Вероника Тушнова - За это можно все отдать Страница 3

«И знаю все, и ничего не знаю…»

И знаю все, и ничего не знаю…И не пойму, чего же хочешь ты,с чужого сердца с болью отдираяналегших лет тяжелые пласты.

Трещат и рвутся спутанные корни.И вот, не двигаясь и не дыша,лежит в ладонях, голубя покорней,тобою обнаженная душа.

Тебе дозволена любая прихоть.Но быть душе забавою не след.И раз ты взял ее, так посмотри хотьв ее глаза, в ее тепло и свет.

«Помню празднество ветра и солнца…»

Помню празднество ветра и солнца,эти лучшие наши часы,и ромашек медовые донца,побелевшие от росы.

Помню ржавые мокрые листьяв полусвете угасшего дня.Горьких ягод озябшие киститы с рябины срывал для меня.

Помню, снежные тучи повисли,их кружила седая вода.Все улыбки, и слезы, и мыслия тебе отдавала тогда.

Я любила и холод вокзала,и огней исчезающий след…Я, должно быть, тогда еще знала —так рождается песня на свет.

Сон

Мне все это снилось еще накануне,в летящем вагоне, где дуло в окно…Мне виделся город в дыму полнолунья,совсем незнакомый, любимый давно.Куда-то я шла переулком мощеным,в каком-то дворе очутилась потом,с наружною лестницейи освещеннымзеленою лампойчердачным окном.И дворик, и облик старинного дома —все было пугающе, страшно знакомо,и, что-то чудесное вспомнить спеша,во мне холодела от счастья душа.А может, все было не так, а иначе,забыто, придумано…Будем честны:что может быть неблагодарней задачиневнятно и длинно рассказывать сны?Коснись – и от сна отлетает дыханье,с мерцающих крыльев слетает пыльца.И – где оно, где оно? – то полыханье,которое в снах озаряет сердца?

Но жизнь мне послала нежданную помощь:я все отыскала – и город, и полночь,и лестницу ту, и окошко в стене…Мне память твердила: теперь-то ты помнишь?А мне все казалось, что это во сне.

Первый снимок.

«Всплески мерные…»

Всплески мерныеза бортами,посвист свежего ветерка,смутно дизелей бормотаньедолетает изглубока.Берега обступают теснотемным ельником и сосной,удивительны и прелестнытишиною своей лесной.После долгих просторов моря,где и берега не видать,очень ласковыэти взгорья,сел прибрежная благодать.И на нашем пути пройденномпредставляется это мнечасом праздничным,проведеннымс кем-то близкимнаедине.

«В альбомчике школьном снимки…»

В альбомчике школьном снимки:Сосны. Снега. Стога.В рыже-лиловой дымкедавние берега.Все, что тогда любила, —выцвело, отошло.Помнится только – было.Ну, было – и хорошо!Вечером на закате,в особый июньский день,девочки в белых платьяхв школу несут сирень.Прошлое на закатесолнцем озарено.Девочки в белом платьенет на земле давно.Это не боль, не зависть, —юности милой воследсмотрит не отрываясьженщина средних лет.Давнее теплое счастьемимо нее прошло.Кивнуло ей, усмехнулосьи скрылось… И хорошо!И хорошо, что годыизменчивы, как река.Новые повороты,новые берега.

Прощанье

У дебаркадеров лопочетчернильно-черная вода,как будто высказаться хочет,да не умеет – вот беда!Как будто бы напомнить хочето важном, позабытом мной,и все вздыхает, все бормочетв осенней теми ледяной.Мой давний город, город детствав огнях простерт на берегу.Он виден мне, а вот вглядетьсяв себя, былую, не могу.Чувств неосвоенная область,смятенных дум круговорот.Напрасно старенький автобусменя на набережной ждет.Ах, если б не рассудка строгостьи не благоразумья власть!Но тонко просвистела лёгость,и связь, как нить, оборвалась.И вот уже клубит сугробыи за кормой шумит вода,и город в ночь уходит, чтобыне воротиться никогда.И не сказать, как это грустно,и взять бы кинуться вослед…Но жизнь с трудом меняет русло,когда тебе не двадцать лет.

«Я помню, где-то…»

Я помню, где-то,далеко вначале,наплававшись до дрожи поутру,на деревенском стареньком причалесушила я косенки на ветру.

Сливались берега за поворотом,как два голубо-сизые крыла,и мне всегда узнать хотелось:что там?А там, за ними,жизнь моя была.

И мерялась, как водится, годами,и утекали годы, как вода…

Я знаю, чтоза синими горами,и не хочу заглядывать туда.

«Память сердца! Память сердца…»

О память сердца! Ты сильней

Рассудка памяти печальной…

Память сердца! Память сердца!Без дороги бродишь ты, —луч, блуждающий в тумане,в океане темноты.Разве можно знать заране,что полюбится тебе,память сердца, память сердца,в человеческой судьбе?Может, в городе – крылечко,может, речка, может, снег,может, малое словечко,а в словечке – человек!Ты захватишь вместо счастьятеплый дождь, долбящий жесть,пропыленную ромашкусолнцу можешь предпочесть!..Госпитальные палаты,костылей унылый скрип…Отчего-то предпочла тывзять с собою запах лип.И теперь всегда он дышитнад июньскою Москвойтой военного тревогой,незабвенною тоской…А когда во мгле морознойкрасный шар идет на дно —сердце бьется трудно, грозно,задыхается оно…Стук лопаты, комья глины,и одна осталась я…Это было в час заката,в первых числах января.А когда в ночи весеннейгде-то кличет паровоз,в сердце давнее смятенье,счастье, жгучее до слез!Память сердца! Память сердца!Где предел тебе, скажи!Перед этим озареньемотступают рубежи.Ты теплее, ты добреетрезвой памяти ума…Память сердца, память сердца,ты – поэзия сама!

Тревога. Грусть…

Но я все та же, та же, что бывало…

Ночная тревога

Знакомый, ненавистный визг…Как он в ночи тягуч и режущ!И значит – снова надо вниз,в неведенье бомбоубежищ.

И снова поиски ключа,и дверь с задвижкою тугою,и снова тельце у плеча,обмякшее и дорогое.

Как назло, лестница крута, —скользят по сбитым плитам ноги;и вот навстречу, на пороге —бормочущая темнота.

Здесь времени потерян счет,пространство здесь неощутимо,как будто жизнь, не глядя, мимосвоей дорогою течет.

Горячий мрак, и бормотаньевполголоса. И только раздо корня вздрагивает зданье,и кто-то шепотом: «Не в нас».И вдруг неясно голубойквадрат в углу, на месте двери:«Тревога кончилась. Отбой!»Мы голосу не сразу верим.

Но лестница выводит в сад,а сад омыт зеленым светом,и пахнет резедой и летом,как до войны, как год назад.

Идут на дно аэростаты,покачиваясь в синеве.И шумно ссорятся ребята,ища осколки по примятой,белесой утренней траве.

Кукла

Много нынче в памяти потухло,а живет безделица, пустяк:девочкой потерянная куклана железных скрещенных путях.

Над платформой пар от паровозовнизко плыл, в равнину уходя…Теплый дождь шушукался в березах,но никто не замечал дождя.

Эшелоны шли тогда к востоку,молча шли, без света и воды,полные внезапной и жестокой,горькой человеческой беды.

Девочка кричала и просилаи рвалась из материнских рук, —показалась ей такой красивойи желанной эта кукла вдруг.

Но никто не подал ей игрушки,и толпа, к посадке торопясь,куклу затоптала у теплушкив жидкую струящуюся грязь.Маленькая смерти не поверит,и разлуки не поймет она…Так хоть этой крохотной потерейдотянулась до нее война.

Некуда от странной мысли деться:это не игрушка, не пустяк, —это, может быть, обломок детствана железных скрещенных путях.

1930 год.

В Кудинове

Небо чисто, зелено и строго.В закопченном тающем снегутанками изрытая дорогамедленно свивается в дугу.

Где-то на лиловом горизонтенизкий дом, запорошенный сад…Ты подумай только: как о фронте,о деревне этой говорят, —

где в то лето солнечные слиткипадали в смолистый полумрак,где у сделанной тобой калиткикак-то утром распустился мак.

Где ночами, за белесой пряжей,ухала унылая сова,где у маленькой девчурки нашейскладывались первые слова.

Как душе ни трудно и ни тяжко,все равно забыть я не могушелковую мокрую ромашку,девочку на солнечном лугу.Как теперь там странно, незнакомо,каждый куст на прежний не похож,как, наверное, страшна у домапулемета бешеная дрожь.

Как, наверное, угрюм и мрачен,слыша дальний, все растущий вой,у калитки старой нашей дачи,стиснув зубы, ходит часовой.

Ночь