Александр Величанский - Под музыку Вивальди Страница 18

7. Алексей

А звонарь-то Алексей-заикапред своею звонницей воскресной,как Давид пред скиниею, скачет,словно он к колоколам привязан,и на нитках, как марионетка,дергается, звону повинуясь,воздух бьет подрясника крыламине своей, а Божескою волей.

От великой доброты душевнойзаикался он, переполняясьдобрым словом, и нагрянув в горло,птицею в силках – словечко в связках —билось, и провещаться стараясь,Алексей сильнее улыбалсяи махал руками, словно птаха,выше смысла звучного взлетая.

КАХЕТИНСКИЕ СТИХИ

1985–1986

Зурабу и Ламаре

«Где хорошо».

В Кахетии, неподалеку от Телави, есть деревня Алмати. Я гостил там несколько раз и всякий раз недолго. Однако на то, чтобы хоть извне осмыслить «механизм» жизни этого селенья, ушел весь многолетний опыт моего общения с Грузией, без которого я не постиг бы образ страны в очертаниях этой деревушки. Впрочем, многолетнего опыта не жалко – приобщившись Алмати, я вдруг другими глазами взглянул на всю Грузию, на Тбилиси и даже на старинных в нем друзей. Приобщившись Алмати, я другими глазами взглянул и на русскую поэтическую традицию описания «кавказских красот», основным недостатком которой мне представляется нарочитая экзотичность изображений в сочетании с растительной пышностью слога, которую наши северные гости пытались сквозь неизвестный им язык усвоить у своих гостеприимных хозяев. Тешу себя надеждой, что хоть в какой-то мере отступил от этого чуть приевшегося уже в XIX в. канона, и, может быть, так оно и есть, если понимать «красноречие», без которого трудно говорить о Грузии, как ОБРАЗ, а не как ПРИЕМ. Тем не менее, освободиться от каких бы то ни было влияний невозможно – невозможно даже достаточно точно осознать, от кого и в какой мере ты зависишь в своих писаниях, особенно если пишешь о Грузии, где можно подпасть под обаяние поэта, который вовсе тебе неведом, но чья просодия, что называется, витает в воздухе. Таким образом, отстраняясь от известных мне Анны Каландадзе и Нико Самадашвили, тщательно избегая соприкосновения с теплолюбивой восторженностью Пастернака, я все же, как ни старался, не смог избавиться от нескольких интонаций Мандельштама («Человек бывает старым, а барашек – молодым»). Но самое сильное и прямое влияние оказал на меня не вербальный, а визуальный ряд «Пасторали» Иоселиани – мне кажется, не заучи я эту ленту наизусть, я просто не увидел бы Алмати. А, возможно, всё же увидел бы. Но так или иначе, я благодарен Отару Иоселиани в той же мере, в какой бесконечно признателен Ламаре Кикнадзе, без рассказов и пояснений которой многим стихотворениям этого сборника просто неоткуда было бы взяться.

Январь 1986

С января 1986 года я ни слова не изменил в этом сборнике, решившись не примешивать к тогдашнему его настроению скорбного чувства вины и ответственности, которое после 9 апреля 1989 года вытеснило все прочие мысли и ощущения, связанные в моем представлении с родной для меня Грузией.

Апрель 1990

«Чтоб уразуметь Алмати…»

Чтоб уразуметь Алматидолжен видеть ты опорувсей долины Алазанской —Алаверди храм срединеба. Но его твердынябез Алмати непонятна,как дитя без материнства,как кипенье без воды.

«Далеко ли от Алмати…»

Далеко ли от Алматимир чужой и захребетный? —Слушай, мир на то и мир он —сам себя отыщет он.Мир чужой от нас «имери»[14],и в определенном смыслевсяк чужак – имеретинец,кем бы не был наречен.

«Чуть исчезла солнца кромка…»

Чуть исчезла солнца кромкаяркая за кромкой горной,в небесах раскрылись звезды,как огромные глаза,вспыхнула над Цинандалии чуть дальше – над Телавигроздь огней, что породилаалазанская лоза.

«С трех сторон вокруг Алмати…»

С трех сторон вокруг Алматибурых гор застыла буря,и из-за одной восходитсолнце – ярким, полноцветным —а садится за другуютак же вдруг, молниеносно —долгих сумерек томленьездешних душ не растлевает.

«По-над впадиною речки…»

По-над впадиною речки,над ночным шумком Инцобыдом стоит последний илисамый первый дом в селенье —в отдаленье от овечьейтесноты строений прочих,и Инцоба об Алматипо его оконцу судит.

«А названия окрестных…»

А названия окрестныхнаселенных пунктов, словнопрейскурант напитков славных —кто же в оном не знаток? —но не вина, а селенья —Цинандали и Кварелииль сельцо Напареули,или Греми-городок.

«Храм в селе напротив – «Хмала»…»

Храм в селе напротив – «Хмала»(«Меч») – так назван почему-тонебольшой и обветшалыйхрам – на нем растут деревьяи кусты – служил недавноон сторожкой… Что ж поделать:хоть во всем мы столь не схожи,все же мы – единоверцы.

«Где ж разрушенные храмы?..»

Где ж разрушенные храмы? —на том свете, на том светеони в Царствии небесномпребывают неземны.Где же тот, кто их разрушил? —там же, где пребудет вечновсяк свидетель разрушеньядома, улицы, страны.

«Осень поздняя блаженна…»

Осень поздняя блаженна.Урожай тяжелый собран.И вино в огромных квеври[15],по словам грузин, «кипит»,словно лава в недрах з́емных —та, что вырвавшись наружу,как усталость замираетв гор мозолистый гранит.

«На дворе ноябрь, но лето…»

На дворе ноябрь, но летоеще теплится в Алмати.Яблоки – в ветвях зеленыхи фонарики хурмы,но чем выше, тем рыжеегорный лес, а выше иней,выше – снег: чреда сезоноввертикальна – до зимы.

«Кабаны, медведи, лисы…»

Кабаны, медведи, лисы,зайцы, серны – все со снегомв горных зарослях столкнутсявскоре и усвоят ясносмысл его, как смерть, холодный,но – дурная иль благая —снега весть достигнет редкообитателей долины.

«Вепри? – нет: за перевалом…»

Вепри? – нет: за переваломони кроются: лезгиныпо старинке мусульманскойне едят свинину их…Рай свиной! Эдем кабаний!Нет земли обетованнойлишь бедняге человеку,убивавшему святых.

«Ночь, конечно, очевидней…»

Ночь, конечно, очевиднейдня цветного. Кто же мракане заметит? Только ночьюнам вселенная видна.В ночь отчетливее речитой воды высокогорнойв час, когда душою чистойс кем-то говорит она.

«За горой восточной где-то…»

За горой восточной где-товстало утреннее солнце,но еще лежит в Алматитьма ночная. И росаполновесна. Гонит стадов темноте пастух. Но в небена глазах созвездья гаснут:выцветают, как глаза.

«От зимы зимою, братцы…»

От зимы зимою, братцы,никуда нам не укрыться.На вершинах гор окружныхснег лежит. Но он растает.Лишь с шестым по счету снегомнастает зима в Алматитеплая для нас – пришельцевиз страны шестого снега.

«Не видны – слышны скорее…»

Не видны – слышны скореегор аккорды – на октавуили выше или нижегоризонт неугомонный.Этой музыкой от зреньяскрыта сини монотонность —беспросветная пустынянеприкаянного неба.

«Высоко на горных кручах…»

Высоко на горных кручах,как шаман, кричит и скачето, почти отвесных речекполудикая вода,что влачится по долиненищенкой в отребьях пеныс известью кавказской в сгибахутомленного хребта.

«Но и здесь печальна осень…»

Но и здесь печальна осень.В огородах чахнет чала[16].Ночь приходит в гости ранои гостит подолгу, ноеще с яблони могучейне стряхнул мальчишка яблок,и, как клад, уже зарытов землю новое вино.

«Почвы серой и зернистой…»

Почвы серой и зернистойроссыпи и впрямь златые.Но дороже злата летомсеребристая вода:меруэ[17] ее мгновеннопревратит в вино, как в КанеГалилейской иль в сацивипревращает без труда.

«Утро. Горы неподвижны…»

Утро. Горы неподвижны.Нежен свет. Какой-то малыйна околице деревнизло швыряется камнямив некую собаку – каждыйраз собака отбегаетот камней, но неизбежновозвращается… В чем дело?

«Как в любой другой деревне…»

Как в любой другой деревнеукреплен среди Алматина столбах, для пытки годных,лик великого тирана,и глядит аляповатона крестьян земляк великий,что за общий счет написаннеким местным богомазом.

«Взобрался соседский мальчик…»