Владимир Набоков - Стихотворения Страница 18

38. «Молчи, не вспенивай души…»{*}

Молчи, не вспенивай души,не расточай своей печали, —чтоб слезы душу расцвечалив ненарушаемой тиши.

Слезу — бесценный самоцвет, —таи в сокровищнице черной…В порыве скорби непокорнойты погасил бы тайный свет.

Блаженно бережно таидар лучезарный, дар страданья, —живую радугу, рыданьянеизречимые свои…

Чтоб в этот час твои уста,как бездыханные, молчали…Вот целомудрие печали,глубин священных чистота.

39–40. ТРИСТАН

По водам траурным и луннымне лебедь легкая плывет,плывет ладья и звоном струннымлуну лилейную зовет.

Под небом нежным и блестящимладью, поющую во сне,с увещеваньем шелестящимволна передает волне.

В ней рыцарь раненый и юныйсклонен на блеклые шелка,и арфы ледяные струныласкает бледная рука.

И веют корабли далече,и не узнают никогда,что это плачет и лепечет —луна ли, ветер, иль вода…

Я странник. Я Тристан. Я в рощах спал душистыхи спал на ложе изо льда.Изольда, золото волос твоих волнистыхво сне являлось мне всегда.

Деревья надо мной цветущие змеились;другие, легкие, как сны,мерцали белизной. Изольда, мы сходилисьпод сенью сумрачной сосны.

Я тигра обагрял средь тьмы и аромата,и бег лисицы голубойя по снегу следил. Изольда, мы когда-товдвоем охотились с тобой.

Встречал я по пути гигантов белоглазых,ушистых сморщенных детей.В полночных небесах, Изольда, в их алмазахты не прочтешь судьбы моей.

41. «Ты видишь перстень мой? За звезды, за каменья…»{*}

Ты видишь перстень мой? За звезды, за каменья,горящие на дне, в хрустальных тайниках,и на заломленных русалочьих руках,его я не отдам. Нет глубже упоенья,нет сладостней тоски, чем любоваться имв те чуткие часы, средь ночи одинокой,когда бывает дух ласкаем и язвимвоспоминаньями о родине далекой…И многоцветные мне чудятся года,и колокольчики лиловые смеются;над полем небеса колеблются и льются,и жаворонка звон мерцает, как звезда…О прошлое мое, я сетовать не вправе!О Родина моя, везде со мною ты!Есть перстень у меня: крупица красоты,росинка русская в потускнувшей оправе…

42. «Я помню только дух сосновый…»

Я помню только дух сосновый,удары дятла, тень и свет…Моряк косматый и суровый,хожу по водам много лет.

Во мгле выглядываю сушуи для кого-то берегутатуированную душуи бирюзовую серьгу.

В глуши морей, в лазури мрачной,в прибрежном дымном кабаке —я помню свято стук прозрачныйцветного дятла в сосняке.

43. РОЖДЕСТВО{*}

Мой календарь полуопалыйпунцовой цифрою зацвел;на стекла пальмы и опалымороз колдующий навел.

Перистым вылился узором,лучистой выгнулся дугой,и мандаринами и боромв гостиной пахнет голубой.

44. НА СЕЛЬСКОМ КЛАДБИЩЕ{*}

На кладбище — солнце, сирень и березкии капли дождя на блестящих крестах.Местами отлипли сквозные полоскии в трубки свернулись на светлых стволах.

Люблю целовать их янтарные раны,люблю их стыдливые гладить листки…То медом повеет с соседней поляны,то тиной потянет с недальной реки.

Прозрачны и влажны зеленые тени.Кузнечики тикают — шепчут кусты, —и бледные крестики тихой сиреникропят на могилах сырые кресты.

45. VIOLA TRICOLOR{*}

Анютины-глазки, веселые-глазки,в угрюмое марево наших пустыньглядите вы редко из ласковой сказки,из мира забытых святынь.

Анютины-глазки… Расплывчато вьетсяпо черному бархату мягкий узор,лиловый и желтый, — и кротко смеетсяцветов целомудренный взор.

Мы к чистой звезде потеряли дорогу,мы много страдали, котомки пусты,мы очень устали… Скажите вы Богу,скажите об этом, цветы.

Простим ли страданью, найдем ли звезду мы?Анютины-глазки, молитесь за нас,чтоб стали все люди, их чувства и думы,        немного похожи на вас.

46. В ЗВЕРИНЦЕ{*}

Тут не звери — тут боги живут.Ослепленный любуется люд          павлинами, львами…А меня почему-то привлекты, пушистый, ушастый зверек          с большими глазами.Отыскал тебя в дальних краяхпутешественник в синих очках,          в кокосовой шапкеи, с добычей вернувшись назад,написал по-латыни доклад          о складке на лапке.Ходит, ходит, не видя людей,желтый лев за решеткой своей,          как маятник медный;рядом белый сияет павлин…Кто заметит тебя? Ты один,          тушканчик мой бедный.И с тоскою великой любвия в глаза углубляюсь твои,          большие, больные:в них вся жалоба жизни моей,в них предсмертная кротость детей,          страданья родные…

47. НОЧНЫЕ БАБОЧКИ{*}

Я помню вечера в начале листопада,ночную глубину тоскующего сада,где дуба одного листва еще густа;и млеет мглистая густая темнотапод ветками его, и нежные ночницыеще к нему летят в лиловый сонный час:трепещут в темноте незримые ресницы,порхают призраки пушистые…                                 Для вас,ночные бабочки, приманку я готовлю:предчувствуя с утра удачливую ловлю,я пиво пьяное смешаю пополамс согретой патокой, потом прибавлю рому.

И в сад я выхожу, к туманам, к чудесам,и липким золотом я мажу по сыромудубовому стволу, и с кисти каплет сок,по трещинам ползет, блестящий и пахучий…Шафранный шар луны всплывает из-за тучи,и дуб, сообщник мой, развесист и высок.Впитал он не одно земное сновиденье;я жду в лиловой мгле, и он со мною ждет.

И вот, таинственно-внезапно, как паденьезвезды, — задумчиво-беззвучно, как полетцветочного пушка, — одна, затем другаятень малая скользит, белеясь и мигая:рождаются во тьме седые мотыльки.

На ствол я навожу круг лампочки карманнойи вижу: пять ночниц вбирают сок дурманный,блаженно выпустив витые хоботкии крылья серые на розовой подкладкеподняв, оцепенев, — и вдруг, взмахнув крыломскрываются во мрак — и вновь на запах сладкийслетаются легко. Стою перед стволом,внимательно слежу наряд их полуявный,окраску и узор, и, выбрав мотылька,над самою корой я всплескиваю плавнобелесой кисеей широкого сачка.

Чудесные часы! Восторг воспоминанья!Волнуется душа… Латинские названьякружатся в голове, — а ночь тепла, мутна…Висит в набухшей мгле лимон луны огромный.Вдали, между ветвей, за клумбами, за темнойплощадкою, — горят в усадьбе три окна.Оттуда в должный час меня окликнуть можно,сказать, что спать пора, и, выглянув в окно,увидеть: черный сад, фонарик осторожный,мелькнувшего сачка белесое пятно…

И возвращаюсь я с добычею воздушной:еще стучится жизнь о стенки коробка,на вату лью эфир, холодный, сладко-душный;под грудку я беру малютку мотылька, —слабеет, гаснет он — крылатый человечек,и в пробковую щель меж липовых дощечекпоимки бережно я вкалываю в ряд.Усните, крылышки, глазастые головки,       тончайшие сяжки!..                           Вот пухлый шелкопряд,рябой, как палый лист; вот крылья черной совкис жемчужной ижицей на жилке узловой;вот веер крохотный с бахромкой световой;вот кроткий старичок, монашек в темной рясе— и вот царевна их, невеста ветерка:две ленты бархата на розовом атласе,фламинговый пушок на кончике брюшка…

Спасибо, нежные!.. шли годы за годами,вы таяли с теплом и вспыхивали вновь.Неизъяснимую я чувствовал любовь,мечтательно склонясь над вашими рядамив стеклянных ящиках душистых и сухих,как легкие листы больших, поблекших библийс цветами блеклыми, заложенными в них…Не знаю, мотыльки, быть может, вы погибли;проникла плесень, моль, подъели червячки,сломались крылышки, и лапки, и сяжки, —иль руки грубые заветный шкап открылии хрустнуло стекло, — и вы превращеныв цветную горсточку благоуханной пыли…

Не знаю, нежные, — но из чужой страныгляжу я в глубину тоскующего сада;я помню вечера в начале листопада,и дуб мой на лугу, и запах медовой,и желтую луну над черными ветвями, —и плачу, и лечу, и в сумерки я с вамивитаю и дышу под ласковой листвой.

IV. ДВИЖЕНЬЕ