Осип Мандельштам - Стихотворения Страница 19

10 января 1934

Меня преследуют две-три случайных фразы,Весь день твержу: печаль моя жирна…О Боже, как жирны и синеглазыСтрекозы смерти, как лазурь черна.

Где первородство? где счастливая повадка?Где плавкий ястребок на самом дне очей?Где вежество? где горькая украдка?Где ясный стан? где прямизна речей,

Запутанных, как честные зигзагиУ конькобежца в пламень голубой, —Морозный пух в железной крутят тяге,С голуботвердой чокаясь рекой.

Ему солей трехъярусных растворы,И мудрецов германских голоса,И русских первенцев блистательные спорыПредставились в полвека, в полчаса.

И вдруг открылась музыка в засаде,Уже не хищницей лиясь из-под смычков,Не ради слуха или неги ради,Лиясь для мышц и бьющихся висков,

Лиясь для ласковой, только что снятой маски,Для пальцев гипсовых, не держащих пера,Для укрупненных губ, для укрепленной ласкиКрупнозернистого покоя и добра.

Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —Сон в оболочке сна, внутри которой снилосьНа полшага продвинуться вперед.

А посреди толпы стоял гравировальщик,Готовясь перенесть на истинную медьТо, что обугливший бумагу рисовальщикЛишь крохоборствуя успел запечатлеть.

Как будто я повис на собственных ресницах,И созревающий, и тянущийся весь, —Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицахЕдинственное, что мы знаем днесь…

* * *

Когда душе, и то́ропкой, и робкой,Предстанет вдруг событий глубина,Она бежит виющеюся тропкой,Но смерти ей тропина не ясна.

Он, кажется, дичился умираньяЗастенчивостью славной новичкаИль звука первенца в блистательном собраньи,Что льется внутрь – в продольный лес смычка,

Что льется вспять, еще ленясь и мерясьТо мерой льна, то мерой волокна,И льется смолкой, сам себе не верясь,Из ничего, из нити, из темна, —

Лиясь для ласковой, только что снятой маски,Для пальцев гипсовых, не держащих пера,Для укрупненных губ, для укрепленной ласкиКрупнозернистого покоя и добра.

* * *

Он дирижировал кавказскими горамиИ машучи ступал на тесных Альп тропы,И, озираючись, пустынными брегамиШел, чуя разговор бесчисленной толпы.

Толпы умов, влияний, впечатленийОн перенес, как лишь могущий мог:Рахиль глядела в зеркало явлений,А Лия пела и плела венок.

* * *

А посреди толпы, задумчивый, брадатый,Уже стоял гравер – друг меднохвойных доск,Трехъярой окисью облитых в лоск покатый,Накатом истины сияющих сквозь воск.

Как будто я повис на собственных ресницахВ толпокрылатом воздухе картинТех мастеров, что насаждают в лицахПорядок зрения и многолюдства чин.

* * *

Мастерица виноватых взоров,Маленьких держательница плеч!Усмирен мужской опасный норов,Не звучит утопленница-речь.

Ходят рыбы, рдея плавниками,Раздувая жабры: на, возьми!Их, бесшумно охающих ртами,Полухлебом плоти накорми.

Мы не рыбы красно-золотые,Наш обычай сестринский таков:В теплом теле ребрышки худыеИ напрасный влажный блеск зрачков.

Маком бровки мечен путь опасный.Что же мне, как янычару, любЭтот крошечный, летуче-красный,Этот жалкий полумесяц губ?..

Не серчай, турчанка дорогая:Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,Твои речи темные глотая,За тебя кривой воды напьюсь.

Ты, Мария, – гибнущим подмога,Надо смерть предупредить – уснуть.Я стою у твердого порога.Уходи, уйди, еще побудь.

* * *

Твоим узким плечам под бичами краснеть,Под бичами краснеть, на морозе гореть.

Твоим детским рукам утюги поднимать,Утюги поднимать да веревки вязать.

Твоим нежным ногам по стеклу босиком,По стеклу босиком, да кровавым песком.

Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,Черной свечкой гореть да молиться не сметь.

Воронежские стихи

Чернозем

Переуважена, перечерна, вся в холе,Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,Вся рассыпаючись, вся образуя хор, —Комочки влажные моей земли и воли…

В дни ранней пахоты черна до синевы,И безоружная в ней зиждется работа —Тысячехолмие распаханной молвы:Знать, безокружное в окружности есть что-то.

И все-таки, земля – проруха и обух.Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай:Гниющей флейтою настраживает слух,Кларнетом утренним зазябливает ухо…

Как на лемех приятен жирный пласт,Как степь лежит в апрельском провороте!Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен,                         глазаст…Черноречивое молчание в работе.

* * *

Я должен жить, хотя я дважды умер,А город от воды ополоумел:Как он хорош, как весел, как скуласт,Как на лемех приятен жирный пласт,Как степь лежит в апрельском провороте,А небо, небо – твой Буонаротти…

* * *

Пусти меня, отдай меня, Воронеж:Уронишь ты меня иль проворонишь,Ты выронишь меня или вернешь, —Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож…

* * *

Я живу на важных огородах.Ванька-ключник мог бы здесь гулять.Ветер служит даром на заводах,И далеко убегает гать.

Чернопахотная ночь степных закраинВ мелкобисерных иззябла огоньках.За стеной обиженный хозяинХодит-бродит в русских сапогах.

И богато искривилась половица —Этой палубы гробовая доска.У чужих людей мне плохо спитсяИ своя-то жизнь мне не близка.

* * *

Наушнички, наушники мои!Попомню я воронежские ночки:Недопитого голоса АиИ в полночь с Красной площади гудочки…

Ну как метро? Молчи, в себе таи,Не спрашивай, как набухают почки,И вы, часов кремлевские бои, —Язык пространства, сжатого до точки…

* * *

Это какая улица?Улица Мандельштама.Что за фамилия чортова —Как ее ни вывертывай,Криво звучит, а не прямо.

Мало в нем было линейного,Нрава он не был лилейного,И потому эта улицаИли, верней, эта ямаТак и зовется по имениЭтого Мандельштама…

* * *

За Паганини длиннопалымБегут цыганскою гурьбой —Кто с чохом чех, кто с польским балом,А кто с венгерской чемчурой.

Девчонка, выскочка, гордячка,Чей звук широк, как Енисей, —Утешь меня игрой своей:На голове твоей, полячка,Марины Мнишек холм кудрей,Смычок твой мнителен, скрипачка.

Утешь меня Шопеном чалым,Серьезным Брамсом, нет, постой:Парижем мощно-одичалым,Мучным и потным карнаваломИль брагой Вены молодой —

Вертлявой, в дирижерских фраках,В дунайских фейерверках, скачкахИ вальс из гроба в колыбельПереливающей, как хмель.

Играй же на разрыв аортыС кошачьей головой во рту,Три чорта было – ты четвертый,Последний чудный чорт в цвету.

* * *

От сырой простыни говорящая —Знать, нашелся на рыб звукопас —Надвигалась картина звучащаяНа меня, и на всех, и на вас…

Начихав на кривые убыточки,С папироской смертельной в зубах,Офицеры последнейшей выточки —На равнины зияющий пах…

Было слышно жужжание низкоеСамолетов, сгоревших дотла,Лошадиная бритва английскаяАдмиральские щеки скребла.

Измеряй меня, край, перекраивай —Чуден жар прикрепленной земли! —Захлебнулась винтовка Чапаева:Помоги, развяжи, раздели!..

* * *

День стоял о пяти головах. Сплошные пять сутокЯ, сжимаясь, гордился пространством за то,                         что росло на дрожжах.Сон был больше, чем слух, слух был старше,                         чем сон, – слитен, чуток,А за нами неслись большаки на ямщицких                                   вожжах.

День стоял о пяти головах, и, чумея от пляса,Ехала конная, пешая шла черноверхая масса —Расширеньем аорты могущества в белых                         ночах – нет, в ножах —Глаз превращался в хвойное мясо.

На вершок бы мне синего моря, на игольное                                   только ушко!Чтобы двойка конвойного времени парусами                                   неслась хорошо.Сухомятная русская сказка, деревянная ложка, ау!Где вы, трое славных ребят из железных ворот                                        ГПУ?

Чтобы Пушкина чудный товар не пошел                              по рукам дармоедов,Грамотеет в шинелях с наганами племя                                пушкиноведов —Молодые любители белозубых стишков.На вершок бы мне синего моря, на игольное                                   только ушко!

Поезд шел на Урал. В раскрытые рты намГоворящий Чапаев с картины скакал звуковой…За бревенчатым тылом, на ленте простыннойУтонуть и вскочить на коня своего!

Кама