Томас Элиот - Бесплодная земля - пер. Андрей Сергеев Страница 2

III. ОГНЕННАЯ ПРОПОВЕДЬ

              Речной шатер опал; последние пальцы листьев              Цепляются за мокрый берег. Ветер              Пробегает неслышно по бурой земле. Нимфы ушли.              Милая Темза, тише, не кончил я песнь мою.              На реке ни пустых бутылок, ни пестрых оберток,              Ни носовых платков, ни коробков, ни окурков,              Ни прочего реквизита летних ночей. Нимфы ушли.              И их друзья, шалопаи, наследники директоров Сити,              Тоже ушли и адресов не оставили.              У вод леманских сидел я и плакал...              Милая Темза, тише, не кончил я песнь мою,              Милая Темза, тише, ибо негромко я и недолго пою.              Ибо в холодном ветре не слышу иных вестей,              Кроме хихиканья смерти и лязга костей.

              Сквозь травы тихо кравшаяся крыса              Тащилась скользким брюхом по земле,              А я удил над выцветшим каналом              За газовым заводом в зимний вечер              И думал о царе, погибшем брате,              И о царе отце, погибшем прежде.              В сырой низине белые тела,              С сухой мансарды от пробежки крысьей              Порою донесется стук костей.              А за спиною, вместо новостей,              Гудки машин: весной в такой машине              К девицам миссис Портер ездит Суини.              Ах, льет сиянье месяц золотой              На миссис Портер с дочкой молодой              Что моют ноги содовой водой              Et, O ces voix d’enfants, chantant dans la coupole![7]    

              Щелк щелк щелк.              Упрек упрек упрек              Осиленной так грубо.              Терей

              Призрачный город              В буром тумане зимнего полудня              Мистер Евгенидис, купец из Смирны, -              Небритость, полный карман коринки,              Стоимость-страхование-фрахт, Лондон, -              Пригласил на вульгарном французском              Отобедать в отеле "Кеннон-стрит",              После - уик-энд в "Метрополе".

              В лиловый час, когда глаза и спины              Из-за конторок поднимаются, когда людская              Машина в ожидании дрожит, как таксомотор, -              Я, Тиресий, пророк, дрожащий меж полами,              Слепой старик со сморщенною женской грудью.              В лиловый час я вижу, как с делами              Разделавшись, к домам влекутся люди,              Плывет моряк, уже вернулась машинистка,              Объедки прибраны, консервы на столе.              Белье рискует за окно удрать,              Но все же сушится, пока лучи заката не потухли,              А на диване (по ночам кровать) -              Чулки, подвязки, лифчики и туфли.              Я, старикашка с дряблой женской грудью,              Все видя, не предвижу новостей -              Я сам имел намеченных гостей.              Вот гость, прыщавый страховой агент,              Мальчишка с фанаберией в манере,              Что о плебействе говорит верней, чем              Цилиндр - о брэдфордском миллионере.              Найдя, что время действовать настало,              Он сонную от ужина ласкает,              Будя в ней страсть, чего она нимало              Не отвергает и не привлекает.              Взвинтясь, он переходит в наступленье,              Ползущим пальцам нет сопротивленья,              Тщеславие не видит ущемленья              В объятиях без взаимного влеченья.              (А я, Тиресий, знаю наперед              Все, что бывает при таком визите -              Я у фиванских восседал ворот              И брел среди отверженных в Аиде.)              Отеческий прощальный поцелуй,              И он впотьмах на лестницу выходит...

              Едва ли зная об его уходе,              Она у зеркала стоит мгновенье;              В мозгу полувозникло что-то, вроде              "Ну, вот и все", - и выдох облегченья,              Когда в грехе красавица, она,              По комнате бредя, как бы спросонья,              Рукой поправит прядь, уже одна,              И что-то заведет на граммофоне.

              "Музыка подкралась по воде"              По Стрэнду, вверх по Куин-Виктория-стрит.              О Город, город, я порою слышу              Перед пивной на Лоуэр-Темз-стрит              Приятное похныкиванье мандолины,              А за стеной кричат, стучат мужчины -              То заседают в полдень рыбаки; а за другой стеной              Великомученика своды блещут несказанно              По-ионийски золотом и белизной.

                        Дегтем и нефтью                        Потеет река                        Баржи дрейфуют                        В зыби прилива                        Красные паруса                        Терпеливо                        Ждут облегчающего ветерка.                        Бревна плывут                        Возле бортов                        К Гринвичу                        Мимо Острова Псов.

                             Вейалала лейа                             Валлала лейалала

                        Елизавета и Лестер                        В ладье с кормой                        В виде раззолоченной                        Раковины морской                        Красный и золотой                        Играет прилив                        Линией береговой                        Юго-западный ветер                        Несет по теченью                        Колокольный звон                        Белые башни

                             Вейалала лейа                             Валлала лейалала

              "Место рожденья - Хайбери. Место растленья              Ричмонд. Трамваи, пыльные парки,              В Ричмонде я задрала колени              В узкой байдарке".

              "Ногами я в Мургейте, а под ногами              Сердце. Я не кричала.              После он плакал. Знаете сами.              Клялся начать жить сначала".

              "В Маргейте возле пляжа.              Я связь ничего              С ничем.              Обломки грязных ногтей не пропажа.              Мои старики, они уж не ждут совсем              Ничего".

                      ла ла

                   Я путь направил в Карфаген

              Горящий горящий горящий              О Господи Ты выхватишь меня              О Господи Ты выхватишь

                            горящий

IV. СМЕРТЬ ОТ ВОДЫ

              Флеб, финикиец, две недели как мертвый,              Крики чаек забыл и бегущие волны,              И убытки и прибыль.

                                 Морские теченья,              Шепча, ощипали кости, когда он, безвольный              После бури, вздымаясь и погружаясь,              Возвращался от зрелости к юности.

                                                Ты,              Иудей или эллин под парусом у кормила,              Вспомни о Флебе: и он был исполнен силы                                                   и красоты.

V. ЧТО СКАЗАЛ ГРОМ

              После факельных бликов на потных лицах              После холодных молчаний в садах              После терзаний на пустошах каменистых              Слез и криков на улицах и площадях              Тюрьмы и дворца и землетрясенья              Грома весны над горами вдали              Он что жил ныне мертв              Мы что жили теперь умираем              Набравшись терпенья

              Нет здесь воды всюду камень              Камень и нет воды и в песках дорога              Дорога которая вьется все выше в горы              Горы эти из камня и нет в них воды              Была бы вода мы могли бы напиться              На камне мысль не может остановиться              Пот пересох и ноги уходят в песок              О если бы только была вода средь камней              Горы гнилозубая пасть не умеет плевать              Здесь нельзя ни лежать ни сидеть ни стоять              И не найдешь тишины в этих горах              Но сухой бесплодный гром без дождя              И не найдешь уединенья в этих горах              Но красные мрачные лица с ухмылкой усмешкой              Из дверей глинобитных домов

                        О если бы тут вода                        А не камни                        О если бы камни                        И также вода                        И вода                        Ручей                        Колодец в горах                        О если бы звон воды                        А не пенье цикад                        И сухой травы                        Но звон капели на камне                        Словно дрозд-отшельник поет на сосне                        Чок-чок дроп-дроп кап-кап-кап                        Но нет здесь воды

              Кто он, третий, вечно идущий рядом с тобой?              Когда я считаю, нас двое, лишь ты да я,              Но, когда я гляжу вперед на белеющую дорогу,              Знаю, всегда кто-то третий рядом с тобой,              Неслышный, в плаще, и лицо закутал,              И я не знаю, мужчина то или женщина,              - Но кто он, шагающий рядом с тобой?

              Что за звук высоко в небе              Материнское тихое причитанье              Что за орды лица закутав роятся              По бескрайним степям спотыкаясь о трещины почвы              В окружении разве что плоского горизонта              Что за город там над горами              Разваливается в лиловом небе              Рушатся башни              Иерусалим Афины Александрия              Вена Лондон              Призрачный

              С ее волос распущенных струится              Скрипичный шорох колыбельный звук              Нетопырей младенческие лица              В лиловый час под сводом крыльев стук              Нетопыри свисают книзу головами              И с башен опрокинутых несется              Курантов бой покинутое время              И полнят голоса пустоты и иссякшие колодцы.

              В этой гнилостной впадине меж горами              Трава поет при слабом свете луны              Поникшим могилам возле часовни -              Это пустая часовня, жилище ветра,              Окна разбиты, качается дверь.              Сухие кости кому во вред?              Лишь петушок на флюгере              Ку-ка-реку ку-ка-реку              При блеске молний. И влажный порыв,              Приносящий дождь.

              Ганг обмелел, и безвольные листья              Ждали дождя, а черные тучи              Над Гимавантом[8] сгущались вдали.              Замерли джунгли, сгорбясь в молчанье.              И тогда сказал гром              ДА              Датта[9]: что же мы дали?              Друг мой, кровь задрожавшего сердца,              Дикую смелость гибельного мгновенья              Чего не искупишь и веком благоразумия              Этим, лишь этим существовали              Чего не найдут в некрологах наших              В эпитафиях, затканных пауками              Под печатями, взломанными адвокатом              В опустевших комнатах наших              ДА              Даядхвам[10]: я слышал, как ключ              Однажды в замке повернулся однажды              Каждый в тюрьме своей думает о ключе              Каждый тюрьму себе строит думами о ключе              Лишь ночью на миг эфирное колыханье              Что-то будит в поверженном Кориолане.              ДА              Дамьята[11]: лодка весело              Искусной руке моряка отвечала              В море спокойно, и сердце весело              Могло бы ответить на зов и послушно забиться              Под властной рукой

              Я сидел у канала              И удил, за спиною - безводная пустошь              Наведу ли я в землях моих порядок?

              Лондонский мост рушится рушится рушится

              Poi s’ascose nel foco che gli affina[12]              Quando fiam ceu chelidon[13]- О ласточка ласточка              Le Prince d’Aquitaine à la tour abolie[14]              Обрывками этими я укрепил свои камни              Так я вам это устрою.              Иеронимо снова безумен.              Датта. Даядхвам. Дамьята.

              Шанти шанти шанти[15]

Примечания