Константин Симонов - Военная лирика Страница 17

1948

Сын

Был он немолодой, но бравый;Шел под пули без долгих сборов,Наводил мосты, переправы,Ни на шаг от своих саперов;И погиб под самым Берлином,На последнем на поле минном,Не простясь со своей подругой,Не узнав, что родит ему сына.

И осталась жена в Тамбове.И осталась в полку саперномТа, что стала его любовьюВ сорок первом, от горя черном;

Та, что думала без загада:Как там, в будущем, с ней решится?Но войну всю прошла с ним рядом,Не пугаясь жизни лишиться…

Ничего от него не хотела.Ни о чем для себя не просила,Но, от пуль закрыв своим телом,Из огня его выносила

И выхаживала ночами,Не беря с него обещанийНи жениться, ни разводиться,Ни писать для нее завещаний.

И не так уж была красива,Не приметна женскою статью.Ну, да, видно, не в этом сила,Он ее и не видел в платьях,Больше все в сапогах кирзовых,С санитарной сумкой, в пилотке,На дорогах войны грозовых,Где орудья бьют во всю глотку.

В чем ее красоту увидел?В том ли, как вела себя смело?Или в том, как людей жалела?Или в том, как любить умела?

А что очень его любила,Жизнь ему отдав без возврата, —Это так. Что было, то было…Хотя он не скрыл, что женатый.

Получает жена полковникаСвою пенсию за покойника;Старший сын работает сам уже,Даже дочь уже год как замужем.

Но живет еще где-то женщина,Что звалась фронтовой женой.Не обещано, не завещаноНичего только ей одной.

Только ей одной да мальчишке,Что читает первые книжки,Что с трудом одет без заплатокНа ее, медсёстры, зарплату.

Иногда об отце он слышит,Что был добрый, храбрый, упрямый.Но фамилии его не пишетНа тетрадках, купленных мамой.

Он имеет сестру и брата,Ну а что ему в том добра-то?Пусть подарков ему не носят,Только маму пусть не поносят.

Даже пусть она виноватаПеред кем-то, в чем-то, когда-то,Но какой ханжа озабочен —Надавать ребенку пощечин?

Сплетней душу ему не троньте!Мальчик вправе спокойно знать,Что отец его пал на фронтеИ два раза ранена мать.

Есть над койкой его на коврикеСнимок одерской переправы,Где с покойным отцом, полковником,Мама рядом стоит по праву.

Не забывшая, незамужняя,Никому другому не нужная,Она молча несет свою муку.Поцелуй, как встретишь, ей руку!

1954

Наш политрук

Я хочу рассказать сегодняО политруке нашей роты.Он войну начинал на границеИ погиб, в первый раз, под Смоленском.В черном небе, когда умирал он,Не было и проблеска победы.— В бой за Родину! — крикнул он хрипло. —В бой за Ста… — так смерть обрубила.Сколько б самой горькой и страшнойС этим именем связанной правдыМы потом ни брали на плечи,Это тоже было правдой в то время.С ней он умер, пошел под пули.

Он второй раз погиб в СталинградеВ первый день, в первый час прорыва,Не увидев, как мы фашистамНачинаем платить по счету.Умирая, другие людиШепчут: «Мама» — и стонут: «Больно».Он зубами скрипнул: — Обидно! —Видно, больше всего на светеЗнать хотел он: как будет дальше?

В третий раз он умер под Курском,Когда мы им хребет ломали.День был жарким-жарким. А небо —Синим-синим. На плащ-палаткеМы в тени сожженного «тигра»Умирающего положили.Привалившись к земле щекою,Он лежал и упрямо слушалУходивший на запад голосСвоего последнего боя.

А в четвертый раз умирал онЗа днепровскою переправой,На плацдарме, на пятачке.Умирал от потери крови.Мы его не могли доставитьЧерез Днепр обратно на левый.Он не клял судьбу, не ругался.Он был рад, что по крайней мереУмирает на этом, правом,Хотя Днепр увидел впервыеВ это утро, в день своей смерти,Хотя родом на этот раз онБыл не киевский, не полтавский,А из дальней Караганды.

У него было длинное имя,У политрука нашей роты,За четыре кровавых годаТак война его удлинила,Что в одну строку не упишешь:Иванов его было имя,И Гриценко, и Кондратович,Акопян, Мурадов, Долидзе,И опять Иванов, и Лацис,Тугельбаев, Слуцкий, и сноваИванов, и опять Гриценко…

На политрука нашей ротыНаградных написали гору.Раза три-четыре успелиНаградить его перед строем,Ну, а чаще не успевалиИли в госпиталях вручали.Две награды отдали семьям,А одна, — говорят, большая, —Его так до сих пор и ищет…

Когда умер в четвертый раз он,Уже видно было победу,Но война войной оставаласьИ на длинной ее дорогеЕще много раз погибал он.Восемь раз копали могилы,Восемь тел его мы зарыли:Трижды в русскую, в русскую,в русскую,В украинскую, в украинскую,И еще один — в белорусскую,На седьмой раз — в братскую польскую,На восьмой — в немецкую землю.

На девятый раз он не умер.Он дошел до Берлина с нами,С перевязанной головоюНа ступеньках рейхстага снялсяС нами вместе, со всею ротой.И невидимо для незнавшихВосемь политруков стоялоРядом с ним, с девятым, дошедшим.Это было так, потому чтоВсю дорогу, четыре года,Они были душою роты,А душа, говорят, бессмертна!Не попы, а мы, коммунисты,Говорим, что она бессмертна,Если вложена в наши души,Если вложена в наше тело,Если наше смертное тело,Не страшась, мы сожгли в огнеНа Отечественной войне.

Где же наш политрук девятый?Говорят — секретарь райкома,Говорят — бригадир в колхозе.Говорят — дипломат на Кубе,Говорят — в жилотдел послали,Чтоб на совесть все, без обмана…Говорят — в Партийном контроле,Восстанавливая справедливость,День и ночь сидел над делами,Что касались живых и мертвых,Что остались от тех недобрых,Столько бед принесших времен…Очевидно, разные людиЕго в разных местах встречают —Вот и разное говорят.Видно, был он в войну не толькоВ нашей с вами стрелковой роте,Видно, был и в других он тоже,Не скажу — во всех, но во многих.Наше счастье, что так и было,Наше счастье, что так и есть!

1961

Знамя

От знамен не прикуривают,И не шутят под нимиИ около них.И не штопают — если пробито.Из пробитого знамени кровь не уходит,Не надо его бинтовать!Пока его держат в руках,Оно не умретОт потери крови.Кровь уходит,КогдаЗнамя бросают на землю.А когда, вынося,ОбвернутВокруг голого потного тела,Знамя не будетВ обиде.Пятен крови оноНа себе не боится.Кровь — не грязь.И убитого,Если правда герой, —Можно накрытьНенадолго.НадолгоОн не позволит.Потому что знамяНужно живым…

1963

«Зима сорок первого года…»

Зима сорок первого года —Тебе ли нам цену не знать!И зря у нас вышло из модыОб этой цене вспоминать.

А все же, когда непогодаЗабыть не дает о войне,Зима сорок первого года,Как совесть, заходит ко мне.

Хоть шоры на память наденьте!А все же поделишь поройДрузей — на залегших в ТашкентеИ в снежных полях под Москвой.

Что самое главное — выжитьНа этой смертельной войне.Той шутки бесстыжей не выжечь,Как видно, из памяти мне.

Кто жил с ней и выжил, не будуЗа давностью лет называть…Но шутки самой не забуду,Не стоит ее забывать.

Не чтобы ославить кого-то,А чтобы изведать до дна,Зима сорок первого годаНам верною меркой дана.

Пожалуй, и нынче полезно,Не выпустив память из рук,Той меркой, прямой и железной,Проверить кого-нибудь вдруг!

1956