Коллектив авторов - 6 ЛИТО Страница 2

Монолог золушки

Маргарите Токажевской

Рожна какого фея мне сдалась,приперлась и листом пристала банным.Я терла пол. Я выгребала грязьи распаковывала чемоданы.

В кастрюле булькал будущий обед,вернее завтрак, а возможно – ужин.На сайте перечитывала бредот принца, не рискнувшего стать мужем.

«До смерти будешь в девках куковать?» —как зуб больной под ухом фея ноет.Я застелила узкую кроватьнадушенной лавандой простынею,

велела фее: «Закругляй базари, уходя потом, закрой ворота».Она росой плеснула мне в глаза,и захотелось плакать отчего-то.

Разыскал в сундуке – саркофаге,где хранятся ненужные сны,пару строк на обрывке бумагииз карельской столетней сосны,в щелоках не единожды верченной,чтобы выглядеть гладким листом:«Жизнь из девочки сделала женщину.Собирался писать не о том:о катарсисе, то есть о совести,но иначе сложились слова…»

Героиня распавшейся повестидо сих пор, я надеюсь, жива,любит утром заваривать «Мокко»и мои ненавидит стихи.Надо выбросить хлам на помойку,но сегодня опять не с руки.

Василий Евгеньевич Русаков

(1958–2010)

Автор пяти книг стихов. Член Союза писателей Санкт-Петербурга. Жил в Петербурге.

Если что останется, то не дети,И не внуки-правнуки, жалко всё же…Но стихи, и может случиться, эти,Что тебе других в этот миг дороже.Впрочем, не загадывай и не пробуйПредсказать… молчу, говорю – куда мне?Нужен ли им памятник меднолобый?В лопухах тропа иль тропа на камне?Косари придут и в твою Пальмиру,Пропадут славяне-евреи-греки…Но поди верни, Аполлону лиру —Приросла к рукам, приросла навеки…Ничего, что звуки не слишком громки,Но и тихий звук нестерпимо жжётся.Не меня – простите других, потомки…Если что останется – то пожрётся…

Я сказал – уходи! И ушла она,Провела на вокзале ночь,Потому что потребовала жена,Потому что и сам не прочьПроучить бездельницу, воспитать,Потому что я старший брат,Потому что… Как много пришлось отдатьЗа непрочный семейный лад!

А она простила меня, онаГоворила мне – ты поэт,И когда б не потребовала жена…А с тебя, мол, и спросу нет…Годы лица отметили той резьбой,Что не красит… и где семья?Я не знаю, что сделал бы с тем собой,Я не верю, что это я.

Она сбегала вниз, не тронув перил,Она мне казалась чудом в шестнадцать лет,Ах, как я любил! Сам не знал, как же я любил…Хотя намекал, но заранее знал ответ,Вернее, ответа и не было, так – ха-ха,Танцульки-свистульки, последний десятый класс,Я пел под гитару и врал и давал петуха,Она всё терпела, и это сближало нас.

Потом институт, разлука, я был пленёнСоветской армией и увезён туда,Где жизнь засыпает и нет никаких имён,Лишь номер на бирке, но время бежит, как вода,Два года мелькнули, мне было не жалко их,Вся жизнь впереди, и бессчётен годов запас,И мир, представлялось, был создан для нас двоих,Она соглашалась, и это сближало нас.

Потом мы разъехались снова на много лет,Она вышла замуж, не сразу, а так к тридцати,Детей родила – пребанальнейший, брат, сюжет,И всё хорошо, даже в гости зовёт – заходи…И я захожу, и на кухне сижу, как гвоздь,И глаз не свожу с её чёрных восточных глаз,И муж её, славный мужик, меня видит насквозьИ потчует пивом, и это сближает нас.

Царь, который носит две короны,Тот, чья пирамида высокаИ крепки оплоты обороны —Лотосы, папирус и река…

Ты ли, целовавшийся с богами,Имя, словно в вечность, в камень вбил,Разглядев и небо под ногамиВ черепках разграбленных могил?

Ка твои кружатся в хороводе.Кто есть ты – навряд ли отличу…Я всего лишь следую природе,Как душа по тонкому лучу.

Берег, пресный речной прибой.Всё, что имею, ношу с собой:Осени рваный флаг,Ветром простреленный наповал,Лес, потерявший своих запевал…Что-то со мной не так —

Мир оказался, как кегля, сбит,Сдвинулось небо с бетонных плит,И пилигримом яТрогаю край, а за краем – твердь.Кто-то твердит мне: не сметь, не сметь!Здесь всё ещё земля.

Здесь, на краю, есть тростник, камыш,Здесь ты ещё говоришь, стоишь,Слушаешь, видишь светСерого неба, речной воды,Здесь не бывает такой беды…Да никакой здесь нет.

Помню, что ветер пригнал грозовые тучи.Помню, что это было намного лучше,Чем сплошная жара и асфальт текучий,Впрочем, любая погода – несчастный случай,Особенно в Петербурге, её капризыПротыкают крыши, сносят долой карнизы…И я проживал под этим слепым, проточным,Укрыт от мира только зонтом непрочным.Я становился тем, чем ты хотела,Я появлялся там, куда гляделаТы, и когда в темноту плутоньюПротягивала ладонь, я был ладонью…Ладно, прости цитату, я – вор и циник,Жизнь обожгла, едва разменял полтинник.Вот и тяну под чужую дудку свои печали,Лишь бы слова звучали.

Припадочная зима не сулит добра,То в плюсе она, то в минусе. ЛихорадитПрохожих, они скользят вдоль домов с утраДо вечера и теряются в снегопаде.Твои холода пострашнее моей зимы,Обильно посоленной серой дорожной каши…Я помню тебя, я хожу в те места, где мыБывали, где ласковой ждали тьмы…Но выбрал тебя жених посильнее наших.Он просто пришёл, безответственно, наобум,Не зная отказа, не зная тоски и муки…Так что же я чувствую, чем наполняю ум,Уверен, что нет никакой, никакой разлуки…

Восьмой этаж. Крутая лестница,а лифт сгорел. Сойти с ума!Естественный порыв – повеситьсяостановило понима…

что так и так однажды сдохну,как Сартр и Сальвадор Дали,что ингалятор, данный доктором,навряд ли сильно отдалит

смерть, может, сделает комфортной,и буду выглядеть вполнедостойно на последнем фото.Знакомые до посине…

сто раз повторят без иронии:«Поэт и кандидат наук»,и женщина слезу уронит,шинкуя под селедку лук.

Директор фирмы выдаст ссудуна черный бархат или шелк.Отмоют грязную посуду…Благополучно до абсурдаи вашей двери я дошел,

забрался на восьмое небо,как ангел или тать в ночи.«Давно у нас в квартире не был.Вот, заскочил вернуть ключи».

Владимир Бауэр

Родился в 1969 г. в Тбилиси, с 1986 года живет в Санкт-Петербурге. Автор трех поэтических книг («Начало охотничьего сезона», «ПАПА РАЦИЙ», «TERRA CIORANI»), участник международных и российских поэтических фестивалей и конкурсов, неоднократно публиковался в различных литературных журналах и коллективных поэтических сборниках.

Моя муза ездит на «мазератти»,по ночам бухает на грязных пати,доползает едва до моей кровати.Ни словца не добиться, одно мычанье.Не пора ли суровой начать леченьепрозой, спрятать шампанское и печенье?Жаль беднягу: штук двести – и что ж, что мёртвых? —родила стишков мне, все в муках, в спёртыхвдохновением тиглях, котлах, ретортах.Никогда, бездыханный плодя детинец,не шептала в бреду: «Сумасшедший немец.Слаб твой дар, убог, так сказать, с мизинец».Аль не знала, когда оставалась греться?«Хочешь жить, – острит, – так умей иметься,а сумев, добела умудрись отмыться».…Что, когда за плечами гудят руины,станет делать прошедший до половиныпуть напрасный?Не резать же, право, вены,вспоминая мерзавки душистой крикинад костром (прежарки его языки!),над амбарною книгой смежая веки.

Во мне живёт воспоминанье,а в нём живёт переживанье,в переживаньи тож живёткакой-нибудь нелепый плод.Вот так клубится бестелесыйи молчаливый мир во мне.О нём прекрасно знают бесы,все в вожделения огне.Змеясь, вокруг меня онеплетут хвостаты политесы.

Вяжу им мысленно хвосты,чтоб, слабины не дав, забытьсяупрямым сном. А в нём плодыспасённые летят резвитьсябесовски чёрной близ воды.Морзянка медлит, горн трубит,гетера мудрая хохочет.Ревёт, и стонет, и кипит,и никого рожать не хочетизнемогающий пиит.

А ты, моих седых оплотНочей, наездница-отрада,зачем завесть желаешь плодиз крови и соплей?Не надобояться смерти так и ада!

Уж в нас они.

Стучат в живот.

Вот, вдохновеньем даровит,но обделён талантом тщетным,увлечь старается пииточей огнем и слогом бедным.

Грешно куражиться над ним,но и внимать невыносимо.Закройся поскорей, сим-сим,лишь молишь, словно раб сим-сима.

Зачем вообще сюда…А гдедышать надежде неподвижной,прозрачной от житья в среденепревзойденной, мёртвой, книжной?

А здесь и гендер, и гормон,и губ азарт, и плоти мороквитают с четырех сторон,щекочут переборки створок.

И что ж, что нету на землиталанта?Мир и сам бездарноустроен. Сколь его не зли —в горсти сжимает благодарно.Дыши, терпи, кривись, вбирайфлюиды чёртовы.Лопаткидо тошноты набей, и в пряткибодрей с монадами играй!

Лора