Евгений Евтушенко - Братская ГЭС Страница 14

ДИСПЕТЧЕР СВЕТА

Я диспетчер света, Изя Крамер.Ток я шлю крестьянину, врачу,двигаю контейнеры и краныи кинокомедии кручу.

Где-то в переулочках неслышных,обнимаясь, бродят, как всегда.Изя Крамер светит вам не слишком?Я могу убавить, если да.

У меня по личной части скверно.До сих пор жены все нет и нет.Сорок лет не старость, это верно,только и не юность сорок лет.

О своей судьбе я не жалею,отчего же все-таки тогдазубы у меня из нержавейки,да и голова седым-седа!

Вот стою за пультом над водою,думаю про это и про то,а меня на белом свете двое,и не знает этого никто.

Я и здесь и в то же время где-то.Здесь - дела, а там - тела, тела...Проволока рижского геттонадвое меня разодрала.

Оба Изи в этой самой коже.Жарко одному, другой дрожит.Одному кричат: «Здорово, кореш!» -а другому: «Эй, пархатый жид!»

И у одного, в тайге рождаясь,просят света дети-города,у другого к рукаву прижаласьжелтая несчастная звезда.

Но другому на звезду, на кепкусыплется черемуховый цвет,а семнадцать лет - они и в гетто,что ни говори, семнадцать лет.

Тело жадно дышит сквозь отрепьяи чего-то просит у весны...А у Ривы, как молитва ребе,волосы туманны и длинны.

Пьяные эсесовцы глумливошляются по гетто до зари...А глаза у Ривы - словно взрывы,черные они, с огнем внутри.

Молится она окаменело,но молиться губы не хотяти к моим, таким же неумелым,шелушась, по воздуху летят!

И, забыв о голоде и смерти,полные особенным, своим,мы на симфоническом концертев складе продовольственном сидим.

Пальцы на ходу дыханьем грея,к нам выходит крошечный оркестр.Исполнять Бетховена евреямразрешило все-таки эсэс.

Хилые, на ящиках фанерных,поднимают скрипки старички,и по нервам, по гудящим нервампляшут исступленные смычки.

И звучат бомбежки ураганно,хоры мертвых женщин и детей,и вступают гулко и органнотрубы где-то ждущих нас печей.

Ваша кровь, Майданек и Освенцим,из-под пианинных клавиш бьет,и, бушуя, - немец против немцев, -Людвиг ван Бетховен восстает!

Ну, а в дверь, дыша недавней пьянкой,прет на нас эсэсовцев толпа...Бедный гений, сделали приманкойбогом осененного тебя.

И опять на пытки и на мукитащит нас куда-то солдатня.Людвиг ван Бетховен, чьи-то рукиотдирают Риву от меня!

Наш концлагерь птицы облетают,стороною облака плывут.Крысы в нем и то не обитают,ну, а люди пробуют - живут.

Я не сплю, на вшивых нарах лежа,и одна молитва у меня:«Как меня, не мучай Риву, боже,сделай так, чтоб Рива умерла!»

Но однажды, землю молчаливорядом с женским лагерем долбя,я чуть не кричу... я вижу Риву,словно призрак, около себя.

А она стоит, почти незримаот прозрачной детской худобы,колыхаясь, будто струйка дымаиз кирпичной лагерной трубы.

И живая или неживая -не пойму... Как в сон погружена,мертвенно матрасы набиваетчеловечьим волосом она.

Рядом ходит немка, руки в бедра,созерцая этот страшный труд.Сапоги скрипят, сверкают больно.Сапоги новехонькие. Жмут.

«Эй, жидовка, слышишь, брось матрасы!Подойди! А ну-ка помоги!»Я рыдаю. С ног ее икрастыхстягивает Рива сапоги.

«Поживее! Плетки захотела!Посильней тяни! - И в грудь пинком. -А теперь их разноси мне, стерва!Надевай! Надела? Марш бегом!»

И бежит, бежит по кругу Рива,спотыкаясь посреди камней,и солдат лоснящиеся рылас вышек ухмыляются над ней.

Боже, я просил ей смерти, помнишь?Почему она еще живет?Я кричу, бросаюсь ей на помощь,мне товарищ затыкает рот.

И она бежит, бежит по кругу,падает, встает, лицо в крови.Боже, протяни ей свою руку,навсегда ее останови!

Боже, я опять прошу об этом!Милосердный боже, так нельзя!Солнце, словно лагерный прожектор,Риве бьет в безумные глаза.

Падает... К сырой земле прижаласьдевичья седая голова.Наконец-то вспомнил бог про жалость.Бог услышал, Рива: ты мертва...

Я диспетчер света, Изя Крамер.Я огнями ГЭС на вас гляжу,грохочу электротракторамии электровозами гужу.

Где-то на бетховенском концертевы сидите, - может быть, с женой,ну, а я - вас это не рассердит? -около сажусь, на приставной.

Впрочем, это там не я, а кто-то...Людвиг ван Бетховен, я сейчасна пюпитрах освещаю нотыиз тайги, стирая слезы с глаз.

И, платя за свет в квартире вашей,счет кладя с небрежностью в буфет,помните, какой ценою страшнойИзя Крамер заплатил за свет.

Знает Изя: много надо света,чтоб не видеть больше мне и вамни колючей проволоки геттои ни звезд, примерзших к рукавам.

Чтобы над евреями бесчестноне глумился сытый чей-то смех,чтобы слово «жид» навек исчезло,не позоря слова «человек»!

Этот Изя кое-что да значит -Ангара у ног его лежит,ну, а где-то Изя плачет, плачет,ну, а Рива все бежит, бежит...

НЕ УМИРАЙ, ИВАН СТЕПАНЫЧ

Не умирай, Иван Степаныч,не умирай, не умирай...Нехорошо ты поступаешь,бросая свой родимый край.

Лежишь ты в Братской горбольнице,седобородый, у окна,а над тобой сиделки, шприцыи белизна, и белизна.

Ты и обласкан и ухожен,и здесь просторная изба,но ты уходишь, ты уходишь,Иван Степаныч, из себя.

Иван Степаныч, верь в леченье,Иван Степаныч, не спеши...Но тело медленно легчеет,освобождаясь от души.

И твои руки тянет, тянеткакой-то силой роковойземля, темнея под ногтями,соединиться вновь с землей.

Ты жил на крохотной заимкев низовье самом Ангары,и землю знал ты до землинкиеще с мальчишеской поры.

И, как земля, тебе знакомабыла от века Ангара,ее суровые законы,ее пороги, шивера.

Ты всяким слухам супротивноне мог поверить целый год,что поперек нее плотинастоит и людям свет дает.

Но ты, в раздумьях трудных глядяна точки красненькие «ТУ»,котомку все-таки наладилда и поплыл на верхоту.

И вот увидел ты плотину,и вот увидел нашу ГЭС,и, щуплый, седенький, притихловезде с котомочкою лез.

Не слыша окриков и шуток,цементной пылью весь покрыт,плотину ты, не веря, щупали убеждался: да, стоит.

И вдруг в глазах все покачнулосьи вбок плотину повело,и сердце словно бы споткнулось -устало сердце, подвело.

И ты упал у поворотаи руки странно распростер...«Вставай ты, дедушка, ну что ты?» -рыдал молоденький шофер.

Не умирай, Иван Степаныч,не умирай, не умирай...Нехорошо ты поступаешь,бросая свой родимый край.

Когда к Берлину шли солдаты,то, набираясь к битвам сил,они варили концентраты,а эту гречку ты растил.

Врачи, прошу вас, помогите,его смогите пробудить...Ну что ж, Берлина победитель,ты смерть не можешь победить?

Летят по воздуху ракеты,и космонавты в них сидят.На спичках даже их портреты...А хлеб-то твой они едят.

Вот пьют геологи сгущенку,вторгаясь в дальние края,а это рыжую Буренкудоила старая твоя.

И пусть у пихт широколапыхпойдет за гробом весь народ,и пусть, в молчанье снявши шляпы,за ним правительство идет.

И пусть красивыми стихаминапишут люди, ставя крест,что здесь лежит Иван Степаныч -создатель спутников и ГЭС.

ТЕНИ НАШИХ ЛЮБИМЫХ