Арcений Тарковский - Избранные стихи Страница 2

Владетелей десяти тысяч душ?

В каком раю? чистилище? мучилище?

Костедробилище?

А где твои лещи

Со спаржей в зеве? раки бордолез?

Омары Крез? имперский майонез?

Кому ты с институтскими ужимками

Советуешь стерляжьими отжимками

Парадный опрозрачивать бульон,

Чтоб золотым он стал, как миллион,

Отжимки слугам скармливать, чтоб ведали,

Чем нынче наниматели обедали?

Вот ты сидишь под ледяной скалой,

Перед тобою ледяной налой,

Ты вслух читаешь свой завет поваренный,

Тобой хозяйкам молодым подаренный,

И червь несытый у тебя в руке,

В другой - твой череп мямлит в дуршлаге.

Ночная тень, холодная, голодная,

Полубайстрючка, полублагородная...

1957

СТАНЬ САМИМ СОБОЙ

Werde der du bist.

Гёте.

Когда тебе придется туго,

Найдешь и сто рублей и друга.

Себя найти куда трудней,

Чем друга или сто рублей.

Ты вывернешься наизнанку,

Себя обшаришь спозаранку,

В одно смешаешь явь и сны,

Увидишь мир со стороны.

И все и всех найдешь в порядке.

А ты - как ряженый на святки

Играешь в прятки сам с собой,

С твоим искусством и судьбой.

В чужом костюме ходит Гамлет

И кое-что про что-то мямлит,

Он хочет Моиси играть,

А не врагов отца карать.

Из миллиона вероятии

Тебе одно придется кстати,

Но не дается, как назло,

Твое заветное число.

Загородил полнеба гений,

Не по тебе его ступени,

Но даже под его стопой

Ты должен стать самим собой.

Найдешь и у пророка слово,

Но слово лучше у немого,

И ярче краска у слепца,

Когда отыскан угол зренья

И ты при вспьппке озаренья

Собой угадан до конца.

1957

ВЕЩИ

Все меньше тех вещей, среди которых

Я в детстве жил, на свете остается.

Где лампы-"молнии"? Где черный порох?

Где черная вода со дна колодца?

Где "Остров мертвых" в декадентской раме?

Где плюшевые красные диваны?

Где фотографии мужчин с усами?

Где тростниковые аэропланы?

Где Надсона чахоточный трехдольник,

Визитки на красавцах-адвокатах,

Пахучие калоши "Треугольник"

И страусова нега плеч покатых?

Где кудри символистов полупьяных?

Где рослых футуристов затрапезы?

Где лозунги на липах и каштанах,

Бандитов сумасшедшие обрезы?

Где твердый знак и буква "ять" с "фигою"?

Одно ушло, другое изменилось,

И что не отделялось запятою,

То запятой и смертью отделилось.

Я сделал для грядущего так мало,

Но только по грядущему тоскую

И не желаю начинать сначала:

Быть может, я работал не впустую.

А где у новых спутников порука,

Что мне принадлежат они по праву?

Я посягаю на игрушки внука,

Хлеб правнуков, праправнукову славу.

1957

ФОТОГРАФИЯ

О.М, Грудцовой

В сердце дунет ветер тонкий,

И летишь, летишь стремглав,

А любовь на фотопленке

Душу держит за рукав,

У забвения, как птица,

По зерну крадет - и что ж?

Не пускает распылиться,

Хоть и умер, а живешь

Не вовсю, а в сотой доле,

Под сурдинку и во сне,

Словно бродишь где-то в поле

В запредельной стороне.

Все, что мило, зримо, живо,

Повторяет свой полет,

Если ангел объектива

Под крыло твой мир берет.

1957

КОНЕЦ НАВИГАЦИИ

В затонах остывают пароходы,

Чернильные загустевают воды,

Свинцовая темнеет белизна,

И если впрямь земля болеет нами,

То стала выздоравливать она

Такие звезды блещут над снегами,

Такая наступила тишина,

И - Боже мой1 - из ледяного плена

Едва звучит последняя сирена.

1957

БАЛЕТ

Пиликает скрипка, гудит барабан,

И флейта свистит по-эльзасски,

На сцену въезжает картонный рыдван

С раскрашенной куклой из сказки.

Оттуда ее вынимает партнер,

Под ляжку подставив ей руку,

И тащит силком на гостиничный двор

К пиратам на верную муку.

Те точат кинжалы, и крутят усы,

И топают в такт каблуками,

Карманные враз вынимают часы

И дико сверкают белками,

Мол, резать пора! Но в клубничном трико,

В своем лебедином крахмале,

Над рампою прима взлетает легко,

И что-то вибрирует в зале.

Сценической чуши магический ток

Находит, как свист соловьиный,

И пробует волю твою на зубок

Холодный расчет балерины.

И весь этот пот, этот грим, этот клей,

Смущавшие вкус твой и чувства,

Уже завладели душою твоей.

Так что же такое искусство?

Наверное, будет угадана связь

Меж сценой и Дантовым адом,

Иначе откуда бы площадь взялась

Со всей этой шушерой рядом?

1957

ЮРОДИВЫЙ В 1918 ГОДУ

За квелую душу и мертвое царское тело

Юродивый молится, ручкой крестясь посинелой,

Ногами сучит на раскольничьем хрустком снегу:

- Ай, маменька,

тятенька,

бабенька,

гули-агу!

Дай Феде просвирку,

дай сирому Феде керенку,

дай, царь-государь,

импелай Николай,

на иконку!

Царица-лисица,

бух-бух,

помалей Алалей,

дай Феде цна-цна,

исцели,

не стрели,

Пантелей!

Что дали ему Византии орлы золотые,

И чем одарил его царский штандарт над Россией,

Парад перед Зимним, Кшесинская,

Ленский расстрел?

Что слышал - то слушал, что слушал

понять не успел.

Гунявый, слюнтявый,

трясет своей вшивой рогожей,

И хлебную корочку гложет на белку похоже,

И красногвардейцу все тычется плешью в сапог.

А тот говорит:

- Не трясись, ешь спокойно, браток!

1957

ночной звонок

Зачем заковываешь на ночь

По-каторжному дверь свою?

Пока ты спишь, Иван Иваныч,

Я у парадного стою.

В резину черную обута,

Ко мне идет убийца-ночь,

И я звоню, ищу приюта,

А ты не хочешь мне помочь,

Закладываешь уши ватой

И слышишь смутный звон сквозь сон.

Пускай, мол, шебуршит, проклятый,

Подумаешь - глагол времен!

Не веришь в ад, не ищешь рая,

А раз их нет - какой в них прок?

Что скажешь, если запятнаю

Своею кровью твой порог?

Как в полдевятого на службу

За тысячей своих рублей,

Предав гражданство, братство, дружбу,

Пойдешь по улице своей?

Она от крови почернела,

Крестом помечен каждый дом.

Скажи: "А вам какое дело?

Я крепкий сон добыл горбом".

1946-1958

СТИХИ ИЗ ДЕТСКОЙ ТЕТРАДИ

...О, матерь Ахайя,

Пробудись, я твой лучник последний...

Из тетради 1921 года

Почему захотелось мне снова,

Как в далекие детские годы,

Ради шутки не тратить ни слова,

Сочинять величавые оды,

Штурмовать олимпийские кручи,

Нимф искать по лазурным пещерам

И гекзаметр без всяких созвучий

Предпочесть новомодным размерам?

Географию древнего мира

На четверку я помню, как в детстве,

И могла бы Алкеева лира

У меня оказаться в наследстве.

Надо мной не смеялись матросы.

Я читал им:

"0, матерь Ахайя!"

Мне дарили они папиросы,

По какой-то Ахайе вздыхая.

За гекзаметр в холодном вокзале,

Где жила молодая свобода,

Мне военные люди давали

Черный хлеб двадцать первого года.

Значит, шел я по верной дороге,

По кремнистой дороге поэта,

И неправда, что Пан козлоногий

До меня еще сгинул со света.

Босиком, но в буденновском шлеме,

Бедный мальчик в священном дурмане,

Верен той же аттической теме,

Я блуждал без копейки в кармане.

Ямб затасканный, рифма плохая

Только бредни, постылые бредни,

И достойней:

"О, матерь Ахайя,

Пробудись, я твой лучник последний..."

1958

БЕССОННИЦА

Мебель трескается по ночам.

Где-то каплет из водопровода.

От вседневного груза плечам

В эту пору дается свобода,

В эту пору даются вещам

Бессловесные души людские,

И слепые,

немые,

глухие

Разбредаются по этажам.

В эту пору часы городские

Шлют секунды

туда

и сюда,

И плетутся хромые, кривые,

Подымаются в лифте живые,

Неживые

и полуживые,

Ждут в потемках, где каплет вода,

Вынимают из сумок стаканы

И приплясывают, как цыганы,

За дверями стоят, как беда,

Сверла медленно вводят в затворы

И сейчас оборвут провода.

Но скорее они - кредиторы

И пришли навсегда, навсегда,

И счета принесли.

Невозможно

Воду в ступе, не спавши, толочь,

Невозможно заснуть, - так

тревожна

Для покоя нам данная ночь.

1958

синицы

В снегу, под небом синим,

а меж ветвей - зеленым,

Стояли мы и ждали

подарка на дорожке.

Синицы полетели

с неизъяснимым звоном,

Как в греческой кофейне

серебряные ложки.

Могло бы показаться,

что там невесть откуда

Идет морская синька

на белый камень мола,

И вдруг из рук служанки

под стол летит посуда,