Осип Мандельштам - Осип Мандельштам. Сочинения Страница 18

Ноябрь 1933 – июль 1935

<Из Фр. Петрарки>

***

<1>

Valle che de' lamenti miel se' piena..

Речка, распухшая от слез соленых,Лесные птахи рассказать могли бы,Чуткие звери и немые рыбы,В двух берегах зажатые зеленых;

Дол, полный клятв и шопотов каленых,Тропинок промуравленных изгибы,Силой любви затверженные глыбыИ трещины земли на трудных склонах –

Незыблемое зыблется на месте,И зыблюсь я. Как бы внутри гранита,Зернится скорбь в гнезде былых веселий,

Где я ищу следов красы и чести,Исчезнувшей, как сокол после мыта,Оставив тело в земляной постели.

Декабрь 1933 – январь 1934

***

<2>

Quel rosignuol che sМ soave piagne...

Как соловей, сиротствующий, славитСвоих пернатых близких ночью синейИ деревенское молчанье плавитПо-над холмами или в котловине,

И всю-то ночь щекочет и муравитИ провожает он, один отныне,-Меня, меня! Силки и сети ставитИ нудит помнить смертный пот богини!

О, радужная оболочка страха!Эфир очей, глядевших в глубь эфира,Взяла земля в слепую люльку праха,-

Исполнилось твое желанье, пряха,И, плачучи, твержу: вся прелесть мираРесничного недолговечней взмаха.

Декабрь 1933 – январь 1934

***

<3>

Or che 'l ciel e la terra e 'l vento tace...

Когда уснет земля и жар отпышет,А на душе зверей покой лебяжий,Ходит по кругу ночь с горящей пряжейИ мощь воды морской зефир колышет,-

Чую, горю, рвусь, плачу – и не слышит,В неудержимой близости все та же,Це'лую ночь, це'лую ночь на стражеИ вся как есть далеким счастьем дышит.

Хоть ключ один, вода разноречива -Полужестка, полусладка,– ужелиОдна и та же милая двулична...

Тысячу раз на дню, себе на диво,Я должен умереть на самом делеИ воскресаю так же сверхобычно.

Декабрь 1933 – январь 1934

***

<4>

I di miei piщ leggier che nessun cervo..

Промчались дни мои – как бы оленейКосящий бег. Срок счастья был короче,Чем взмах ресницы. Из последней мочиЯ в горсть зажал лишь пепел наслаждений.

По милости надменных обольщенийНочует сердце в склепе скромной ночи,К земле бескостной жмется. СредоточийЗнакомых ищет, сладостных сплетений.

Но то, что в ней едва существовало,Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури,Пленять и ранить может как бывало.

И я догадываюсь, брови хмуря:Как хороша? к какой толпе пристала?Как там клубится легких складок буря?

4 – 8 января 1934

Стихи памяти Андрея Белого

Голубые глаза и горячая лобная кость -Мировая манила тебя молодящая злость.

И за то, что тебе суждена была чудная власть,Положили тебя никогда не судить и не клясть.

На тебя надевали тиару – юрода колпак,Бирюзовый учитель, мучитель, властитель, дурак!

Как снежок на Москве заводил кавардак гоголек:Непонятен-понятен, невнятен, запутан, легок...

Собиратель пространства, экзамены сдавший птенец,Сочинитель, щегленок, студентик, студент, бубенец...

Конькобежец и первенец, веком гонимый взашейПод морозную пыль образуемых вновь падежей.

Часто пишется казнь, а читается правильно – песнь,Может быть, простота – уязвимая смертью болезнь?

Прямизна нашей речи не только пугач для детей -Не бумажные дести, а вести спасают людей.

Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,Налетели на мертвого жирные карандаши.

На коленях держали для славных потомков листы,Рисовали, просили прощенья у каждой черты.

Меж тобой и страной ледяная рождается связь -Так лежи, молодей и лежи, бесконечно прямясь.

Да не спросят тебя молодые, грядущие те,Каково тебе там в пустоте, в чистоте, сироте...

10 – 11 января 1934

10 января 1934

Меня преследуют две-три случайных фразы,Весь день твержу: печаль моя жирна...О Боже, как жирны и синеглазыСтрекозы смерти, как лазурь черна.

Где первородство? где счастливая повадка?Где плавкий ястребок на самом дне очей?Где вежество? где горькая украдка?Где ясный стан? где прямизна речей,

Запутанных, как честные зигзагиУ конькобежца в пламень голубой,-Морозный пух в железной крутят тяге,С голуботвердой чокаясь рекой.

Ему солей трехъярусных растворы,И мудрецов германских голоса,И русских первенцев блистательные спорыПредставились в полвека, в полчаса.

И вдруг открылась музыка в засаде,Уже не хищницей лиясь из-под смычков,Не ради слуха или неги ради,Лиясь для мышц и бьющихся висков,

Лиясь для ласковой, только что снятой маски,Для пальцев гипсовых, не держащих пера,Для укрупненных губ, для укрепленной ласкиКрупнозернистого покоя и добра.

Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,Кипела киноварь здоровья, кровь и пот -Сон в оболочке сна, внутри которой снилосьНа полшага продвинуться вперед.

А посреди толпы стоял гравировальщик,Готовясь перенесть на истинную медьТо, что обугливший бумагу рисовальщикЛишь крохоборствуя успел запечатлеть.

Как будто я повис на собственных ресницах,И созревающий и тянущийся весь,-Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицахЕдинственное, что мы знаем днесь...

16 января 1934

***

Когда душе и то'ропкой и робкойПредстанет вдруг событий глубина,Она бежит виющеюся тропкой,Но смерти ей тропина не ясна.

Он, кажется, дичился умираньяЗастенчивостью славной новичкаИль звука первенца в блистательном собраньи,Что льется внутрь – в продольный лес смычка,

Что льется вспять, еще ленясь и мерясьТо мерой льна, то мерой волокна,И льется смолкой, сам себе не верясь,Из ничего, из нити, из темна,-

Лиясь для ласковой, только что снятой маски,Для пальцев гипсовых, не держащих пера,Для укрупненных губ, для укрепленной ласкиКрупнозернистого покоя и добра.

Январь 1934

***

Он дирижировал кавказскими горамиИ машучи ступал на тесных Альп тропы,И, озираючись, пустынными брегамиШел, чуя разговор бесчисленной толпы.

Толпы умов, влияний, впечатленийОн перенес, как лишь могущий мог:Рахиль глядела в зеркало явлений,А Лия пела и плела венок.

Январь 1934

***

А посреди толпы, задумчивый, брадатый,Уже стоял гравер – друг меднохвойных доск,Трехъярой окисью облитых в лоск покатый,Накатом истины сияющих сквозь воск.

Как будто я повис на собственных ресницахВ толпокрылатом воздухе картинТех мастеров, что насаждают в лицахПорядок зрения и многолюдства чин.

Январь 1934

***

Мастерица виноватых взоров,Маленьких держательница плеч!Усмирен мужской опасный норов,Не звучит утопленница-речь.

Ходят рыбы, рдея плавниками,Раздувая жабры: на, возьми!Их, бесшумно охающих ртами,Полухлебом плоти накорми.

Мы не рыбы красно-золотые,Наш обычай сестринский таков:В теплом теле ребрышки худыеИ напрасный влажный блеск зрачков.

Маком бровки мечен путь опасный.Что же мне, как янычару, любЭтот крошечный, летуче-красный,Этот жалкий полумесяц губ?..

Не серчай, турчанка дорогая:Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,Твои речи темные глотая,За тебя кривой воды напьюсь.

Наша нежность – гибнущим подмога,Надо смерть предупредить – уснуть.Я стою у твердого порога.Уходи, уйди, еще побудь.

13 – 14 февраля 1934

***

Твоим узким плечам под бичами краснеть,Под бичами краснеть, на морозе гореть.Твоим детским рукам утюги поднимать,Утюги поднимать да веревки вязать.

Твоим нежным ногам по стеклу босиком,По стеклу босиком, да кровавым песком.Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,Черной свечкой гореть да молиться не сметь.

<Февраль> 1934

Воронежские стихи

Чернозем

Переуважена, перечерна, вся в холе,Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,Вся рассыпаючись, вся образуя хор,-Комочки влажные моей земли и воли...

В дни ранней пахоты черна до синевы,И безоружная в ней зиждется работа -Тысячехолмие распаханной молвы:Знать, безокружное в окружности есть что-то.

И все-таки, земля – проруха и обух.Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай:Гниющей флейтою настраживает слух,Кларнетом утренним зазябливает ухо...

Как на лемех приятен жирный пласт,Как степь лежит в апрельском провороте!Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен, глазаст..Черноречивое молчание в работе.

Апрель 1935