Виталий Калашников - Стихи Виталия Калашникова, которые очень нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше Страница 14

1984

И вот этим "чудакам"Подарили "Бетакам",А они весь день снимали,Как «смеется» таракан.

1995

Домой возвратился —Гулять без ножа выхожу.

1991

От эскимо постоянно хватаю простуду.Странная вещь происходит:             ненавижу его и… лижу.

1990

Мой хороший, плюнь на все и пой!И тогда, уверен я, в итогеЛяжет этот мир перед тобой,Улыбнется и раздвинет ноги.

1983

Зачем гуляет ГуберманСреди крестов и фотографий?Чтоб возбуждать улыбку дамОгнем нежданных эпитафий.

1996

Венок из бессмертников сняв со своей головы бестолковой,Я возложил на главу танаисской каменной бабы.Осенью поздней, пройдя мимо бабы, увидел:Выцвел венок, пролежав под дождями и солнцем,Были цветы так бледны, как бумага венков похоронных,Только лишь запах! — крутой, олимпийский, бессмертный —В ноздри ужалил меня сосновой иглой раздвоенной

1982

Нелепое созданье — богомол:Словно кузнечик гусенице в пастьЗасунул голову, а на хвосте егоОт винограда косточка прилипла.Он молится, но вряд ли знает он,Что молится, а если знает, тоНе знает он, что нет уже богов.А если знает, то еще, быть может,Надеется, что некий бог лугов,Какая-нибудь там лимониадаЖива осталась и еще поможетВновь разделить нелепое созданьеНа кузнеца,      на гусеницуИ виноградную косточку.

1982

Корова стоит над раскопом и «му-у» говорит,Глубокий колодец в раскопе «му-у» отвечает корове,Собака сидит на цепи и «гав» говорит о корове,Глубокий колодец в раскопе «гав» повторяет.Зудит над раскопом комар, словно зуб заболевший,И стоном тончайшим наполнен глубокий колодец.И ночью паук заплетает его горловину,И утром течет белена в это черное ухо,Туда, где в оброненной амфоре из ГераклеиЖивет ожиданьем печальная девушка ЭхоС бессмертной надеждой, с любовию неразделенной…Корова стоит над раскопом и «му-у» говорит,Эхо из амфоры «му-у» отвечает корове.

1982

В осеннее утро нырну, как в холодную воду,И буду глядеть, поднимаясь на гребень волны:Багряным потоком, нащупавшим брешь на свободу,Течет виноград через край танаисской стены.

Я сделаю шаг и, как будто наткнувшись на камень,На воздух наткнусь, что, как льдинка, хрупок и чист.У рва городского я трогаю воздух руками,Который застывшей слезою накрыл Танаис.

1984

Не чувство, нет, только зачаток,Как дождь, что еще назревал..Я чистил молочный початок,Как будто перчатку срывал,

И ей протянул. И с шуршаньемОбрушился первый раскат.Я знал уже — мы совершаемКакой-то старинный обряд.

Я думал: "Неужто? За что мнеОпять это поле и свет?"Смеялась: "Я это запомню:Кормил кукурузой поэт".

Запомнишь? Ну что же, запомни,Запомни, попробуй забудь!И снова не верил: "За что мне?"И первые капли на грудь.

1983

Рука, что касалась распластанной глины,Казалась протяжным струящимся чудом,И глина вилась золотым серпантиномИ вдруг поднималась старинным сосудом.

Канфар восходил, вырастал, и над кругомВзлетали, как взмах дирижера и мага,Две плотно сведенных ладони испуга.Меж ними вилась истонченная влага.

И как мое сердце сейчас замирает,И как замирало светило на склоне —Канфар замирает. И вот уже тонутИ тают в тазу две кирпичных ладони.

1985

1.

Здесь семь столетий волна омывала высокие стены.В детях здесь эллинов кровь перемешана с варварской кровью.Путник, о чем размышляешь, свой эллинский локон поправив,Глядя со скифским прищуром на древние камни развалин?

2. Некрополь

Как обстоятельно древние в путь провожали последний!Кони в могиле, еда, украшенья, рабы и оружье…Вновь о бессмертье души нить доказательств Платона.Жадно слежу, но, увы! Доказательства эти наивны.

1984

1.

Римский сенатор заезжий, одетый в тунику и тогу,Мерзнущий греческий воин, одетый в хитон и гиматий,С завистью смотрят на варваров в шапках и кожаных куртках,Теплых штанах и сапожках, удобных для Скифии мрачной.

2.

Модница утром надела хитон. Привезен из Коринфа.Пеплос, к ногам ниспадавший широкими волнами складок,Диплосом плечи укутала, косы покрыла вуалью,Но и штаны надевает, Скифии климат ругая.

1984

Неужели надеешься что-то в себе изменить?Неужели не видишь, что ты ничего не умеешь?Ты не можешь ни сесть за комбайн и ни встать за станок,ну, а если и встанешь, то сколько ты выдержишь? месяц?Только месяц, который забудешь потом навсегда?Неужели надеешься как-то еще увильнуть?Да, конечно, легко затеряться среди миллионов,но ведь ты ничего не умеешь, и этого ты не сумеешь.Я прошу об одном: ты прислушайся и оглянись,мне не нужно ответов, ты выслушай только вопросы:Ты не пишешь уже о пожарах, смертях и крушеньях,потому что назавтра… ведь правда? Пылает и гибнет?Ты скрываешь, что слеп, и все годы живешь лишь наощупь?И ее ты не продал, не отдал, и не потерял(вдох), а просто не видел давно, и не знаешь, куда она делась,ты ведь пуст как… ведь верно? В тебе уже долго не ты?А теперь — только быстро — обычное:возраст?     число?        день недели?К твоим женщинам приглядываются цари,а друзья не доверяют тайн?

1985

Я вспомнил сирени тяжелые кисти,Когда у беседки привстал на носкиИ к грозди тянулся сквозь влажные листья(Мне в мае казалось — еще потянись яДушою к тебе — мы бы стали близки).

Но с ягод тончайшую пыль отирая,Лишь воздух в щепотку ловил (а в ушахХрустели сирени минувшего мая,Когда я упругие ветви ломая,Решился пойти на решительный шаг).

Я встал на перила (я встал на колени),Средь прутьев беседки (средь сосен и скал),Как звездочку счастья в букете сирени,Я лучшую ягоду в грозди искал.

И терпкого сгустка осеннего гула,Чей свет ненавязчив, а сумрак палящ,Коснулся рукою        (Она ускользнула,Оставив в руке свой сиреневый плащ).

1984

Для какой-то статьи, для примераПерелистываю Гомера.

Вот в глазах копьеносца Приама,Безнадежно покорных судьбе,Отражается шествие к храму,Но богиня не внемлет мольбе

Вот Парис все решиться не можетВслед за Гектором выйти к врагам,Он все ладит и ладит поножиК так заметно дрожащим ногам.

Вот прощаться идет Андромаха,Слезы страха стирая с лица,А ребенок пугается взмахаПышной гривы на шлеме отца.

И супругов смутил этот звонкийДетский плач, и среди беготниОт нелепости страха ребенка,Поглядев друг на друга, они

Улыбнулись. И боль этой пыткиПросочилась из небытия…Испугавшийся этой улыбки,Как ребенок, расплакался я.

Не людское мы племя, а волчье,Сколько ж можно — война да война?На куски, на обрубки и в клочьяСтраны, судьбы, стихи, времена!

Андромаха! Тебе еще битьсяБелой птицей на гребне стены,И тебе будет вторить зегзицаСквозь столетия крови и тьмы!

Андромаха! Твой стон еще длится!Он идет от страны до страны,Вдоль плетней — от станицы к станице,По полям — от войны до войны.

Илион разгромили, а толку?Только горе, куда ни взгляни.И, поставив Гомера на полку,Я снимаю "Работы и дни".

1982