Евгений Евтушенко - Счастья и расплаты (сборник) Страница 15

Валентин Горянский

1888–1949

Жил поэт, не игравший в гения,но он был гениален, когдаотказался от усыновления,предлагаемого без стыда.

Не у каждого поколениясмелость, как под расстрельным свинцом,отказаться от усыновлениятем, кто самоназвался отцом.

Под портретами Сталина, Ленинаснова толпы… Что хочется им?Лицемерного усыновления?Снова на Колыму? На Витим?

Нас пугают ползучими путчами,но мы все-таки дети лицейской,а не их полицейской страны.Александр Сергеичем Пушкиныммы давненько усыновлены!

Николай Стефанович[12]

1912–1979

Давайте простим

Когда моя мама пришла из архива Лубянки,молчала          и с прошлым не впала она в перебранки.Она утопила в подушке лицо на неделюи так и лежала.          Глаза на людей не глядели.

А после сказала:          «Туда не ходи.                    Там подписи не за черняшку и сало.А деда прости. В протокол не гляди.Там даже не страх —          это боль подписала».

Давайте простим переживших допросные ночи,когда вырывали у них пассатижами ногти.

Давайте простим всех, кто сами себя не простили,покаявшись не в показном, – в христианнейшем стиле.

Не надо читать их безумные показанья.Они оплатили их пытками собственного наказанья.

Давайте простим всех, кто сами себя не простили,подумав о совести собственной, а не престиже.

Давайте простим всех, кто сами себя не простили.Пусть души не станут, как выжженные пустыни.

Давайте простим всех, кто сами себя не простили.Давайте простим их словами простыми-простыми,но не для того,          чтобы, вновь предавая, прощенья просили,и не для того,          чтоб их в будущем тоже простили,и не для того,          чтобы мягкостью к трусам предателей снова растили…

Валентин Соколов

1927–1982

Поэт свободы в несвободе —он из купели для детей          в мир выплеснут, но не с водою,а с кровью собственной своей.

          И если правдолюбье – детскость,то, что ж, ему не повезло,поскольку есть опаска: дескать,от правды все на свете зло.

          Поэт свободы в несвободе —Не Данте он, а просто зэк.Он счетов никаких не сводит —с ним счеты сводит его век.

          Флоренция и Новошахтинск,          объединяет вас вина —среди всеобщих помешательствс поэтом собственным война.

          Он пишет вынужденно тонкоили кайлом долбит спроста,но, как свидетельство ребенка,его поэзия чиста.

          Поэт свободы в несвободе —как будто ангел в небосводе,за коим так шпионят спутники,что все секреты мира спутаныи норовит любой народприладить прямо в небосводсвой личный мусоропровод.

          И ангел наш летит несчастный,не государственный, а частный.

          А на земле – большие роды:плодятся столькие свободы,и ни за что не разберешь,где здесь свобода, а где ложь.

          В том, что свободочки, свободкии несвободочки-уродки,старухи-лгуньи и молодки,надравшись виски или водки,шпигуя бомбами подлодки,          зло непременно сотворят,лишь ангел будет виноват.

Ольга Кучкина

1936

Сон о детстве

(песня на старый мотив)

Танцуют все, пока еще не поздно,

И кавалер живой,

И хочет барышню украсть…

Крутится-вертится шар голубой.Мы еще не танцевали с тобой.

Поздно, наверно, начать нам сейчас.Лишь с удивленьем посмотрят на нас.

Может, во снах твоих ты до сих порперелезаешь отцовский забор.

Ну а во сне моем тырит наганэвакуированный мальчуган.

С этим наганом мечтатель-простакхочет он взять в одиночку Рейхстаг.

Порознь, а все-таки рядом, вдвоемраненым в госпитале поем.

Крутится-вертится шар голубой,где на нем наша победа с тобой?

Ну а вокруг равнодушия льды.Льды, словно надолбы, мрачно тверды,

Кавалер барышню мог ли украсть?Только победа была наша страсть.

Нет от победы великой следов,Мы как два красных флажка среди льдов.

Крутится-вертится шар голубой.Мы еще не проиграли наш бой.

Михаил Синельников

1946. Ленинград

Три кровавых воскресенья

В биографии Михаила Синельникова есть поразительный узел из трех исторических совпадений. (Его дед Тимофей Федин был тяжело ранен 9 января 1905 года при расстреле рабочей мирной демонстрации в Петербурге. В этот же день и год родилась его дочь – будущая мать поэта – Евдокия Федина.) В двадцать четвертом году она встретила будущего его отца Исаака Синельникова, и они поженились и прожили долгую жизнь. Исаак Синельников тоже был рожден в год Кровавого воскресенья. Михаил был их вторым, поздним ребенком.

Три кровавых воскресеньятак сплелись в семье в одно.От убитых нет спасенья,когда в комнате темно.

Царь хоть слово им сказал бы,когда живы были те,кто попали там под залпывсе по русской простоте.

Ну а ты, студент истфака,в городке киргизском Ош,что-то плохо спишь, однако,с головой больной встаешь.

Отчего такой ты нервныйхоть и в праведной семье,не последний и не первыйнесчастливый на Земле?

Ты несчастлив тем, что смелостьиз опаснейших подруг,что не можешь сразу сделатьвсех счастливыми вокруг.

Всюду очереди, давки…Не утешат, вдохновя,ни Хрущева бородавкии ни Брежнева бровя.

Стукачей мордяги жабьи,пошлость песен, пошлый гимн,и опять самодержавье,но под именем другим.

Да не нервничай ты, Миша,не сорвись ни в злость, ни в лесть,и в тебе есть что-то выше,и в России тоже есть.

Как быть времени сильнее?От бессонницы ты желт.Пуля в деда Тимофеяи тебя под кожей жжет.

Пусть она вкруг сердца бродит,то кусая, то скребя,себе места не находит,не уходит из тебя.

Но, как вскрикиванью скрипки,этой боли нет цены,и себя ты по ошибкеот нее не исцели.

Юрий Беликов

1958, Чусовой Пермской области

Часовой поэзии из городка Чусовой

Марш долгового облака

21 августа 1915 года во время Галлиполийского сражения в Первую мировую Четвертый Норфолкский полк англичан полностью вошел в облако, лежащее у него на пути, облако поднялось в небо, и больше этого полка никто не видел…

Я скоро из облака выйдусовместно с Норфолкским полкоми вынесу миру обидуза то, что никто не знаком —          ни я не знаком, ни полк не знаком,          ни я полку не знаком.

То облако прошлого века.И, если свидетелей счесть,уж нет на Земле человекатакого, а в облаке – есть:          и полк в этом облаке есть,          и я в этом облаке есть.          А облако есть ли? Бог весть!

И все же оно возлежалопо руслу сухого ручья,как будто бы жизни начало,а может, финал бытия.И полк гремел в облаке: «Я-а-а-а!»,          и я кричал в облаке: «Я-а-а-а!»,          лишь облако «Я-а-а-а!» не кричало.

И то, что прибился к полку я,ни я не заметил, ни полк,но облако, битву почуя,досрочно нас приняло в долги взмыло! А мы, маршируя, —          какой мой из облака толк? —          про то не возьмем себе в толк.

Пока нас Земля забывает,в полку прибывает полку,но в облаке места хватает —стоит над Землей, набухает.Эй, кто облака разгоняет!Что с этим-то? «А не могу!          Ни так не могу, ни сяк не могу,          ни – хоть об косяк – не могу».

И облако стало Землею,и облаком стала Земля.И я сомневаюсь порою:а может, не в облаке я?          И полк повторяет за мною,          что, может быть, в облаке – я?!

Мы здесь не состарились вовсе —такие, какими вошли.Из облака выйдем авось мы,но в облике этом и свойственайдем ли признанье Земли?          Узнаем ли сами Земли?..          Узнаем ли мы, не узнаем ли мы,          что мы не узнаем Земли?

Редкий поэт входил в поэзию с такой, я бы сказал, корневой определенностью, будучи истовым почвенником и в то же время авангардистом, выросшим на впитанном с детства фольклоре.