Николай Минский - Белый ночи. Гражданские песни Страница 14

Скажи, кто был ты: правда иль виденье,

Небесный луч иль огонек степной?..

Кто б ни был ты, — увы — ты удалился,

И если б вновь сошел, какой испуг

В твоих чертах изобразился б вдруг!

О, как темно в душе, где ты молился!

Ты ль сердцу лгал, я ль сердцем очерствел,

Но нет любви, нет истины, нет веры, —

И жизнь скучна, как в осень вечер серый,

И храм надежд замолк и опустел…

ВИДЕНИЕ АГАСФЕРА

В напрасных поисках отчизны,

Изнеможенный, он прилег

На перепутии дорог,

Забытый смертью, чуждый жизни.

И вот, во сне, пред ним в сиянье

Спустилась книга с высоты,

И голос — вечности дыханье —

Встревожил ветхие листы:

— Се — в странствиях и на привале

Твоя отчизна, твой приют.

Ту книгу Книгою зовут.

В начале там прочтешь: «В начале».

НАД МОГИЛОЙ К. Д. КАВЕЛИНА

(7 мая 1885 г.)

Еще один светоч погас

Средь сумерек скорбного мира…

Увы! Как огни после пира,

Мудрейшие, лучшие, гаснут меж нас,

И ночь все темнеет над родиной бедной.

Да, пир миновал, пир восторженных слов,

Великих надежд, бескорыстных трудов,

Как сон миновал — и бесследно;

Напрасно горел ослепительный свет,

Бесплодно мы рвались куда-то;

Как прежде, нет правды — и счастия нет!

Россия могилами только богата!

И тот, кто устал наболевшей душой

Скорбеть о невзгодах отчизны,

Отраду ищи не в столице большой,

Не в сонном иль суетном омуте жизни!

Сюда приходи! Здесь душой отдыхай!

Есть время, когда утешают могилы:

Ужели бессилен тот край,

Где выросли эти могучие силы?

Верь мертвым! Верь тем, кто, надеждой горя,

Средь нас возвышался вершиной блестящей,

И к смутной толпе, у подошвы стоящей,

Взывал с возвышенья: «заря!»

Быть может, от нас не навек отлетели

Былые надежды, былая весна:

В могиле того, над кем плачет страна,

Грядущее спит, как дитя в колыбели…

НАД МОГИЛОЙ В. ГАРШИНА

Ты грустно прожил жизнь. Больная совесть века

Тебя отметила глашатаем своим;

В дни злобы ты любил людей и человека

И жаждал веровать, безверием томим.

Но слишком был глубок родник твоей печали:

Ты изнемог душой, правдивейший из нас, —

И струны порвались, рыданья отзвучали…

В безвременье ты жил, безвременно угас!

Я ничего не знал прекрасней и печальней

Лучистых глаз твоих и бледного чела,

Как будто для тебя земная жизнь была

Тоской по родине недостижимо-дальней.

И творчество твое, и красота лица

В одну гармонию слились с твоей судьбою,

И жребий твой похож, до страшного конца,

На грустный вымысел, разсказанный тобою.

И ты ушел от нас, как тот певец больной,

У славы отнятый могилы дуновеньем;

Как буря, смерть прошла над нашим поколеньем,

Вершины все скосив завистливой рукой.

Чья совесть глубже всех за нашу ложь болела,

Те дольше не могли меж нами жизнь влачить,

А мы живем во тьме, и тьма нас одолела…

Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!

РУБИНШТЕЙНУ

Когда перед столичною толпою

Выходишь ты, как лев, уверенной стопою,

И твой небудничный, величья полный вид

Приветствует она восторга громким гулом,

Мне кажется: опять Давид

Играть явился пред Саулом.

Явился в этот век безумный и больной,

Чтоб в гордые умы пролить забвенья чары,

Чтоб усыпить вражду, чтоб разогнать кошмары,

Чтоб озарить сердца надеждой неземной.

И вот ты сел играть, вот клавиши проснулись.

И полились, журча, хрустальные ключи.

От мощных рук твоих горячие лучи

Ко всем сердцам незримо протянулись,

И растопили в них забот упорный лед.

Средь моря бурного столицы мутнопенной

Ты остров голубой, как Бог, создал мгновенно.

Ты крылья дал мечтам — и молодость вперед

На этих крыльях полетела,

Вперед, в страну надежд, где силам нет преград,

Измены нет в любви и счастью нет предела,

А старость грустная умчалася назад,

В заглохший край воспоминаний,

Невинных слез и трепетных признаний.

И высоко над бездной суеты,

Прильнув к твоей душе, взнеслась душа поэта,

Туда, перед лицо бессмертной красоты,

В эдем негаснущего света.

Ты в мертвые сердца огонь любви вдохнул,

Ты воскресил все то, что правда умерщвляет,

И молится толпа, и плачет, как Саул,

И гений твой благославляет.

ПЕВИЦЕ

Ты пела песню о весне,

И мы, счастливые, молчали…

Нас в лучший мир, как бы во сне,

Те звуки светлые умчали.

И в этом мире все кругом

Цвело, сияло и любило.

Твое лицо там солнцем было,

Твой голос нежный — соловьем.

НА КЛАДБИЩЕ

Я только что вернулся с похорон

Безвременно усопшего поэта.

Он завещал друзьям свой кроткий образ,

Отчизне — песни, всем — свою печаль.

За гробом шла немалая толпа

Поклонников, друзей и любопытных.

Был мутный и холодный зимний полдень.

Глубокий снег кладбище покрывал,

Дремали мирно голые березы.

И шествие, вступивши за ограду,

Казалось, вдруг исчезло меж крестов.

Но вот кругом зияющей могилы

Сплотились все опять, держа венки.

С протяжным, грустным пеньем белый гроб

Спустили в ночь могильную — и речи

Обычные чредою потекли.

Какой-то журналист над свежим прахом

С врагом давнишним счеты свел. Другой

Покойника хвалил, не забывая

Хвалить себя. Неведомый поэт

Прочел стихи, где посулил бессмертье

Умершему. Стихи казались гладки

И счастие доставили творцу

На целый день, быть может, на неделю.

Уж речи все окончились. Вдруг кто-то

Протискался и нервно зарыдал,

И всех потряс, и всем глаза увлажил.

И вот конец. Раздвинувши толпу,

Поденщики, уставши ждать, поспешно

Поэта прах засыпали землей,

Насущный хлеб свой этим добывая.

Как гулко в гроб ударил первый ком!

Он верно труп в гробу заставил вздрогнуть.

Но глуше все становятся удары,

Стихают и затихли. Ни один

Отныне звук из нашей шумной жизни

Туда, в сырую келью, не домчится:

Ни сладкий шум весны, ни пенье птиц,

Ни грома гул, ни бури завыванье.

Растет могильный холм. Когда ж он вырос,

Крест белый водрузив, к другой могиле

Усталые могильщики ушли.

И страшный холм, итог зловещий жизни,

Остался перед нами. Вот в обмен

За милый прах земля что возвратила!

Тупая скорбь нам всем сжимала грудь,

Но миг — один, — и люди догадались

Утешиться: — могильный холм и крест

Личиной из венков одели ярко,

Вздохнули с облегченьем, и цветы

На память рвали и плели букеты.

Припомнили умершего стихи

И громко над могилой их читали,

Одушевляясь ритмом их живым,

И мыслью яркой, и порывом страстным.

И вдруг толпа забыла ужас смерти,

И жажда жить в сердцах проснулась юных,

В глазах отвага смутная зажглась.

И с грустью за толпою наблюдал я.

Слова, эмблемы, внешние покровы

Бессильны над душой моей давно.

И, стоя близ украшенной могилы,

Я в мыслях созерцал лишь то, что есть.

Я видел под землей твой гроб, товарищ,

И в гробе — обезличенный твой прах,

Холодный, влажный, чувствам нестерпимый.

Но на него глядел я неотвратно,

Скорбя, что сам таким же стану прахом.

Я видел, как, почуяв новый труп,

Спешили черви из могил соседних,

Пришли — и гроб осадой обложили.

Защиты нет от полчищ их немых…

Я видел над твоей могилой странной

Цветник — полуживой, полуподдельный,

Как чувства тех, кто здесь его воздвиг.

Железный лавр давил на ветви пальмы;

Их темную, блестящую листву

Пестрили звезды ярких иммортелей.

И незабудки, помня сонность вод,

Взирали с удивлением невинным

На жесткие, пушистые цветы,

Еще при жизни высохшие сердцем

От распаленных ласк нагорных ветров.

А меж цветов, твою вещая славу,

Белел атлас широких, пышных лент.

И видел я толпу передо мною.

Сердца, как лица, были все открыты —

Себялюбиво робкие сердца.

Промчится час — и все уйдут беспечно

К своим трудам бесцельным и досугам,

И образ твой в их памяти мелькнет

Одной из волн житейского потока.

И видел я великую природу,

Объявшую нас всех своею тайной.

Стволы берез внимали нам. Внимал