?»О, знал бы, откуда зовешь!Еще ты не знаешь, что будуттакие минуты, когдатебе не откликнусь оттуда,назад не вернусь никогда.Я тайно и горько ревную,но ты погоди – не покинь.Тебе бы меня, но иную,не знавшую этих пустынь:до этого смертного лета,когда повстречалися мы,до горестной славы, до этойполсердца отнявшей зимы.Подумать – и точно осколок,горя́, шевельнется в груди…Я стану простой и веселой –тверди ж мне, что любишь, тверди!

Ни до серебряной и ни до золотой,всем ясно, я не доживу с тобой.Зато у нас железная была –по кромке смерти на войне прошла.Всем золотым ее не уступлю:всё так же, как в железную, люблю…

Феодосия

Юрию Герману

Когда я в мертвом городе искалату улицу, где были мы с тобой,когда нашла – и всё же не узнала………………………………………………..А сизый прах и ржавчина вокзала!…Но был когда-то синий-синий день,и душно пахло нефтью, и дрожаласедых акаций вычурная тень…От шпал струился зной – стеклянный,зримый, –дышало море близкое, а друг,уже чужой, но всё еще любимый,не выпускал моих холодных рук.Я знала: всё. Уже ни слов, ни споров,ни милых встреч…И всё же будет год:один из нас приедет в этот городи всё, что было, вновь переживет.Обдаст лицо блаженный воздух юга,подкатит к горлу незабытый зной,на берегу проступит облик друга –неистребимой радости земной.О, если б кто-то, вставший с нами рядом,шепнул, какие движутся года!Ведь лишь теперь, на эти камни глядя,я поняла, что значит – «никогда»,что прошлого – и то на свете нет,что нет твоих свидетелей отныне,что к самому себе потерян следдля всех, прошедших зоною пустыни…

«О, не оглядывайтесь назад…»

О, не оглядывайтесь назад,на этот лед,на эту тьму;там жадно ждет васчей-то взгляд,не сможете вы не ответить ему.Вот я оглянулась сегодня… Вдругвижу: глядит на меня изо льдаживыми глазами живой мой друг,единственный мой – навсегда, навсегда.А я и не знала, что это так.Я думала, что дышу иным.Но, казнь моя, радость моя, мечта,жива я только под взглядом твоим!Я только ему еще верна,я только этим еще права:для всех живущих – его жена,для нас с тобою – твоя вдова.

«На собранье целый день сидела…»

На собранье целый день сидела –то голосовала, то лгала…Как я от тоски не поседела?Как я от стыда не померла?..Долго с улицы не уходила –только там сама собой была.В подворотне – с дворником курила,водку в забегаловке пила…В той шарашке двое инвалидов(в сорок третьем брали Красный Бор)рассказали о своих обидах, –вот – был интересный разговор!Мы припомнили между собою,старый пепел в сердце шевеля:штрафники идут в разведку боем –прямо через минные поля!..Кто-нибудь вернется награжденный,остальные лягут здесь – тихи,искупая кровью забубённойвсе свои небывшие грехи!И соображая еле-еле,я сказала в гневе, во хмелю:«Как мне наши праведники надоели,как я наших грешников люблю!»

Пусть голосуют дети