Александр Коренев - Черный алмаз Страница 16

Она — в лесу, во тьме неведомой,

Одна —

            отстреливалась до конца!

Когда закричали,

                           когда застрочили,

Уже в лицо ей картаво сипя,

Она, как в спецшколе ее учили,

Пулю

В рацию,

Пулю —

В себя.

...Плывут облака, исчезая в безбрежность.

Плывут и года, уже далеки.

И спать не дает мне

                               горькая

                                            нежность...

И где-то живут ее старики...

И те запрещенья сейчас отвергая.

Мне хочется крикнуть, года превозмочь:

— В обнимку пойди,

                               доброди,

                                              дорогая,

Ступай,

            догуляй свою первую ночь!

1955.

СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ

Работал врач, и все казалось адом.

Я не кричал, хоть боль была остра.

Я сдерживался,

Потому что рядом

Стояла

           милосердия сестра.

Я за руки ее держал... Я стискивал

Их судорожно. И лежал, терпя,

Как будто в ней

Спасение отыскивал...

Она была похожа на тебя.

Такая хрупкая, смотрела строго.

И снова обретал я разум свой,

И боль моя

Ей уходила в руки —

Так в землю ток уходит грозовой.

И, тоненькая, ночи две не спавшая,

Вся в белом, вся безоблачно светла,

Таинственная,

Нежная,

Уставшая,

Стояла милосердия сестра.

А ты теперь придирчиво и гневно

Ругнешь порой за трудное житье,

И хочется мне

В жизни ежедневной,

Чтоб ты была похожа на нее.

1952.

ЭТОЙ НОЧЬЮ

Этой ночью — было в звездном мире

Тихо, будто бы в кино.

Этой ночью

                  тучи подходили

Босяком под самое окно.

И всю ночь прохлады не давала

Терпкая степная тьма и дичь.

Дерево

            на цыпочки

                              вставало,

Чтобы от луны загородить.

Билась бабочка об стену,

Рикошетом, застя свет...

Было двое в комнате их, было

Не до бабочек им и комет.

Было небо— в самой звездной силе!

А в случайной комнате слепой

Чьи-то руки

                  все огни гасили.

Все мосты

                сжигая за собой.

1955.

КОСТЕР

Здесь ночи нету,

                          а сутки долги,

Тоска такая над сонью всей!....

Ты там, в сосновом лесу

                                      на Волге;

А я — в сосновом,

                            где Енисей.

Заря развеет седые космы,

Круги расходятся по воде.

Одни и те же

                     над нами

                                    сосны,

А, может быть,

                        не одни и те...

В поселке псы разлеглись по-хански

Плашмя валяются — в мохнатом сне.

Здесь неба нету,

                          здесь, в Туруханске,

Бело и немо,

                     как на луне.

И всех, кто бродит, кто спать не может,

Кого пошатывает маята,

Одна и та же

                     хвороба гложет,

А, может быть,

                        не одна и та...

И лишь Тунгуска, светясь и празднуя,

Вся в енисейский течет простор.

И как мечта о любви напрасная,

Горит на отмели,

Горит

Костер...

КАФЕ

Дай-ка чокнемся!

По традиции вечной.

Ну-ка чокнемся!..

                            За что?

                                        А за то,

Что — ах, хорошо

                           без смятений

                                                сердечных

И что порознь повешены наши пальто.

Ты пришла ставить точку...

Пили мы, толковали,

Ликовали — с тобой — не раз

                                             в этом зале.

Где плафоны расписаны так хорошо:

Гуси-лебеди

                    картинно летят

                                            потолками...

Чтоб на кухне зарезал их повар ножом?

Расстаемся...

                      И только одно мне известно.

Что замены не будет,

                                  никакая любвишка...

Так в автобусе освобождается место,

А никто не садится: конечная близко.

Выпьем!

              За — не любовь.

За прощальную нашу прогулку.

За — нигде.

Никогда.

За короткое «нет».

За пустующую телефонную будку!

За ненадобность двухгрошовых монет.

А на улице дождь,

Там и смутно и сыро.

Ну, поднимем!

Мы уйдем сейчас в марево то.

Две дороги у нас. Два отдельные мира.

Два мирка...

                     Два номерка от пальто.

1956.

ВО ВЬЮГЕ

Ты хохочешь... Ты все хохочешь,

Кто-то снял тебя в полный рост.

Хороводишься,

                        с кем захочешь,

За пять тысяч отсюда верст.

Обмороженный и простуженный,

Я под стеганкой все таю

Тело нежное,

                      фото южное,

Полуголую красу твою.

С Индигирки и до Тунгуски,

Белой шкурой во тьме шевеля,

Вьюги стелются по-пластунски

И набрасываются на лагеря.

Ну и стужа, немеют руки,

В двух шагах не видать ни зги.

Но жарчей, чем тебе на юге,

Мне от ревности и тоски.

Только белой метели клочья,

Ветер режет лицо до слез.

А ты хохочешь,

                        ты все хохочешь,

Совсем раздетая в такой мороз.

ПОСЛЕДНИЙ ТРАМВАЙ

Вся в рыцарских звездах ночь за окном.

Торопишься вновь? Вырываешься вон?

Давая лишь право мне, так и быть,

К ночному трамваю тебя проводить.

Как царская прихоть, твоя краса.

Наотмашь летишь, смела, хороша,

С снежинками в лад — вся трепет, полет!

Насмешливой нежностью дразнится рот.

Как к белому полю кромешной мги

Идет твоя легкость, разлет, шаги!

Как вписана в ночь, в сверкания сонм,

А мне семенить за тобой гусем.

— Постой, не спеши! Переулки пусты.

— Целуй! Ну скорее же!.. — Ай! Пусти!

Я наспех вопьюсь, при всех фонарях.

Как колется мех, как щеки горят!

Но вот громыхнул последний трамвай.

— Пока!.. — И ладошкой махнув: -— Бывай!..

И твой, в окне, улетающий взгляд

Забрав как подарок, иду я назад.

В блаженном хмелю, снеговой целиной,

И звезды, как кошки, следят за мной.

Зелеными точками, в тьме светил,

Чтобы я под колеса не угодил.

Прощай, недотрога... Не забывай!

Пускай тебе снится последний трамвай.

1979.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я пришел к тебе!.. Нет светлей

Серых глаз твоих, твоего лица!

Так с разведки, едва уцелев,

В тайный старый свой бункер вваливаются.

Твоей шеи белее, и плеч,

И ладоней в прохладе лавандной...

Дай же мне покаянно лечь

В эту нежность башкою неладной!

Ты мне свыше дарована, ты!

В злобной копоти, чирьях, ранах

Душу нес, как несут цветы,

Без оберток еще целлофановых.

Я ведь отроду призван — чтоб

Путь разведывать — первым, ранним.

Положи мне ладонь на лоб,

Когда еле приплелся, ранен.

АДРЕСАТКА

Я хочу, чтобы ты приехала.

Из какого-то глухого, кривого там Рога, Таганрога, Острога.

Что там письма! Все равно что стократное эхо:

Эхо эха, два зеркала, тень от тени. Морока!

Чтобы вмиг мне примчаться в гостиницу!

И пропасть. И сорвать с тебя платье, в объятье, рывками,

Всю схватить... и пусть тянется, красным смещением ширится

Миг любви, миг последних, по Пушкину, ты ведь любишь его, содроганий.

Чтоб губам было больно.

Хватит с нас этой почты, листов, излияния чувств.

Иль мы крысы бумажные страсти чернильной, волокиты любовной?

Я бесстыдно хочу обойтись с тобой так, как хочу!

Не дождусь, не снесу.

Чтоб немедля, скорее, смелее, все смели мы!

Чтоб упала, назад за подушку забросив косу,

Лишь конца ее хлыстик плясал бы, а чулки на полу спали змеями.