Александр Межиров - Какая музыка была! Страница 14

6

Как вдруг на узкой полке в темнотеЯ усмехнулся: что мне толки те…

7

Ну что теперь поделаешь?.. Судьба…И время спать, умерить беспокойство,На несколько часов стереть со лбаОтметину двоякого изгойства.О двух народах сон, о двух изгоях,Печатью мессианства в свой чередОтмеченных историей, из коихКлейма ни тот ни этот не сотрет.Они всегда, как в зеркале, друг в другеОтражены. И друг от друга прочьБегут. И возвращаются в испуге,Которого не в силах превозмочь.Единые и в святости и в свинстве,Не могут друг без друга там и тут,И в непреодолимом двуединствеДруг друга прославляют и клянут.

«Лебяжий переулок мой…»

Лебяжий переулок мой.Почти прямой, чуть-чуть кривой,Участник перестройки мира, —Что там за взорванной стенойЗамоскворецкого ампира…

«Говорит себе: – Ну ладно…»

Говорит себе: – Ну ладно,Что ж, Луанда так Луанда,Там красиво и тепло,Шесть недель, куда ни шло.Рев утробный самолета.А вернется – вспомнит что-то:Что жеВсе жеПривлекло…

Разве только – что на рейдеЗажигаются огни, —Раньше времени, поверьте,Зажигаются они.Габарит рыболовецкихИностранных и советскихИ торговых кораблей,Обозначенный на рейдеРаньше времени, поверьте,(Но от этого светлей)Желтым,СинимИ зеленымМежду вечером и днемПреждевременно зажженнымПреждевременным огнем.

Не напрасно выли милиИ мелькали города.Ничего прекрасней в мире,Ничего опасней в миреНе увидитНикогда.

Воспоминание о Флоренции

Триптих

1

В Прекрасную Овчарню, где когда-тоЯгненком спал, – в Овчарню, где ягнятаКогда-то спали, – выспались давно, —В Прекрасную Овчарню не даноВернуться из отлучки. И не надо.Заложник флорентийского разладаСлучайно отлучился навсегдаПередавать со Страшного судаСвои корреспонденции. Из адаГорящие терцины исторгать,И серой пахнуть, и людей пугать.

По цеховой, по круговой поруке,Вины, которых не было, в зачетПоставил ты поэту, и в разлукеИз низости твоей он извлечетВысокие и трепетные звуки.

И поводырь по инобытию,У входа в рай, как бы сменив обличье,Уступит роль высокую своюИ перевоплотится в Беатриче.

2

И еще об отлучке того флорентийца во славе и силеИз Прекрасной Овчарни, в которой о Господе               люди забыли.Жен, едва постаревших, оставили и загубили,Ибо вскорости умерли те в одиночестве илиЗа оградой кладбищенской спят в отчужденной               могиле,Вместо рая мужьями из ада отправлены в ад.Ну а эти мужья, эти люди из праха и пыли,Эти судьи сперва обличали его,А потом и совсем отлучилиИ анафеме предали, зная, что не виноват.

3

И частый зуммер, и гудки короткие,И мука неизбывная моя,Когда решали покарать на сходке,Когда решали порешить меня.Когда на сходке пили и закусывали,И говорили по-латыни, иПо-староитальянски, не зулусы,А флорентийцы – палачи мои.

И мука неизбывна – не в палачестве,Не в том, что отправляли прямо в ад,Не в страхе, и не в ужасе, тем паче, —А в том, что знали – что не виноват.

«Мы спим. Еще не рассвело…»

Мы спим. Еще не рассвело.Мы пребываем в сне усталом.По-человечьи тяжелоВорочаюсь под одеялом.

Еще до света далеко,И рай не обернулся адом,И, по-звериному легко,Она ворочается рядом.

Игрок

В одиннадцать встает,Магнитофон включает,И черный кофе пьет,И курит, и скучает.

И слушает ансамбль,Какой-то слишком старый,И думает:              «Ослаб,Совсем не те удары.

Винты совсем не те,Усталым стал и грузным,Как будто в темнотеШар на столе безлузном.

Как будто так легкоОт двух бортов по фишкам,А я то широкоБеру, то узко слишком.

Хозяин отошел,На темный лес поставилИ нас на произволСудьбы пустых оставил.

Наглеют фраера,Не залетают лохи,Кончается игра, —Дела не так уж плохи.

Но в эту зиму яИгру сыграл такую,Что Книгой БытияОтныне не рискую.

И что́ бильярдный столТому, кто ненарокомОб Иове прочелВ раздумье одиноком».

«Еще вчера сырым огнем Калькутты…»

Еще вчера сырым огнем КалькуттыНадсадно и прерывисто дыша,Перемогался этот город лютый,Почти бесплотный, потная душа.

Собаки здесь не слишком часто лают,Совсем не лают, силы берегут.Родятся люди здесь и умираютИ после смерти много раз живут.

«Палаццо – это как палатки…»

Палаццо – это как палатки,В которых те же неполадки.

По берегам сезонный гам, —Здесь Беарриц, здесь Ницца, Канн.

Здесь волны моря громыхают,Здесь люди с горя отдыхают —Стоят палатки возле скал.Здесь по утрам, в молчанье строгом,Идут на пляже тяжбы с Богом:Один присел. Другой привстал…

Но тяжбы с Богом бесполезны —Здесь все болит и все болезны,Из рая изгнана чета.И тот, кто думает о пользе,Об этом пожалеет после —Не стоит польза ни черта.

О пользе думать очень вредно, —Все это не пройдет бесследно, —Так следуй опыту отца,Пока сучится нить живая,Жизнь до последнего концаИскусственно не продлевая.

«Чуть наклонюсь и варежку сырую…»

Чуть наклонюсь и варежку сыруюНа повороте подниму со льда,Подумать страшно, как тебя ревнуюИ как люблю… Должно быть, навсегда…

Еще болезни наши, наши морги,Могилы наши – ох как далеко!И я черчу веселые восьмеркиНа раскаленном льду ЦПКО.

Мне подражать легко, мой стих расхожий,Прямолинейный и почти прямой,И не богат нюансами, и все же,И вопреки всему, он только мой.

Kali temple

В храме Калькутты возник из-за дыма густогоОпытный нищий (в обличье – намек на святого).

Он мне кивает, как будто бы Ведам внимая,Переживает – и связь между нами прямая.

Опытный нищий, мы братья родные по духуИ по снедающему нас обоих недугу.

В эти минуты мы оба почти что святые,Я – из Калькутты, а ты – из Москвы, из России.

В рубище нищем, насущным живем, настоящим, —Оба мы ищем, играем, сгораем, обрящем.

«Молчат могилы, саркофаги, склепы…»

Молчат могилы, саркофаги, склепы, —Из праха сотворенный – прахом стал, —Все разговоры о душе нелепы,Но если занесло тебя в Бенгал,Днем, возопив на крайнем перепутье,Сырым огнем Бенгалии дыша,Прозреешь душу вечную в Калькутте,Которая воистину душа.

В чем виноват, за все меня простили, —Душа и представлялась мне такой.Воистину, как сказано в Псалтыри:Днем вопию и ночью пред Тобой.

«Звуки, педалируя, ослабли…»

Звуки, педалируя, ослаблиВсе мои кумиры, все ансамбли…

Только «Аббу» слышу и сегодня, —Как поет в далеком далеке,Отрешенно, холодно, свободно,На плохом английском языке.

«В Бихаре топят кизяком…»

В Бихаре топят кизяком.Ах, этот запах мне знаком,Проблема общая знакома:Сельскохозяйственных заботУ вас, у нас – невпроворот,И кизяковый дым плыветНад односкатной крышей дома.

У вас, у нас одна страда,Одна беда, одна отрада, —Вы мне родные навсегда,Другого ада мне не надо.

Был дважды в жизни потрясен:Сперва войной великой – въяве,А позже Индией – сквозь сон,В Бихаре зимнем, на заставе.

Упал шлагбаум поперекБихара. И, упав, обрек«Амбасадор» на остановку,И на дырявую циновкуЯ повалился тяжело.Навес дырявым был. А небоТак беспощадно землю жгло,Что от него спасенья не было.

Ах, только люди здесь добры.Чтобы согреться, жгут костры,И все горчит кругом от гари.Похолодало до жары.Темнеет в пять. Зима в Бихаре.

«Что-то разъяло на стаи лесные…»

Что-то разъяло на стаи лесныеМир человеческого бытия.Стая твоя, как и все остальные,Это случайная стая твоя.

Кто его знает, что с нами случится,—Нету и не было вех на судьбе.Только не вой, молодая волчица,Ветер и так завывает в трубе.

Я не сужу, а почти понимаю,—Там, где предзимние ветры свистят,Сбились на вечер в случайную стаюНесколько лютых волчиц и волчат.

Только не бойся от стаи отбиться,Жалобно так и тоскливо не вой,Только не бойся на вечер прибитьсяК старому волку из стаи чужой.

Птаха