Осип Мандельштам - Осип Мандельштам. Сочинения Страница 17

Май 1933, июль 1935

***

Друг Ариоста, друг Петрарки, Тасса друг -Язык бессмысленный, язык солено-сладкий.И звуков стакнутых прелестные двойчатки -Боюсь раскрыть ножом двустворчатый жемчуг.

Май 1933, август 1935

***

Не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть:Ведь все равно ты не сумеешь стекло зубами укусить.

О, как мучительно дается чужого клекота полет -За беззаконные восторги лихая плата стережет.

Ведь умирающее тело и мыслящий бессмертный ротВ последний раз перед разлукой чужое имя не спасет.

Что, если Ариост и Тассо, обворожающие нас,Чудовища с лазурным мозгом и чешуей из влажных глаз?

И в наказанье за гордыню, неисправимый звуколюб,Получишь уксусную губку ты для изменнических губ.

Май 1933

***

Холодная весна. Бесхлебный, робкий Крым,Как был при Врангеле, такой же виноватый.Колючки на земле, на рубищах заплаты,Такой же кисленький, кусающийся дым.

Все так же хороша рассеянная даль,Деревья, почками набухшие на малость,Стоят, как пришлые, и вызывает жалостьПасхальной глупостью украшенный миндаль.

Природа своего не узнает лица,И тени страшные Украйны и Кубани -На войлочной земле голодные крестьянеКалитку стерегут, не трогая кольца...

Лето 1933, Москва

Старый Крым[12]

Холодная весна. Голодный Старый Крым,Как был при Врангеле – такой же виноватый.Овчарки на дворе, на рубищах заплаты,Такой же серенький, кусающийся дым.

Все так же хороша рассеянная даль -Деревья, почками набухшие на малость,Стоят, как пришлые, и возбуждает жалостьВчерашней глупостью украшенный миндаль.

Природа своего не узнает лица,И тени страшные Украины, Кубани...Как в туфлях войлочных голодные крестьянеКалитку стерегут, не трогая кольца...

***

Мы живем, под собою не чуя страны,Наши речи за десять шагов не слышны,А где хватит на полразговорца,Там припомнят кремлевского горца.Его толстые пальцы, как черви, жирны,И слова, как пудовые гири, верны,Тараканьи смеются глазищаИ сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,Он играет услугами полулюдей.Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,Он один лишь бабачит и тычет.Как подкову, дари'т за указом указ -Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.Что ни казнь у него – то малинаИ широкая грудь осетина.

Ноябрь 1933

***

Квартира тиха как бумага -Пустая, без всяких затей,-И слышно, как булькает влагаПо трубам внутри батарей.

Имущество в полном порядке,Лягушкой застыл телефон,Видавшие виды манаткиНа улицу просятся вон.

А стены проклятые тонки,И некуда больше бежать,А я как дурак на гребенкеОбязан кому-то играть.

Наглей комсомольской ячейкиИ вузовской песни бойчей,Присевших на школьной скамейкеУчить щебетать палачей.

Какой-нибудь изобразитель,Чесатель колхозного льна,Чернила и крови смеситель,Достоин такого рожна.

Какой-нибудь честный предатель,Проваренный в чистках, как соль,Жены и детей содержатель,Такую ухлопает моль.

Пайковые книги читаю,Пеньковые речи ловлюИ грозное баюшки-баюКолхозному баю пою.

И столько мучительной злостиТаит в себе каждый намек,Как будто вколачивал гвоздиНекрасова здесь молоток.

Давай же с тобой, как на плахе,За семьдесят лет начинать,Тебе, старику и неряхе,Пора сапогами стучать.

И вместо ключа ИпокреныДавнишнего страха струяВорвется в халтурные стеныМосковского злого жилья.

Ноябрь 1933

***

У нашей святой молодежиХорошие песни в крови -На баюшки-баю похожиИ баю борьбу объяви.

И я за собой примечаюИ что-то такое пою:Колхозного бая качаю,Кулацкого пая пою.

Ноябрь 1933

***

Татары, узбеки и ненцы,И весь украинский народ,И даже приволжские немцыК себе переводчиков ждут.

И, может быть, в эту минутуМеня на турецкий языкЯпонец какой переводитИ прямо мне в душу проник.

Ноябрь 1933

Восьмистишия

11 стихов.

***

<1>Люблю появление ткани,Когда после двух или трех,А то четырех задыханийПрийдет выпрямительный вздох.

И дугами парусных гонокЗеленые формы чертя,Играет пространство спросонок -Не знавшее люльки дитя.

Ноябрь 1933, июль 1935

***

<2>Люблю появление ткани,Когда после двух или трех,А то четырех задыханийПрийдет выпрямительный вздох.

И так хорошо мне и тяжко,Когда приближается миг,И вдруг дуговая растяжкаЗвучит в бормотаньях моих.

Ноябрь 1933 – январь 1934

***

<3>О бабочка, о мусульманка,В разрезанном саване вся,-Жизняночка и умиранка,Такая большая – сия!

С большими усами кусаваУшла с головою в бурнус.О флагом развернутый саван,Сложи свои крылья – боюсь!

Ноябрь 1933 – январь 1934

***

<4>Шестого чувства крошечный придатокИль ящерицы теменной глазок,Монастыри улиток и створчаток,Мерцающих ресничек говорок.

Недостижимое, как это близко -Ни развязать нельзя, ни посмотреть,-Как будто в руку вложена запискаИ на нее немедленно ответь...

Май 1932 – февраль 1934

***

<5>Преодолев затверженность природы,Голуботвердый глаз проник в ее закон.В земной коре юродствуют породы,И как руда из груди рвется стон,

И тянется глухой недоразвитокКак бы дорогой, согнутою в рог,Понять пространства внутренний избытокИ лепестка и купола залог.

Январь – февраль 1934

***

<6>Когда, уничтожив набросок,Ты держишь прилежно в умеПериод без тягостных сносок,Единый во внутренней тьме,

И он лишь на собственной тягеЗажмурившись, держится сам,Он так же отнесся к бумаге,Как купол к пустым небесам.

Ноябрь 1933 – январь 1934

***

<7>И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,И Гете, свищущий на вьющейся тропе,И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,Считали пульс толпы и верили толпе.

Быть может, прежде губ уже родился шопотИ в бездревесности кружилися листы,И те, кому мы посвящаем опыт,До опыта приобрели черты.

Ноябрь 1933 – январь 1934

***

<8>И клена зубчатая лапаКупается в круглых углах,И можно из бабочек крапаРисунки слагать на стенах.

Бывают мечети живые -И я догадался сейчас:Быть может, мы Айя-СофияС бесчисленным множеством глаз.

Ноябрь 1933 – январь 1934

***

<9>Скажи мне, чертежник пустыни,Арабских песков геометр,Ужели безудержность линийСильнее, чем дующий ветр?

– Меня не касается трепетЕго иудейских забот -Он опыт из лепета лепитИ лепет из опыта пьет...

Ноябрь 1933 – январь 1934

***

<10>В игольчатых чумных бокалахМы пьем наважденье причин,Касаемся крючьями малых,Как легкая смерть, величин.

И там, где сцепились бирюльки,Ребенок молчанье хранит,Большая вселенная в люлькеУ маленькой вечности спит.

Ноябрь 1933, июль 1935

***

<11>И я выхожу из пространстваВ запущенный сад величинИ мнимое рву постоянствоИ самосознанье причин.

И твой, бесконечность, учебникЧитаю один, без людей,-Безлиственный, дикий лечебник,Задачник огромных корней.

Ноябрь 1933 – июль 1935

<Из Фр. Петрарки>

***

<1>

Valle che de' lamenti miel se' piena..

Речка, распухшая от слез соленых,Лесные птахи рассказать могли бы,Чуткие звери и немые рыбы,В двух берегах зажатые зеленых;

Дол, полный клятв и шопотов каленых,Тропинок промуравленных изгибы,Силой любви затверженные глыбыИ трещины земли на трудных склонах –

Незыблемое зыблется на месте,И зыблюсь я. Как бы внутри гранита,Зернится скорбь в гнезде былых веселий,

Где я ищу следов красы и чести,Исчезнувшей, как сокол после мыта,Оставив тело в земляной постели.

Декабрь 1933 – январь 1934