Алексей Недогонов - Дорога моей земли Страница 17

1945 г.

Дождь

Лирическая поэма

К полудню дождик был обещаннещадным зноем тишины, —и вот полил он, как из трещинраздвинутой голубизны.

Он измывался над цветами,а те, смеясь, в садах живыхтянули узенькими ртамисоломки струек дождевых.

Скучал, под молнией белея,беседки зыбкий боровик.В конце заплаканной аллеи —пирамидальный дождевик.

По саду женщина бродила,ждала кого-то в полумгле…Не все ль равно, где это было:в Белграде, в Минске иль в Орле?

А мне б хотелось, мне б желалось,чтоб этой женщиной былата, что со мною расставаласьи перед боем согреваласьлампадкой моего тепла.

Под ветром, стонущим во мраке,в земле, под проливным дождемракеты иль свистка к атакемы все, как избавленья, ждем.

Тупая боль свела суставыи ломит в ледяной воде.(Я б внес в пехотные уставыпараграф о таком дожде!)

Боями местного значеньяне провести солдат, кто здесьмолчанием ожесточенья,как порохом, пропитан весь.

Не зря ведется счет минутамбезмолвным, пересохшим ртом:вторую ночь под ливнем лютыммы землю греем животом.

И проступает сквозь молчаньерешимость — встать и в полный ростидти сквозь дождь на одичаньенемецких пулеметных гнезд.

Идти вперед сквозь ливня чащи,забыть, что твой окоп — не дом:пусть нам не сладко, но не слащев траншеях немцу под дождем.

Пока не вспыхнули зарницыпод легким пухом облаков,нагрянь виденьем!До границыпоследний километр цветов!

А там пойдет земля чужая,подвластная твоим пятам:ты, все дожди опережая,пройдешь по вражеским цветам.

…Любовь моя!Вот здесь, в размытомокопе, выбранном на миг,своей тоскою, как магнитом,я к телу твоему приник.

Как мне тепло от расставанья,исчезнувшего вдруг в мечте,от сладкого воспоминаньяо недоступной теплоте!

Мне больно было в те мгновенья,когда, не овладев собой,я жил до умопомраченьяопасной нашею судьбой.

Но перед боем слабость этуя принимал как трубный звук:коль есть враги — покоя нету,коль нет покоя — нет разлук!

Походный отдых безотраден:сарматской тучей мрак примят;и гром и ядра крупных градинпо кровлям раненым гремят.

Мы вечером на полустанкев унгарской мызе для троихшинели чиним, а портянкибез печки сушим, сев на них.

До дремы сократив ночевку,в Коломну из чужой страныпишу я письма под диктовкунеосторожной тишины.

Как сторож писем на чужбине,«ТТ» улегся на столе,с восьмью в остывшем магазине,с девятым — запасным —в стволе.

Хозяйка, молча спички вынув,как стеклодув, дыша в золу,прикладами от карабиноврастапливает печь в углу.

И вижу я кусочек раяв огне, дремавшем, как сова:веселым пламенем играя,трещат шварцвальдские дрова.

Трещат! Стреляют без осечки.Сорочьим треском полон дом…

И потянуло вдруг от печкидымками панихидной свечки,смолою,краской и дождем.

Мы шли домой по следу пятен:вдоль европейских городков —круги, ручьи,квадраты вмятинкопыт,колеси башмаков.

Через долины штурмовые,вдоль городов,садови рвов,без поездов —мы шли в Россию,назад,стрелою тех следов.

Тех, что остались от движеньямашин,людейи лошадей,что стали тенью отраженьянеумирающих дождей.

Мы шли в Россию. И над намилетело, весело гудя,из солнца сотканное знамяпобедоносного дождя.

В рукоплескание Державыполки спасителей Земличерез умытые заставына площадь Красную вошли…

Я верил, что мелькнут во взорелучи гранитного огня,что каска в черном лабрадорене отразится без меня!

Запомни дату:в сорок пятом,в июне, у Москвы-реки,на Красной площади квадратомстояли сводные полки.

Еще с утра, еще сначала,полудня не перегодя,на серебре фанфар звучаласвятая музыка дождя, —

дождя, знакомого солдатампо тем местам — подъемам, скатам,где каждый мок, стрелял, вставал,чтоб, сблизившись с врагом проклятым,убить, сразить его прикладомиль очередью.Наповал.Под адским ливнем.

Над парадомшел дождь и не переставал.

Дождь, под которым мы трудилисьна ратном поле, под свинцом,где врукопашную сходилисьс фашистами — к лицу лицом…

Качнув штыки,   знамена,     каски,герои битв прошли во всемнеповторимом,словно в сказке,великолепии своем.

Дождь омывал знамена славы,шумевшие в чужом краюу Кенигсберга и Либавы,у Будапешта и Моравы, —в неостывающем бою;

шумевшие на поле браниот Альп до северной волныи кончившие путь на граниБерлина —на меридианеостановившейся войны.

За сводными — в конце колонны,опущенные на древках,качнулись прусские знаменау победителей в руках.

Они как будто слезным взглядомокидывали всех,кто рядомнад их концом торжествовал,склонив к ногам их…

Над парадомшел дождь.И не переставал.

Я вновь, мой друг, с тобой сегодня.Закрой глаза, со мной пройди:вот видишь — берег,пристань,сходня…В тот день над Волгой шли дожди…

Я не забуду час прощаньяс тобой, мой друг,любовь моя:в тот час слезою заклинаньяблагословила ты меня.

Не удержавшись от стремленья,дыханья не переводя,я поцелуем снял в волненьес твоих ресниц слезу терпенья.— Ты плачешь?— Это от дождя…

Все проясняется с годами.Пусть нынче верится тебе,что дождь был третьим между нами —в твоей судьбе,в моей судьбе.

Шумя, он вновь идет Москвою,ее проулками тесним.Ты с непокрытой головоювыходишь в дождь.Ты дружишь с ним.

Он — светлый знак в твоей надежде,незатемненный знак того,что ты пройдешь со мной, как прежде,садами счастья моего…

Не зря я видел сквозь метели,сквозь бой, сквозь ветер дождевой —на самой трудной параллели —с открытой дверью домик твой.

Вена, 1945 г. Москва, 1946 г.

Встреча друзей

Мы снова сошлись воедино,мы снова за старым столом.Не грех, что он малость расшатан —чтó прочно стоит под вином?

Не грех, что домой принесли мызадумчивый свет седины —печать горевых испытаний,почетную тяжесть войны.

У каждого естьи разлука,и встречи желанные есть;победа моя принесла мнепрямую, суровую весть.

…Встают предо мной как живыесраженные вражьей бедой:шахтинец Василий Теплинский,сгоревший над финской водой;

архангелец Саша Тетерин,упавший у прусских снегов;и ты, богатырь Приднепровья,волжанин Иван Ликунов;

и ты, смоленчанин веселый,седого Кутузова брат,отец мой, Андрей Городецкий,старинный окопный солдат…

Давайте ж, друзья по оружью,товарищам честь воздадим:давайте четыре минутыв молчанье святом постоим.

Давайте четыре бокаланаполними дверь распахнем,поверив, что поздно иль рановойдут они четверо в дом.

Пусть в эти минуты вместитсяжелезный закон торжества:живых откровенная горечьи мертвых живые слова.

Пусть эти четыре минутыстоят в окружении мглына страже Великого Долгазенитные сосен стволы.

Москва, 9 мая 1946 г.