Осип Мандельштам - Стихотворения Страница 18

Ариост

В Европе холодно. В Италии темно.Власть отвратительна, как руки брадобрея.О, если б распахнуть, да как нельзя скорее,На Адриатику широкое окно.

Над розой мускусной жужжание пчелы,В степи полуденной – кузнечик мускулистый.Крылатой лошади подковы тяжелы,Часы песочные желты и золотисты.

На языке цикад пленительная смесьИз грусти пушкинской и средиземной спеси,Как плющ назойливый, цепляющийся весь,Он мужественно врет, с Орландом куролеся.

Часы песочные желты и золотисты,В степи полуденной кузнечик мускулистый —И прямо на луну влетает враль плечистый…

Любезный Ариост, посольская лиса,Цветущий папоротник, парусник, столетник,Ты слушал на луне овсянок голоса,А при дворе у рыб – ученый был советник.

О, город ящериц, в котором нет души, —От ведьмы и судьи таких сынов рожалаФеррара черствая и на цепи держала,И солнце рыжего ума взошло в глуши.

Мы удивляемся лавчонке мясника,Под сеткой синих мух уснувшему дитяти,Ягненку на дворе, монаху на осляти,Солдатам герцога, юродивым слегкаОт винопития, чумы и чеснока, —И свежей, как заря, удивлены утрате…

* * *

Не искушай чужих наречий, но постарайся                         их забыть:Ведь все равно ты не сумеешь стекло зубами                              укусить.

О, как мучительно дается чужого клекота полет —За беззаконные восторги лихая плата стережет.

Ведь умирающее тело и мыслящий бессмертный ротВ последний раз перед разлукой чужое имя                                   не спасет.

Что, если Ариост и Тассо, обворожающие нас,Чудовища с лазурным мозгом и чешуей                         из влажных глаз?

И в наказанье за гордыню, неисправимый звуколюб,Получишь уксусную губку ты для изменнических                                   губ.

Старый Крым

Холодная весна. Голодный Старый Крым,Как был при Врангеле – такой же виноватый.Овчарки на дворе, на рубищах заплаты,Такой же серенький, кусающийся дым.

Все так же хороша рассеянная даль —Деревья, почками набухшие на малость,Стоят, как пришлые, и возбуждает жалостьВчерашней глупостью украшенный миндаль.

Природа своего не узнает лица,И тени страшные Украины, Кубани…Как в туфлях войлочных голодные крестьянеКалитку стерегут, не трогая кольца…

* * *

Мы живем, под собою не чуя страны,Наши речи за десять шагов не слышны,А где хватит на полразговорца,Там припомнят кремлевского горца.Его толстые пальцы, как черви, жирны,И слова, как пудовые гири, верны,Тараканьи смеются глазищаИ сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,Он играет услугами полулюдей.Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,Он один лишь бабачит и тычет.Как подкову, дарит за указом указ —Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.Что ни казнь у него – то малинаИ широкая грудь осетина.

* * *

Квартира тиха как бумага —Пустая, без всяких затей, —И слышно, как булькает влагаПо трубам внутри батарей.

Имущество в полном порядке,Лягушкой застыл телефон,Видавшие виды манаткиНа улицу просятся вон.

А стены проклятые тонки,И некуда больше бежать,А я как дурак на гребенкеОбязан кому-то играть.

Наглей комсомольской ячейкиИ вузовской песни наглей,Присевших на школьной скамейкеУчить щебетать палачей.

Пайковые книги читаю,Пеньковые речи ловлюИ грозное баюшки-баюКолхозному баю пою.

Какой-нибудь изобразитель,Чесатель колхозного льна,Чернила и крови смеситель,Достоин такого рожна.

Какой-нибудь честный предатель,Проваренный в чистках, как соль,Жены и детей содержатель,Такую ухлопает моль.

И столько мучительной злостиТаит в себе каждый намек,Как будто вколачивал гвоздиНекрасова здесь молоток.

Давай же с тобой, как на плахе,За семьдесят лет начинать,Тебе, старику и неряхе,Пора сапогами стучать.

И вместо ключа ИпокреныДавнишнего страха струяВорвется в халтурные стеныМосковского злого жилья.

* * *

У нашей святой молодежиХорошие песни в крови —На баюшки-баю похожиИ баю борьбу объяви.

И я за собой примечаюИ что-то такое пою:Колхозного бая качаю,Кулацкого пая пою.

Восьмистишия

1

Люблю появление ткани,Когда после двух или трех,А то четырех задыханийПрийдет выпрямительный вздох.

И дугами парусных гонокЗеленые формы чертя,Играет пространство спросонок —Не знавшее люльки дитя.

2

Люблю появление ткани,Когда после двух или трех,А то четырех задыханийПрийдет выпрямительный вздох.

И так хорошо мне и тяжко,Когда приближается миг,И вдруг дуговая растяжкаЗвучит в бормотаньях моих.

3

О бабочка, о мусульманка,В разрезанном саване вся, —Жизняночка и умиранка,Такая большая – сия!

С большими усами кусаваУшла с головою в бурнус.О флагом развернутый саван,Сложи свои крылья – боюсь!

4

Шестого чувства крошечный придатокИль ящерицы теменной глазок,Монастыри улиток и створчаток,Мерцающих ресничек говорок.

Недостижимое, как это близко —Ни развязать нельзя, ни посмотреть, —Как будто в руку вложена запискаИ на нее немедленно ответь…

5

Преодолев затверженность природы,Голуботвердый глаз проник в ее закон.В земной коре юродствуют породы,И как руда из груди рвется стон.

И тянется глухой недоразвитойКак бы дорогой, согнутою в рог,Понять пространства внутренний избытокИ лепестка и купола залог.

6

Когда, уничтожив набросок,Ты держишь прилежно в умеПериод без тягостных сносок,

Единый во внутренней тьме,И он лишь на собственной тягеЗажмурившись, держится сам,Он так же отнесся к бумаге,Как купол к пустым небесам.

7

И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,И Гете, свищущий на вьющейся тропе,И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,Считали пульс толпы и верили толпе.Быть может, прежде губ уже родился шёпотИ в бездревесности кружилися листы,И те, кому мы посвящаем опыт,До опыта приобрели черты.

8

И клена зубчатая лапаКупается в круглых углах,И можно из бабочек крапаРисунки слагать на стенах.

Бывают мечети живые —И я догадался сейчас:Быть может, мы Айя-СофияС бесчисленным множеством глаз.

9

Скажи мне, чертежник пустыни,Арабских песков геометр,Ужели безудержность линийСильнее, чем дующий ветр? —Меня не касается трепетЕго иудейских забот —Он опыт из лепета лепитИ лепет из опыта пьет…

10

В игольчатых чумных бокалахМы пьем наважденье причин,Касаемся крючьями малых,Как легкая смерть, величин.

И там, где сцепились бирюльки,Ребенок молчанье хранит,Большая вселенная в люлькеУ маленькой вечности спит.

11

И я выхожу из пространстваВ запущенный сад величинИ мнимое рву постоянствоИ самосознанье причин.

И твой, бесконечность, учебникЧитаю один, без людей, —Безлиственный, дикий лечебник,Задачник огромных корней.

Стихи памяти Андрея Белого

* * *

Голубые глаза и горячая лобная кость —Мировая манила тебя молодящая злость.

И за то, что тебе суждена была чудная власть,Положили тебя никогда не судить и не клясть.

На тебя надевали тиару – юрода колпак,Бирюзовый учитель, мучитель, властитель,                              дурак!

Как снежок на Москве заводил кавардак гоголек:Непонятен-понятен, невнятен, запутан, легок…

Собиратель пространства, экзамены сдавший                              птенец,Сочинитель, щегленок, студентик, студент,                              бубенец…

Конькобежец и первенец, веком гонимый взашейПод морозную пыль образуемых вновь падежей.

Часто пишется казнь, а читается правильно —                                   песнь,Может быть, простота – уязвимая смертью                              болезнь?

Прямизна нашей речи не только пугач                              для детей —Не бумажные дести, а вести спасают людей.

Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,Налетели на мертвого жирные карандаши.

На коленях держали для славных потомков                              листы,Рисовали, просили прощенья у каждой черты.

Меж тобой и страной ледяная рождается                              связь —Так лежи, молодей и лежи, бесконечно                              прямясь.

Да не спросят тебя молодые, грядущие те,Каково тебе там в пустоте, в чистоте, сироте…

10 января 1934