Анна Ахматова - Анна Ахматова. Стихотворения Страница 19

Б. П.

И снова осень валит Тамерланом,В арбатских переулках тишина.За полустанком или за туманомДорога непроезжая черна.Так вот она, последняя! И яростьСтихает. Все равно что мир оглох…Могучая евангельская старостьИ тот горчайший гефсиманский вздох.Здесь всё тебе принадлежит по праву,Стеной стоят дремучие дожди,Отдай другим игрушку мира – славу,Иди домой и ничего не жди.

Он прав – опять фонарь, аптека,Нева, безмолвие, гранит…Как памятник началу века,Там этот человек стоитКогда он Пушкинскому Дому,Прощаясь, помахал рукойИ принял смертную истомуКак незаслуженный покой.

Особенных претензий не имеюЯ к этому сиятельному дому,Но так случилось, что почти всю жизньЯ прожила под знаменитой кровлейФонтанного Дворца… Я нищейВ него вошла и нищей выхожу…

Н.П.

И сердце то уже не отзоветсяНа голос мой, ликуя и скорбя.Все кончено… И песнь моя несетсяВ пустую ночь, где больше нет тебя.

Забудут? – вот чем удивили!Меня забывали сто раз,Сто раз я лежала в могиле,Где, может быть, я и сейчас.

А Муза и глохла и слепла,В земле истлевала зерном,Чтоб после, как Феникс из пепла,В эфире восстать голубом.

О.М.

Я над ними склонюсь, как над чашей,В них заветных заметок не счестьОкровавленной юности нашейЭто черная нежная весть.

Тем же воздухом, так же над безднойЯ дышала когда-то в ночи,В той ночи и пустой и железной,Где напрасно зови и кричи.

О, как пряно дыханье гвоздики,Мне когда-то приснившейся там,Это кружатся Эвридики,Бык Европу везет по волнам.

Это наши проносятся тениНад Невой, над Невой, над Невой,Это плещет Нева о ступени,Это пропуск в бессмертие твой.

Это ключики от квартиры,О которой теперь ни гу-гу…Это голос таинственной лиры,На загробном гостящей лугу.

Он и праведный, и лукавый,И всех месяцев он страшней:В каждом Августе, Боже правый,Столько праздников и смертей.

Разрешенье вина и елея…Спас, Успение… Звездный свод!…Вниз уводит, как та аллея,Где остаток зари алеет,В беспредельный туман и ледВверх, как лестница, он ведет.

Притворялся лесом волшебным,Но своих он лишился чар.Был надежды «напитком целебным»В тишине заполярных нар……

А теперь! Ты, новое горе,Душишь грудь мою, как удав…И грохочет Черное Море,Изголовье мое разыскав.

Могла ли Биче словно Дант творить,Или Лаура жар любви восславить?Я научила женщин говорить…Но, Боже, как их замолчать заставить!

Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ.Одичалые розы пурпурным шиповником стали,А лицейские гимны все так же заздравно звучат.Полстолетья прошло… Щедро взыскана дивной судьбою,Я в беспамятстве дней забывала теченье годов,И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собоюОчертанья живые моих царскосельских садов.

Не мудрено, что похоронным звономЗвучит порой непокоренный стих.Пустынно здесь! Уже за АхерономТри четверти читателей моих.

А вы, друзья! Осталось вас немного,Последние, вы мне еще милей…Какой короткой сделалась дорога,Которая казалась всех длинней.

Он не траурный, он не мрачный,Он почти как сквозной дымок,Полуброшенной новобрачнойЧерно-белый легкий венок.А под ним тот профиль горбатый,И парижской челки атлас,И зеленый, продолговатый,Очень зорко видящий глаз.

Здесь все меня переживет,Все, даже ветхие скворешниИ этот воздух, воздух вешний,Морской свершивший перелет.

И голос вечности зоветС неодолимостью нездешней.И над цветущею черешнейСиянье легкий месяц льет.

И кажется такой нетрудной,Белея в чаще изумрудной,Дорога не скажу куда…

Там средь стволов еще светлее,И всё похоже на аллеюУ царскосельского пруда.

«…И кто-то приказал мне:Говори! Припомни все…»

Кому и когда говорила,Зачем от людей не таю,Что каторга сына сгноила,Что Музу засекли мою.

Я всех на земле виноватейКто был и кто будет, кто есть…И мне в сумасшедшей палатеВаляться – великая честь.

М. М. 3‹ощенко›

Словно дальнему голосу внемлю,А вокруг ничего, никого.В эту черную добрую землюВы положите тело его.Ни гранит, ни плакучая иваПрах легчайший не осенят,Только ветры морские с залива,Чтоб оплакать его, прилетят…

Татарское, дремучееПришло из никогда,К любой беде липучее,Само оно – беда.

От меня, как от той графини,Шел по лесенке винтовой,Чтоб увидеть рассветный, синийСтрашный час над страшной Невой.

Непогребенных всех – я хоронила их,Я всех оплакала, а кто меня оплачет?

Я к розам хочу, в тот единственный сад,Где лучшая в мире стоит из оград,

Где статуи помнят меня молодой,А я их под невскою помню водой.

В душистой тиши между царственных липМне мачт корабельных мерещится скрип.

И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,Любуясь красой своего двойника.

И замертво спят сотни тысяч шаговВрагов и друзей, друзей и врагов.

А шествию теней не видно концаОт вазы гранитной до двери дворца.

Там шепчутся белые ночи моиО чьей-то высокой и тайной любви.

И все перламутром и яшмой горит,Но света источник таинственно скрыт.

Подумаешь, тоже работа, —Беспечное это житье:Подслушать у музыки что-тоИ выдать шутя за свое.

И чье-то веселое скерцоВ какие-то строки вложив,Поклясться, что бедное сердцеТак стонет средь блещущих нив.

А после подслушать у леса,У сосен, молчальниц на вид,Пока дымовая завесаТумана повсюду стоит.

Налево беру и направо,И даже, без чувства вины,Немного у жизни лукавой,И все – у ночной тишины.

Не должен быть очень несчастнымИ главное скрытным. О нет! —Чтоб быть современнику ясным,Весь настежь распахнут поэт.

И рампа торчит под ногами,Все мертвенно, пусто, светло,Лайм-лайта позорное пламяЕго заклеймило чело.

А каждый читатель как тайна,Как в землю закопанный клад,Пусть самый последний, случайный,Всю жизнь промолчавший подряд.

Там все, что природа запрячет,Когда ей угодно, от нас.Там кто-то беспомощно плачетВ какой-то назначенный час.

И сколько там сумрака ночи,И тени, и сколько прохлад,Там те незнакомые очиДо света со мной говорят,

За что-то меня упрекаютИ в чем-то согласны со мной…Так исповедь льется немая,Беседы блаженнейший зной.

Наш век на земле быстротеченИ тесен назначенный круг,А он неизменен и вечен —Поэта неведомый друг.

От Царскосельских лип…

Казалось мне, что песня спетаСредь этих опустелых зал.О, кто бы мне тогда сказал,Что я наследую всё это:Фелицу, лебедя, мостыИ все китайские затеи,Дворца сквозные галереиИ липы дивной красоты.И даже собственную тень,Всю искаженную от страха,И покаянную рубаху,И замогильную сирень.

В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,Светила нам только зловещая тьма,Свое бормотали арыки,И Азией пахли гвоздики.

И мы проходили сквозь город чужой,Сквозь дымную песнь и полуночный зной,Одни под созвездием Змея,Взглянуть друг на друга не смея.

То мог быть Стамбул или даже Багдад,Но, увы! не Варшава, не Ленинград,И горькое это несходствоДушило, как воздух сиротства.

И чудилось: рядом шагают века,И в бубен незримая била рука,И звуки, как тайные знаки,Пред нами кружились во мраке.

Мы были с тобою в таинственной мгле,Как будто бы шли по ничейной земле,Но месяц алмазной фелукойВдруг выплыл над встречей-разлукой…

И если вернется та ночь и к тебеВ твоей для меня непонятной судьбе,Ты знай, что приснилась кому-тоСвященная эта минута.

О, как меня любили ваши деды,Улыбчиво, и томно, и светло.Прощали мне и дольники и бредыИ киевское помело.Прощали мне (и то всего милее)Они друг друга…

Как птица, мне ответит эхо.

Умолк вчера неповторимый голос,И нас покинул собеседник рощ.Он превратился в жизнь дающий колосИли в тончайший, им воспетый дождь.И все цветы, что только есть на свете,Навстречу этой смерти расцвели.Но сразу стало тихо на планете,Носящей имя скромное… Земли.

Словно дочка слепого Эдипа,Муза к смерти провидца вела,А одна сумасшедшая липаВ этом траурном мае цвелаПрямо против окна, где когда-тоОн поведал мне, что перед нимВьется путь золотой и крылатый,Где он вышнею волей храним.

И в памяти черной, пошарив, найдешьДо самого локтя перчатки,И ночь Петербурга. И в сумраке ложТот запах и душный и сладкий.И ветер с залива. А там, между строк,Минуя и ахи и охи,Тебе улыбнется презрительно Блок —Трагический тенор эпохи.

А я говорю, вероятно, за многих:Юродивых, скорбных, немых и убогих,И силу свою мне они отдают,И помощи скорой и действенной ждут.

Так не зря мы вместе бедовали,Даже без надежды раз вздохнуть.Присягнули – проголосовалиИ спокойно продолжали путь.Не за то, что чистой я осталась,Словно перед Господом свеча,Вместе с вами я в ногах валяласьУ кровавой куклы палача.Нет! и не под чуждым небосводом,И не под защитой чуждых крылЯ была тогда с моим народом,Там, где мой народ, к несчастью, был.

Девятисотые годы