Михаил Лермонтов - Том 2. Стихотворения 1832-1841 Страница 16

Эпиграмма («Под фирмой иностранной иноземец…»)*

Под фирмой иностранной иноземецНе утаил себя никак —Бранится пошло: ясно немец,Похвалит: видно, что поляк.

«На севере диком стоит одиноко…»*

На севере диком стоит одинокоНа голой вершине соснаИ дремлет качаясь, и снегом сыпучимОдета как ризой она.

И снится ей всё, что в пустыне далекой —В том крае, где солнца восход,Одна и грустна на утесе горючемПрекрасная пальма растет.

Любовь мертвеца*

Пускай холодною землею  Засыпан я,О друг! всегда, везде с тобою  Душа моя.Любви безумного томленья,  Жилец могил,В стране покоя и забвенья  Я не забыл.

Без страха в час последней муки  Покинув свет,Отрады ждал я от разлуки —  Разлуки нет.Я видел прелесть бестелесных,  И тосковал,Что образ твой в чертах небесных  Не узнавал.

Что мне сиянье божьей власти  И рай святой?Я перенес земные страсти  Туда с собой.Ласкаю я мечту родную  Везде одну;Желаю, плачу и ревную  Как встарину.

Коснется ль чуждое дыханье  Твоих ланит,Моя душа в немом страданье  Вся задрожит.Случится ль, шепчешь засыпая  Ты о другом,Твои слова текут пылая  По мне огнем.

Ты не должна любить другого,  Нет, не должна,Ты мертвецу, святыней слова,  Обручена.Увы, твой страх, твои моленья  К чему оне?Ты знаешь, мира и забвенья  Не надо мне!

Последнее новоселье*

Меж тем, как Франция, среди рукоплесканийИ кликов радостных, встречает хладный прахПогибшего давно среди немых страданий   В изгнаньи мрачном и в цепях;  Меж тем, как мир услужливой хвалоюВенчает позднего раскаянья порывИ вздорная толпа, довольная собою,   Гордится, прошлое забыв, —Негодованию и чувству дав свободу,Поняв тщеславие сих праздничных забот,Мне хочется сказать великому народу:   Ты жалкий и пустой народ!Ты жалок потому, что вера, слава, гений,Всё, всё великое, священное земли,С насмешкой глупою ребяческих сомнений   Тобой растоптано в пыли.Из славы сделал ты игрушку лицемерья,  Из вольности — орудье палача,И все заветные отцовские поверья   Ты им рубил, рубил сплеча, —Ты погибал… и он явился, с строгим взором.  Отмеченный божественным перстом,И признан за вождя всеобщим приговором,   И ваша жизнь слилася в нем, —И вы окрепли вновь в тени его державы,И мир трепещущий в безмолвии взиралНа ризу чудную могущества и славы,   Которой вас он одевал.Один, — он был везде, холодный, неизменный,Отец седых дружин, любимый сын молвы,В степях египетских, у стен покорной Вены,   В снегах пылающей Москвы.

А вы, что́ делали, скажите, в это время,Когда в полях чужих он гордо погибал?Вы потрясали власть избранную как бремя,   Точили в темноте кинжал!Среди последних битв, отчаянных усилий,В испуге не поняв позора своего,  Как женщина, ему вы изменили,  И, как рабы, вы предали его!  Лишенный прав и места гражданина,Разбитый свой венец он снял и бросил сам,И вам оставил он в залог родного сына —   Вы сына выдали врагам!Тогда, отяготив позорными цепями,Героя увезли от плачущих дружин,И на чужой скале, за синими морями,   Забытый, он угас один —  Один, замучен мщением бесплодным,  Безмолвною и гордою тоской,И, как простой солдат, в плаще своем походном   Зарыт наемною рукой…

Но годы протекли, и ветреное племяКричит: «Подайте нам священный этот прах!Он наш; его теперь, великой жатвы семя,  Зароем мы в спасенных им стенах!»И возвратился он на родину; безумно,Как прежде, вкруг него теснятся и бегут  И в пышный гроб, среди столицы шумной,   Остатки тленные кладут.Желанье позднее увенчано успехом!И краткий свой восторг сменив уже другим,Гуляя, топчет их с самодовольным смехом   Толпа, дрожавшая пред ним.

И грустно мне, когда подумаю, что ныне  Нарушена святая тишина  Вокруг того, кто ждал в своей пустынеТак жадно, столько лет — спокойствия и сна!И если дух вождя примчится на свиданьеС гробницей новою, где прах его лежит,   Какое в нем негодованье   При этом виде закипит!Как будет он жалеть, печалию томимый,О знойном острове, под небом дальних стран,Где сторожил его, как он непобедимый,   Как он великий, океан!

«Из-под таинственной холодной полумаски…»

Из-под таинственной холодной полумаски*Звучал мне голос твой отрадный, как мечта,Светили мне твои пленительные глазки,И улыбалися лукавые уста.

Сквозь дымку легкую заметил я невольноИ девственных ланит и шеи белизну.Счастливец! видел я и локон своевольный,Родных кудрей покинувший волну!..

И создал я тогда в моем воображеньеПо легким признакам красавицу мою:И с той поры бесплотное виденьеНошу в душе моей, ласкаю и люблю.

И всё мне кажется: живые эти речиВ года минувшие слыхал когда-то я;И кто-то шепчет мне, что после этой встречиМы вновь увидимся, как старые друзья.

В альбом автору «Курдюковой»*

На наших дам морозныхС досадой я смотрю,Угрюмых и серьезныхФигур их не терплю.Вот дама Курдюкова,Ее рассказ так мил,Я о́т слова до словаЕго бы затвердил.Мой ум скакал за нею, —И часто был готовЯ броситься на шеюК madame de-Курдюков.

А. А. Углицкой*

Ma chère Alexandrine,Простите, же ву при,За мой армейский чинВсё, что je vous écris;

Меж тем, же ву засюр,Ich wünsche счастья вам,Surtout beaucoup d'amour,Quand vous serez Мадам.[6]

Из альбома С. Н. Карамзиной*

Любил и я в былые годы,В невинности души моей,И бури шумные природы,И бури тайные страстей.

Но красоты их безобразнойЯ скоро таинство постиг,И мне наскучил их несвязныйИ оглушающий язык.

Люблю я больше год от году,Желаньям мирным дав простор,Поутру ясную погоду,Под вечер тихий разговор,

Люблю я парадоксы ваши,И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,С<мирновой> штучку, фарсу СашиИ Ишки М<ятлева> стихи…

Графине Ростопчиной*

Я верю: под одной звездоюМы с вами были рождены;Мы шли дорогою одною,Нас обманули те же сны.Но что ж! — от цели благороднойОторван бурею страстей,Я позабыл в борьбе бесплоднойПреданья юности моей.Предвидя вечную разлуку,Боюсь я сердцу волю дать;Боюсь предательскому звукуМечту напрасную вверять…

Так две волны несутся дружноСлучайной, вольною четойВ пустыне моря голубой:Их гонит вместе ветер южный;Но их разрознит где-нибудьУтеса каменная грудь…И, полны холодом привычным,Они несут брегам различным,Без сожаленья и любви,Свой ропот сладостный и томный,Свой бурный шум, свой блеск заемный,И ласки вечные свои.

Договор*