Вероника Тушнова - За это можно все отдать Страница 2

Стихи о гудке

Я с детства любила гудки на реке,я вечно толклась у причала,я все пароходыеще вдалекепо их голосам различала.Мы часто таким пустяком дорожим,затем что он с детства привычен.Мне новый гудок показался чужим,он был бессердечен и зычен.И я огорчилась,хотя я сюдавернулась, заведомо зная,что время иное, иные судаи Волга-то, в общем, иная.А все-таки он представлялся в мечте,как прежде, густым, басовитым…Мы вышли из шлюзов уже в темнотеи двинулись морем открытым.Я не узнавала родные места,где помнила каждую малость.В безбрежностипепельных вод широтас темнеющим небом сливалась.Рвал ветер низовыйволну на клочки,скитался равниною пенной,и только мигали в ночи маячки,как звездочки в безднах вселенной.Барометр падал,и ветер крепчал,зарница вдали полыхала,и вдруг нелюбимый гудок закричал,и вдруг я его услыхала.С чего же взяла я? Он вовсе не груб,он речью своей безыскуснойпохож на звучанье серебряных труб,пронзительный, гордый и грустный…Он, как тетива, трепетал над водой,под стать поражающей шири,такой необычный, такой молодой,еще не обвыкшийся в мире.И так покоряло его торжество,его несвершенности сила,что я не могла не влюбиться в негои прежней любви изменила.И нет сожаленья о прошлом во мне,в неверности этой не каюсь…Что делать – живу яв сегодняшнем днеи в завтрашнем житьсобираюсь!

Капитаны

Не ведется в доме разговоровпро давно минувшие дела,желтый снимок – пароход «Суворов» —выцветает в ящике стола.Попытаюсь все-таки вглядетьсяпристальней в туман минувших лет,увидать далекий город детства,где родились мой отец и дед.Утро шло и мглою к горлу липло,салом шелестело по бортам…Кашлял продолжительно и хриплодосиня багровый капитан.Докурив, в карманы руки прятали в белесом мареве заривсматривался в узенький фарватерВолги, обмелевшей у Твери.И возникал перед глазамипричал на стынущей водеи домик в городе Казани,в Адмиралтейской слободе.Судьбу бродяжью проклиная,он ждет – скорей бы ледостав…Но сам не свой в начале мая,когда вода растет в кустахи подступает к трем оконцамв густых гераневых огнях,и, ослепленный мир обняв,весь день роскошествует солнце;когда прозрачен лед небес,а лед земной тяжел и порист,и в синем пламени по поясбредет красно-лиловый лес…Горчащий дух набрякших почек,колючий, клейкий, спиртовой,и запах просмоленных бочеки дегтя… и десятки прочихтяжеловесною волнойтекут с причалов, с неба, с Волги,туманя кровь, сбивая с ног,и в мир вторгается свисток —привычный, хрипловатый, долгий…Волны медлительный разбегна камни расстилает пену,и осточертевают стены,и дом бросает человек…С трехлетним черноглазым сыномстоит на берегу жена…Даль будто бы растворена,расплавлена в сиянье синем.Гремят булыжником ободьятяжелых кованых телег…А пароход – как первый снег,как лебедь в блеске половодья…Пар вырывается, свистя,лениво шлепаются плицы……Почти полсотни лет спустятакое утро сыну снится.Проснувшись, он к рулю идет,не видя волн беспечной пляски,и вниз уводит пароходзащитной, пасмурной окраски.Бегут домишки по пятам,и, бакен огибая круто,отцовский домик капитанкак будто видит на минуту.Но со штурвала своегопотом уже не сводит взгляда,и на ресницах у неготяжелый пепел Сталинграда.

Веронике 14 лет.

Старый дом

Сколько раз я мечталав долгой жизни своейпостоять, как бывало,возле этих дверей.В эти стены вглядеться,в этот тополь сухой,отыскать свое детствоза чердачной стрехой.Но стою и не верюмноголетней мечте:просто двери как двери.Неужели же те?Просто чье-то жилище,старый розовый дом.Больше, лучше и чището, что знаю о нем.Вот ведь что оказалось:на родной стороненичего не осталось, —все со мной и во мне.Зря стою я у оконв тихой улочке той:дом – покинутый кокон,дом – навеки пустой.

«Нынче детство мне явилось…»

Нынче детство мне явилось,приласкало на лету.Свежим снегом я умылась,постояла на ветру.Надышалась, нагляделась, —ну какая красота!Дня бессолнечного белость,далей хвойная черта…Снежно-снежно.Тихо-тихо.Звон в ушах – такая тишь.В темных сенцах пахнет пихтой,у порога – пара лыж.Пара струганых дощечек,самоделье детских рук.Сколько вещих и не вещихснов скитается вокруг…Где таилось,где хранилось?Вдруг припомнил человек:хлебным квасом пахнет силос,спелой клюквой пахнет снег.

«У каждого есть в жизни хоть одно…»

У каждого есть в жизни хоть одно,свое, совсем особенное место.Припомнишь двор какой-нибудь, окно,и сразу в сердце возникает детство.Вот у меня: горячий косогор,в ромашках весь и весь пропахший пылью,и бабочки. Я помню до сих поркоричневые с крапинками крылья.У них полет изменчив и лукав,но от погони я не уставала —догнать, поймать во что бы то ни стало,схватить ее, держать ее в руках!Не стало детства. Жизнь суровей, строже.А все-таки мечта моя жива:изменчивые, яркие словамне кажутся на бабочек похожи.Я до рассвета по ночам не сплю,я, может быть, еще упрямей стала —поймать, схватить во что бы то ни стало!И вот я их, как бабочек, ловлю.И с каждым разом убеждаюсь сновая в тщетности стремленья своего —с пыльцою стертой, тускло и мертволежит в ладонях радужное слово.

…желтый снимок – пароход «Суворов» выцветает в ящике стола…

«Еще шуршат, звенят и шепчут капли…»

Еще шуршат, звенят и шепчут капли,с листвы катясь в пахучую траву.И каждый звук в молчанье сада вкраплен,как зерна звезд в ночную синеву.

Перед окном черемух горьких чащи,как будто вниз упали облака.На этот мир цветущий и звенящийя не могу смотреть издалека.

Мне мало звезд – десятков, сотен, тысяч.Моя тоска тревожна и остра.Я так хочу хотя бы искру высечьдля твоего неяркого костра.

Далекие лучистые кристаллы.Холодные небесные огни.Мне мало звезд, мне лучших песен мало,когда не мною созданы они.

«Резкие гудки автомобиля…»

Резкие гудки автомобиля,сердца замирающий полет.В облаках белесой крымской пылипрячется нежданный поворот.

Полны звона выжженные травы.Ветром с губ уносятся слова.Слева склоны, склоны, а направо —моря сморщенная синева.

Ветер все прохладнее. Все ближедальних гор скалистое кольцо.Я еще до сумерек увижуваше загорелое лицо.

Но когда б в моей то было власти,вечно путь я длила б, оттогочто минуты приближенья к счастьюмного лучше счастья самого.

Ночь

Ночь, как быть мне и как рассчитаться с тобоюза холодный закат, за асфальт голубой,за огни, за твое колдовство молодоенад речной, смоляной, шелестящей водой?

Набегающий дождь, фонари и скольженьемаслянистых разводов по руслу реки…Ты пришла, как внезапное опроверженьевсех сомнений моих, всей тоске вопреки.

Глухо плещет вода о бетонное ложе.Дождь рванулся по крышам. Уныло, темно…Да… И все-таки так ты на счастье похожа,что мне кажется – может быть, это оно.

«Да, ты мой сон. Ты выдумка моя…»

Да, ты мой сон. Ты выдумка моя.Зачем же ты приходишь ежечасно,глядишь в глаза и мучаешь меня,как будто я над выдумкой не властна?

Я позабыла все твои слова,твои черты и годы ожиданья.Забыла все. И все-таки живата теплота, которой нет названья.

Она, как зноя ровная струя,живет во мне. И как мне быть иною?Ведь если ты и выдумка моя —моя любовь не выдумана мною.

Тропинка

Ночами такая стоит тишина,стеклянная, хрупкая, ломкая.Очерчена радужным кругом луна,и поле дымится поземкою.

Ночами такое молчанье кругом,что слово доносится всякое,и скрипы калиток, и как за бугрому проруби ведрами звякают.

Послушать, и кажется: где-то звучитжелезная разноголосица.А это все сердце стучит и стучит —незрячее сердце колотится.

Тропинка ныряет в пыли голубой,в глухом полыхании месяца.Пойти по тропинке – и можно с тобой,наверное, где-нибудь встретиться.

«И знаю все, и ничего не знаю…»