Адам Мицкевич - Стихотворения и поэмы Страница 17

Влюблен я, ах, влюблен! – твержу тебе я,

А ты грустишь, ты начала сердиться,

Что выразить я толком не умею

Своей любви, что не могу излиться,

Я – в летаргии; не хватает силы

Пошевелиться, избежать могилы.

Уста мои от слов пустых устали;

С твоими слить их я хочу. Хочу я,

Чтоб вместо слов звучать отныне стали

Биенье сердца, вздохи, поцелуи…

И так бы длилось до скончанья света,

И вслед за тем продолжилось бы это!

Одесса, 1825

Элегия

Час назад не спускала ты глаз с циферблата,

Подгоняла глазами ты стрелок движенье

И, сквозь шум городской, нетерпеньем объята,

Узнавала знакомых шагов приближенье.

О, единственный час! И мне вспомнить отрадно,

Что еще чье-то сердце ждало его жадно.

Этот час – моя пытка. Душою плененной

Я кружил вкруг него Иксион возрожденный.

Час настал – мне казалось, я ждал его вечно.

Час прошел – вспоминать я могу бесконечно.

Столько милых подробностей вновь оживало:

Как вошел, как беседа текла поначалу,

Как срывалось порою неловкое слово;

Вызвав ссору. Потом примирение снова.

Опечалюсь – причину в глазах прочитаешь,

Просьбы есть у меня – ты их предупреждаешь…

Есть еще одна – взглянешь, не смею открыться…

Лучше завтра… Иль вдруг начинаю сердиться

Улыбнешься, и я безоружен. Порою

Я прощенья прошу, преклонясь пред тобою.

Слово каждое, взгляда любого намеки,

Мимолетную ласку, надежды, упреки

Мелочь каждую в сердце моем сохраняю,

Вновь и вновь пред глазами ее вызываю,

Как скупец над казной, по червонцу добытой,

Смотрит, сохнет и не наглядится досыта.

Этот час меж былым и грядущим граница,

Им открыл и закончил я счастья страницы.

В серой мгле моей жизни, в сплетенье событий

Он блеснул золотою единственной нитью.

Шелкопрядом крылатым в ту нить я вцепился,

Вил и вил себе кокон и в нем затворился.

Солнце круг свой свершило в обычную пору.

Снова пробил тот час. Где теперь ее взоры?

И о чем ее мысли? Быть может, в ладонях,

Нежит руку чужую и голову клонит

На чужое плечо, и с горячим волненьем

Внемлет кто-то коварного сердца биеньям.

Если б громом меня на пороге сразило,

Разве это бы их хоть на миг разделило?

Одиночество! Я от твоей благостыни

Отвернулся в тот час, – так прими меня ныне!

Как ребенок, приманкой на миг соблазненный,

Возвращается к няне, иду, преклоненный.

Будь ко мне благосклонно! Хоть счастье и манит,

Хоть и трудно поверить, что снова обманет,

Может быть, погашу я в себе это пламя:

Я надеюсь на гордость и горькую память.

О надежды! Теперь поискать бы покоя

Средь полей и лесов или в шуме прибоя.

Час прогулки настал. Что ж я медлю, бессильный?

Слышу, скрипнула дверь. "Не с письмом ли посыльный?"

Снова письма ее положу пред собою…

То хватаю часы, посмотрю и закрою…

То бегу… Побежал и застыл у порога…

Был тотчас… И привычна былая тревога.

Так, отдавши земле существо дорогое,

Полный смертной тоски, с наболевшей душою,

Человек вдруг забудет на долю мгновенья

О потере своей. Так отрадно забвенье!

Входит в дом… остановится, молча глазами

Обведет все кругом и зальется слезами.

[1825]

1825, 29 октября, Одесса

Откуда эта горечь? Что со мной такое?

Я снова возвращаюсь в стылые покои

И одичалым взором, смутный и смятенный,

Прощально озираю дружеские стены;

Они глухою ночью и в часы рассвета

Внимали терпеливо горестям поэта.

Я подхожу к окошку, где стоял подолгу,

Высматривая что-то тщетно и без толку,

И отхожу, прискучив зрелищем проулка,

И эхо в целом доме отдается гулко;

Я двери отворяю и снова затворяю,

И с маятником мерным шаги свои сверяю,

И слышу – где-то шашель древесину точит;

Видать, к своей подруге проточиться хочет.

Утреет. Заждались настырные возницы.

Что ж! Забирайте книги, вынесем вещицы.

Пошли! Опальный странник, встречен без участья,

Уеду восвояси без напутствий счастья.

Пускай покину город, и пускай в тумане,

К пришельцу безучастны, сгинут горожане.

Пускай не огорчатся, всхлипнув простодушно,

Мне, говоря по чести, слез ничьих не нужно.

Так над раздольным лугом, золотым и щедрым,

С увядшей ветки сорван нетерпеливым ветром,

Цветок летит засохший, утлый и гонимый,

И розы он коснется, пролетая мимо,

И хочет вечно длить случайное свиданье,

Но ветер засвистит и длит его скитанье:

Так среди улиц шумных я, пришелец странный,

Носил чужое имя, облик чужестранный;

И многих дев прелестных занимал прохожий,

На местных сердцеедов чем-то непохожий.

Цветного мотылька поймают дети в поле

И, наигравшись всласть, кричат: лети на волю!

Летим же! коли перья сберегли для лёта:

Летим! И поклянемся не снижать полета!

Когда-то, покидая отчую округу,

И молодых друзей, и пылкую подругу,

Я словно бы летел на рысаках крылатых,

Мелькали меж дерев платочки провожатых;

Я плакал! Слезы льет порывистая младость;

А нынче стар я стал, и плакать мне не в радость.

Смерть молодым легка. Мы уповаем свято

Остаться жить в сердцах невесты, друга, брата;

Но лживый свет познав, живет старик согбенный

И свой провидит гроб, покинутый и тленный,

И знает, что надежду тешить нету нужды…

Довольно! Мне пора! Простимся, город чуждый!

И с богом! Кто задержит гробовые дроги?

Их не проводит взглядом путник на дороге

И, воротясь домой, слезинки не уронит,

Услышав, как бубенчик в дальнем поле стонет.

СОНЕТЫ

Quand'era in parte altr'uom da quel, ch'io sono.

[Когда отчасти был другим, чем ныне, человеком.

Едва явилась ты – я был тобой пленен.

Знакомый взор искал я в незнакомом взоре.

Ты вспыхнула в ответ, – так, радуясь Авроре,

Вдруг загорается раскрывшийся бутон.

Едва запела ты – я был заворожен,

И ширилась душа, забыв земное горе,

Как будто ангел пел, и в голубом просторе

Спасенье возвещал нам маятник времен.

Не бойся, милая, открой мне сердце смело,

Коль сердцу моему ответило оно.

Пусть люди против нас, пусть небо так велело,

И тайно, без надежд, любить мне суждено,

Пускай другому жизнь отдаст тебя всецело,

Душа твоя – с моей обручена давно.

Я размышляю вслух, один бродя без цели,

Среди людей – молчу иль путаю слова.

Мне душно, тягостно, кружится голова.

Все шепчутся кругом: здоров ли он, в уме ли?

В терзаниях часы дневные пролетели.

Но вот и ночь пришла вступить в свои права.

Кидаюсь на постель, душа полумертва.

Хочу забыться сном, но душно и в постели.

И я, вскочив, бегу, в крови клокочет яд.

Язвительная речь в уме моем готова.

Тебя, жестокую, слова мои разят.

Но увидал тебя – и на устах ни слова.

Стою как каменный, спокойствием объят!

А завтра вновь горю – и леденею снова.

Как ты бесхитростна! Ни в речи, ни во взоре

Нет фальши. Ты сердца влечешь не красотой,

Но каждому милы твой голос, облик твой,

Царицей ты глядишь в пастушеском уборе.

Вчера текли часы в веселье, в песнях, в. споре,

Твоих ровесниц был прелестен резвый рой.

Один их восхвалял, и порицал другой.

Но ты вошла – и все, как в храме, смолкло вскоре.

Не так ли на балу, когда оркестр гремел

И буйно все неслось и мчалось в шумном зале.

Внезапно танца вихрь застыл и онемел,

И стихла музыка, и гости замолчали,

И лишь поэт сказал: "То ангел пролетел!"

Его почтили все – не все его узнали.

"Так поздно! Где ть был?" – "Я шел почти вслепую:

Луна за тучами, и лес окутан тьмой.

Ждала, скучала ты?" – "Неблагодарный мой!

Я здесь давно – я жду, скучаю и тоскую!"

"Дай руку мне, позволь, я ножку поцелую.

Зачем ты вся дрожишь?" – "Мне страшно – мрак ночной,

Шум ветра, крики сов… Ужели грех такой,

Что мы с тобой вдвоем укрылись в глушь лесную?"

"Взгляни в мои глаза, иль ты не веришь им?

Но может ли порок быть смелым и прямым?

И разве это грех – беседовать с любимым?

Я так почтителен, так набожно смотрю

И так молитвенно с тобою говорю,

Как будто не с земным, а с божьим херувимом".

Осудит нас Тартюф и осмеет Ловлас:

Мы оба молоды, желанием томимы,

И в этой комнате одни, никем не зримы,

Но ты – в слезах, а я не поднимаю глаз.

Гоню соблазны прочь, а ты, ты всякий раз

Бряцаешь цепью той, что рок неумолимый

Нести назначил нам, – и мы, судьбой гонимы,

Не знаем, что в сердцах, что в помыслах у нас.