Татьяна Вольтская - В лёгком огне. Стихи Страница 2

«Ну, что, дружок, пожалуй, осень …»

Ну, что, дружок, пожалуй, осень —Слиняли аисты и цапли,Осталось долбануться оземьИ в перьях спрятаться, не так ли, —

В чужой судьбе, в чужой личине,В любви, что светит, но не греет.При желтой ветке – при лучинеИ ночь темней, и боль острее

От синевы небес нетяжких,Молочной дымки на болотеИ в длинных золотых рубашкахБерез, почти лишенных плоти.

В озябших пальцах все быстрееРассветы чиркают, как спички,Вокруг остывшей батареиРазбросанные, как кавычки —

Вкруг ветхих слов, оконной рамыРассевшейся, кофейной гущи,Расплесканной в борьбе неравнойИ с холодом, и с тьмой грядущей.

Так тихо, что вдали яснееБряцанье льдов, снегов раскаты:Зима на горизонте, с нею —Ее веселые солдаты,

Ее седые мародеры,До золота и тела падки.Ну, что, дружок, ты видишь, скороЗдесь будут новые порядки,

Полезут друг на друга рати —И братья, и отцы – войною,И легковесные объятьяНавряд ли будут нам стеною.

Ну а пока стоит над намиВ тиши полей, в сердечном громеСедьмое небо – словно знаньеО нашем настоящем доме.

Горят его пустые башни,И обещая, и пугая.Береза сбросила рубашку —И встала перед ним, нагая.

«С каждым днем, с каждым сном все короче…»

С каждым днем, с каждым сном все короче,Все прямее оставшийся путь.Только не торопи меня, Отче,Дай отравленный воздух глотнуть,

Дай поежиться – холодно, братцы! —Проходя по дрожащим мостам,Дай мне досыта нацеловатьсяС сыновьями Адама – а там —

Как листва в ноябре, отпылаю,Упаду, как неслышное «ах!»,Только имя Твое сохраняяНа рассыпавшихся губах.

«Ноябрь – как страстная суббота…»

Ноябрь – как страстная суббота:Спаситель спускается в ад,Деревья – обритою ротойСтоят и молчат.

Просеивается сквозь ситоВетвей умирающий свет,Все золото сорвано, смыто,Лишь тридцать монет

Дрожат на остывшей осине,На дне оглушенных сердец.Так сыро – как будто о СынеНе помнит Отец.

Мерцающий слиток вокзала,Рекламы пустое челоНад лужами. – Что ты сказала?– Да нет, ничего.

И поезд товарный облезлый(На краску, наверно, лимит)Вползает – как будто от бездныКлючами гремит.

Как будто не щебень с соляркой,А наши грехи он везет,Стеная, – как будто бы яркоНе весь горизонт

Займется с востока на запад,Как будто Спаситель сейчасВ одеждах из снега внезапноНе встанет средь нас.

«Человек, который дышит рядом…»

Человек, который дышит рядом,Дан тебе до утренней поры:Он растает в воздухе, разъятомНа пролеты лестницы, дворы,

Мокрый снег над вывеской погасшей,Он исчезнет в шорохе шаговУ метро, во тьме, в перловой кашеСонных лиц, беретов и платков,

Растворится, потеряв приметы,Сохраняя в ледяной крупе,Как в окошке, слабый сгусток света,Видный только Богу и тебе.

«Невысок мой бревенчатый терем…»

Невысок мой бревенчатый терем,Недалек помутившийся ум.Не пойму, почему ты растерян,И откуда в ушах этот шум.

Ты куда это сыр и печенье —На Маланьину свадьбу принес?А глоток коньяка от смущеньяНе поможет, и сердце, как пес

У соседки по свежей порошеКрупно скачет, звеня, на цепи.Счастье – тоже тяжелая ноша.С непривычки особенно. Спи.

«Так холодно – кажется, Малер…»

Так холодно – кажется, МалерГудит в позвоночнике. СольНа ветках. Желтеет брандмауэр,И тополь острижен под ноль.

И облако цвета шинели,Повисшее на золотомГвозде, над мостом, – неужелиСорвется? Не будем о том,

Что чудится вдруг в этой черной,Бурливой, блудливой волне,Свистеть и хрипеть обреченнойВ хваленом граните, во мне,

В скукожившемся прохожем,Напялившем город, как плащ, —О, как он потерт и поношен,И легок, и складчат. Не плачь.

То плац, то дворец, то казарма,И сдавленный вдох – вопрекиИмперскому шарму и сраму.И выдох. И трепет руки.

«Вырывают граждан из страны…»

Вырывают граждан из страныС мясом – будто гвозди из стены,А без них – как карте на стене —Удержаться не на чем стране.

Шелестит бумажная Сибирь,Рвется речка Волга, речка Свирь,Меч бумажный и бумажный щит:Только дунет ветер – и слетит.

«Ах, как жалко страну, как жалко …»

Ах, как жалко страну, как жалко —И тайгу, и канаву со льдом,И Камчатку, и Тихову АлкуС третьей парты, и этот, с трудом

Забываемый праздник – ни словаПро убитых – лишь Волга да степь,Над кровавою ямой – ОрловаРассыпает щебечущий степ.

Над бараками, над колючкой(Кто там спит – грузин, сибиряк?)Машет Грушенька белой ручкой,Семиструнный вздох – «чибиряк,

Чибиряк», и цыганским плечикомДрогнет даль.Неужели все?Неужели нас, искалеченных,Даже Бог уже не спасет?

«Ах, как хочется снега – небесного белого семени…»

Ах, как хочется снега – небесного белого семени,Что течет, прикасаясь едва, по рукам, по лицу,Ах, шестерка-трамвай, как во сне, добежали и сели мы —Ты на снег в волосах не смотри, не вези нас к кольцу.

Вот метель задышала, мехи развернула тальянкою,Спотыкаясь, хмелея и перебирая басы.Я вернулась домой, и под дверь незажившею ранкоюПробивается свет, и не надо смотреть на часы,

Потому что я дома. Напишет метель Anno DominiНа стене в переулке Татарском, и в мягкую сетьОстановку запутает, дверь Гастронома. Ничто меняНе заставит отсюда убраться – ну, разве что смерть.

Потому что меня обнимают живые и мертвые,Среди хлопьев слетаясь на зыбкое пламя слезы.Узнавая по запаху, в ноги мне тычутся мордамиИ углы, и ступени, и тумбы – как старые псы.

Фонари созревают в снегу, будто яблоки белые.Посидим-посидим, черный хлеб посолим-посолим,И не спрашивай, где я ходила, и что я наделала:Где бы я ни была – позабуду ль Иерусалим!

Ты несешь мне любовь, словно пайку в блокаду – украдкою,Как махоркой обсыпанный сахар – растает к утру,Только сладость останется. Кожа моя Петроградская,Сторона невозможная, снежная. Здесь и умру.

«Улетает год, язычество торжествует…»

Улетает год, язычество торжествует:Это ваше время настало, волхвы и маги,Терпеливо пасущие в небе звезду живую.Короли, как положено, голы, деревья наги,

Богачи прижимисты, холодно, воздух кислый,И орел наливается яростью двухголовой,И куда ни глянешь, везде торжествуют числа —Это их пора. Еще не родилось Слово.

Год изъеден ходами обманов, пустых видений,Похвальбы, а сам раздетый сидит, разутый:То приход, то ломка, то поиски лишних денег,То любовь по скайпу – та еще камасутра,

То опять стрельба. Обесценены дни, как ласкиРазрешенные, потерявшие вкус и трепет,Разливается ночь от Токио до Аляски,И кусты, как мокрые волосы, ветер треплет.

А душа с надеждою носится, как с порезом,В жажде чуда к числу целебному приникая,И плывет звезда чешуйчатая над лесом,Вместе с сердцем вздрагивая плавниками.

«Не я тебя держала за руку…»

Не я тебя держала за руку,Когда душа из-под ресницТвоя скользнула – в дверь и за реку,Текущую куда-то вниз,

Меж голубыми небоскребами,Сквозь маленькие города,Вдоль частых шпал, торчащих ребрамиИ не ведущих никуда.

Но я смотрю теперь, куда онаЛетит, ныряя, сквозь мирыИ Аристотеля, и ДарвинаВ лучах божественной игры,

Где правила известны загодя,И где поставлены на конИ звезд рассыпанные ягоды,И твой блуждающий огонь.

«Вот и к нам пришли холода…»

Вот и к нам пришли холода.Окна матовы. У канавыВ пух и прах из тонкого льдаРазодеты сухие травы.

Лес не дышит, не видит снов.Я – смотри – не боюсь мороза:Вся я в золоте твоих слов —Ярче утра, богаче Креза.

«Снизу вверх – не сосна: звезда …»

Снизу вверх – не сосна: звезда —Холодна, высока, мохната,И осинок под нею стадоРазбредается у моста,И деревня свисает с кустаАлой гроздью. – Сорвать? Не надо.

Узловатые корни шпалИ стальные ветки сегодняРайским деревом стали на сотниЛедяных километров. – Устал?Как горит на валу краснотал!Здравствуй, новое лето Господне!

«Мир сотворен словом…»