Николай Минский - Белый ночи. Гражданские песни Страница 13

Все чаще с этих пор горит в груди больной.

Мечты и образы теснятся предо мной:

«И я, и я хочу спастись от тьмы забвенья».

О, как душа полна! Как ветка зрелый плод,

Она, отцветшая, роняет эти песни.

Вокруг меня весна ликует и цветет,

И травка каждая мне говорит: воскресни…

МОРЕ

Недолго, о, море, в немом упоенье

Томился я тайной твоей красоты,

Внимая груди твоей мощной биенье,

Следя твои страстно-живые черты.

В последний я раз над далеким заливом

Сегодня сижу в забытьи молчаливом.

Синей, чем лазурь, и светлей, чем хрусталь,

Сверкает-колышется водная даль.

Кругом разбегаются серые скалы,

Глубокое небо горит над водой.

Мой взор, опьяненный, от блеска усталый,

Прикован их нежной и смелой игрой.

Гляжу — и восторгом, и странной заботой

Душа, замирая, кипит и растет.

Мне грустно невольно… Разгадки чего-то

Я жду от утесов и блещущих вод…

Я силюсь постигнуть их отблеск случайный,

Как будто бы трепет живой красоты

Такая ж мучительно-строгая тайна,

Как истины бледной немые черты…

Но вот учащается моря дыханье.

Усилился ветер. Лазурь бороздят

Сребристые гребни. Вон чайки скользят,

И снежно пушистой груди трепетанье

Так мягко сливается с дрожью воды.

Вздымаются волны с верхушкой зеленой

И гордо, и стройно, как войска ряды,

Войною на берег идут отдаленный.

Подходят. Вот недруг. Погибель близка.

И волны, от ужаса мигом седея,

В предсмертном порыве летят на врага

И падают с воплем. Вослед, свирепея,

Другие приходят — и гибнут. Кругом

Разносится битвы неистовый гром.

«Снежные главы Кавказа мерещатся в небе лазурном…»

Снежные главы Кавказа мерещатся в небе лазурном

Бледной гирляндой, далеким воспоминаньям подобны.

Видно сквозь дым золотистый, как холмы, сомкнувшие берег,

Мелким кудрявятся лесом и делятся мраком ущелий.

В сети полдневных лучей затих городок живописный,

Здесь кипарисом рисуясь, там белым кичась минаретом.

Парус вдали розовеет — и все: отдаленные горы,

Холмы, леса и ущелья, и город, и розовый парус, —

Все они внемлют, как море, лазурно-зеленое море,

Мощным гекзаметром оду поет и поет непрерывно,

Оду о силе Господней, оду о днях мирозданья…

ВЕЧЕР

Река зарею пламенеет,

Смягчая блеск ее цветов.

Завеса мглистая темнеет

На дальней зелени лесов.

Горят холмы, но дымкой синей

Уже ползет кой-где туман.

Свой путь лазурною пустыней

Замедлил тучек караван.

Рожок и колокол протяжный

В заснувшем воздухе слились.

Из тьмы садов струею влажной

Благоуханья донеслись.

И солнце скрылось… Со вселенной

Скользит блистающий убор,

И наготы ее священной

Страшится дух и жаждет взор.

«Когад свершился круг творенья…»

Когда свершился круг творенья

И от Господня дуновенья

Согретый прах вздохнул впервые,

И человек глаза живые

Раскрыл, сияньем ослепленный, —

Над ним с любовью наклоненный,

Бог пролил слезы умиленья.

И эти слезы не пропали —

Они пролились и ниспали

Глубоко в душу человека

И в ней скрываются от века,

Как жемчуг скрыт в мятежном море.

Их вызвать вновь не может горе

И радость вызовет едва ли.

Лишь только в редкий миг и краткий,

Когда, восторг почуяв сладкий,

Художник тайно созидает

Или герой, любя, страдает, —

Те слезы дно души покинут,

Волною медленной прихлынут

И очи обожгут украдкой.

Блеснут и скроются в мгновенье.

Но долго, долго умиленье

Волнует чувства и покоит.

И целой жизни миг тот стоит,

Когда душа, преобразившись,

От бренных уз освободившись,

Вновь чует Божье дуновенье.

ПЕРВАЯ ГРОЗА

То было в день грехопаденья.

С мечом пылающим явился серафим,

И грешная чета бежала перед ним

Чрез рая светлые селенья.

И вот уже врата. В последний раз

На рай потерянный жена и муж взглянули.

В сияньи дня холмы пред ними развернули

Долины мирные, ласкающие глаз,

Цветущие сады и сумрачные чащи.

Бывало, полдень там прохладою дышал,

А теплой ночью ключ журчавший

Любви лобзанья заглушал.

И все потеряно! Горит красой прощальной

Лазурь безоблачных небес,

И песни ярких птиц слилися в хор печальный,

Кивает грустных пальм раскидистый навес.

И звери кроткие сошлись, покинув рощи,

Взглянуть на беглецов, своих царей досель:

Жираф высокий, страус тощий,

Тяжелый слон и резвая газель.

Увы, возврата нет! Не ждет посол суровый:

Он шумно распахнул и запахнул врата.

Изгнанники стоят среди природы новой, —

Эдем потерян навсегда.

О, что за мрачный вид! Небесный свод в движеньи.

Несутся стаи туч. — «Как этих птиц зовут?» —

— Не знаю, шепчет муж. — Смотри, они растут!

И тучи разрослись. Как в ночь, сгустились тени

И вихорь налетел среди внезапной мглы.

«Кто это гонит нас, незримый и сердитый?»

— Не знаю. — И бегут они искать защиты

Туда, где две сосны впилися в грудь скалы,

И за узлы корней хватаются руками.

Но вихря бешеный порыв —

И сосны, вырваны с корнями,

Летят в зияющий обрыв.

Тогда пещеры выход черный

В скале завидев, человек

С подругой плачущей туда направил бег

Чрез камни острые и вьющиеся терны.

Но чуть он добежал, блестящая стрела

Ударила с небес, рассыпалась скала,

И гром загрохотал, и в дикий бой рванулись

Все силы неба и земли —

И первою грозой природу потрясли.

Когда ж гроза прошла, жена и муж очнулись —

И вот стоит пред ними дух

И говорит, лаская робкий слух:

«О, дети слабые, игралище природы,

Добыча случая, рабы Господних слуг!

Не плачьте: я ваш верный друг.

Последуйте за мной — и вольный вихрь, и воды,

И землю, и огонь я вам порабощу.

И здесь, средь серых скал, среди степи безводной,

Где ныне чахнет хвощ голодный,

Эдем я новый возращу,

Ваш собственный эдем, где, не боясь изгнанья,

Вы будете вкушать плоды любви и знанья!

А если как-нибудь сомнения змея

Подкрадется к вам вновь, или тоска, иль злоба,

Иль страх пред вечной ночью гроба, —

Взывайте лишь ко мне — и я

Верну утраченные силы,

Вмиг разорву сомнений сеть,

И научу вас в мрак могилы

С душой бестрепетной глядеть».

Так говорил им дух. И пали на колени

Пред ним жена и муж, и слезы счастья лыот.

— «Поведай, как тебя зовут?»

Трудом, — ответил светлый гений.

ДОМА

Умиленный и скорбящий,

В час безмолвный, час ночной,

Обходил я город спящий,

Мирный город свой родной.

Отыскал я дом родимый

И окно увидел я,

За которым шла незримо

Юность бедная моя.

Отыскал я сад заветный…

О, как сердце сжалось вдруг!

Спит в могиле безответной,

Спит в могиле детства друг.

В сад стезей полузабытой

Я вошел теперь один.

Ветер листья рвал сердито

С тяжко стонущих вершин.

Липы черные в два ряда

На пути моем сплелись,

Со всего как будто сада

К другу старому сошлись.

И шепталися в смятеньи,

И вздыхали меж собой.

А за ними чьи-то тени

Шли воздушною толпой.

Шли — и плакали, участья,

Или горечи полны, —

Тени детства, грезы счастья,

Сны, несбывшиеся сны…

«Насытил я свой жадный взор…»

Насытил я свой жадный взор

Всем тем, что взор считает чудом:

Песком пустынь, венцами гор,

Морей кипящим изумрудом.

Я пламя вечное видал,

Блуждая степью каменистой.

Передо мной Казбек блистал

Своею митрой серебристой.

Насытил я свой жадный слух

Потоков бурных клокотаньем

И гроз полночных завываньем,

Когда им вторит горный дух.

Но шумом вод и льдом Казбека.

Насытить душу я не мог.

Не отыскал я человека

И не открылся сердцу Бог.

«Прекрасный гений с белыми крылами…»

Прекрасный гений с белыми крылами,

Ты, детства друг, что в храм моей души

Входил, грустя, и там, склонясь в тиши,

Шептал молитвы бледными устами, —

Ты, в чьих глазах, как в книге неземной,

Предвечных тайн читал я отраженье, —

Скажи, кто был ты: правда иль виденье,