Александр Алейник - Апология Страница 2

23 авг. 76

На улицах сердца хлопают ставни,валятся двери на мостовые…а я — вор, я — цыган,я из тех, кто пристанетна века,у меня — любовная цынга,у тебя — глаза полевые.

Будет вечер осенний и лунный,запомни меня навек,не как юность —как юнгуна корабле.

Я драю палубу швабройсвоих ресницу твоих ног,а ты читаешь неизданнейшую из книгпро любовь.

Ты листаешь ее на исходе дня,пропуская по сто страниц, —только помни меня,только помни меня,только снись.

Фитилек свечи догорит,посвети рукой до зари,

а померкнет твоя рука —уплывут в окно облака,

и останутся на землевоск на блюдце, роза в стекле.

апр. 76

МАРТ

Это просто Март,Маргарита,это капель сад —маргариток.

С желобов морялегких жалоб —далеко ль земляубежала.

Островок несетнас качая,может быть, мы сончаек,

может быть мы твердькрасных лапок,и всего-то смерть —сладкий запах,

и всего судьба —сна снимок,ворожбаневидимок.

2 марта 76

ДОЖДЬ

Там где стеклянная лопнула ночь,в черепе темном востока,светится бледною лампой дождь —прозрачный мозг водостоков.

Улиц пастух, точно серых овецс блеяньем прущих к вокзалам,сын-отщепенец, бездомный птенец,выпал как сердце упало.

Холодные мысли и плач в три ручья —твой крик водяной и воздушный,прими мою душу в ладони твоя,вселенской печали сырое удушье.

Ты девой, изваянной из ребратоскующего океана,ожив, не желаешь бесплатно добраи гибель свою глотками с утрапьешь из матового стакана.

И когда с мутной стенки егодосасываешь последние капли,кто запускает над твоей головойбелые и розовые дирижабли?

9 ноября 76

ЦЕНТР

В этой ночи, цвета засохшей зеленки,сатанеют в Москве фонари,и гуляют девушки, как разряженные обезьянки,и блестят розовеющими губами,и видят сны наяву,вдыхая карамельный воздух,из склянок площадей — местный эфир,и сами пахнут эфиром —выдыхаются…

Скучно Пушкину разглядывать аптеку,и он смотрит на свой ботинок,с укоризной: — Сто лет не чищен.Что, ныне дикий, тунгус —ский метеорит?Не махнуть ли в аглицкий клоб?

А Гоголь носатой старушенкойсогнулся между желтыми домиками,как заключенный, которого вывели погулять.Он зябко поводит плечами,вспоминая второй том:— Прочичиковался!

Между ними — Великий Инквизитор,питомец иной эпохи —«Рыдай, природа»,окруженный орудиями пыток,смотрит на желтое яблоко Никитских Ворот,которое можно грызть всю жизнь.Он и не подозревает,что сам стал прямою ножкой этого яблока,но и его коснулось скорбное озарение,и он — изваяние собственной печалии потуга к ее преодолению.

О, роковая игра судеб!Тройка, семерка, тузиз бронзовой колоды Моссовета.

Ночь кристаллизуется в крупицы йода,жжет глаза и губы и трещит на моих пальцах,оставляя желтое пятно — смачный поцелуй сигареты.В воздухе вымирают стайки микробов.Он черен, чист, пахнет скипидарным мылом и щелоком.Москва вдыхает его траурным лицом,похожим на противогаз циклопа.

Над Манежем летает дура-ворона,бой курантов слизывает ее, как соринку,с воспаленного глаза неба над площадью.В него лупят прожекторы,как настольные лампы на конвеерном допросе.Допрашиваемый упорствует,но его, конечно, расколят.Идут заводные люди сменить заводных людей,и они-то идеальные арийцы,их наконец-то вывели в Кремле.

Но не лучше ли купить маленький арбузс сахарными пузырьками внутри —миллиард воздушных шариков,и за спиной Долгорукого у фонтанаи феодальным крупом его лошади —нарезать половины красных лун,отправиться в воздушное путешествие,засевая косточки вольным движением «за-пле-чо!»как гомеровы кораблики в зеленеющий эпос травы.Там же обычно пьют вино и прижимаются к девушке,в виду шестиглазого плаката,с монголеющими год от года теоретиками,оставив слева три площади,и все они — двухтумбовые.За ними восседает Дежурный Теоретик,перелистывая перекидной календарь черных будени малиновых праздников.Кое-где на столах,над зернистым коленкором асфальта,припахивающего падалью,высятся бюстики.Ими можно колоть сладенькие грецкие орешки —хрупкие черепа людей.

Я свидетельствую:мое дело — созерцание и скоропись,пока есть времяи длится ночь семьдесят слепого года.

13 янв.77

x x x

В узкие стекла трамвайных дверейсмотрит на улицы старый еврей.В выцветших пейсах, с нищею спесью,смотрит старик в глаза фонарей.

В белом снегу — в бороде патриарха —мягкие губы — розовый бархат.Вот она — Пасха! — встает из грязцы.Смотрит старик — все дома из мацы!

Птицы на крышах и ветках намокли,видят сквозь капель кривые биноклигород вечерний, апрельский, пасхальный,трон в облаках появился хрустальный,с каждым мгновеньем светлей и синей…Знает старик, сядет в трон Моисей!

Грянули двери трамвайной трещоткой,город как Красное море раскрыт…Самой лучшей, самой пасхальной походкоймедленно к синагоге идет старик.

Капли за шиворот к нему затекают,а там он приткнется у белых колонн.Ай, сколько ж ему медяков накидаютв лодочкой сложенную ладонь!

4 апр. 77

СУББОТА

Уходит жизнь туда,куда уходит дождь,куда уходит время,

оно за мной в следах,не стронешь, не возьмешь,ни сам, ни с теми,

кого оставил засобой и под землей,кого рукой и ртом в тоске касался,

цветущая лоза,что кислый уксус твой,вином он был или вином казался?

Причем тут виноград?Да это тот буфет,где грозди — барельефом деревянным,

там ягоды висятсращением комет,слетающих к серебряным стаканам.

Но где же старики,и где их доминона скатерти малиновой, и свечи

субботние, и вьются мотыльки.Уже темно,я обнимаю плечи

старухи и смотрю на парафин —он плачет, тает, каплет как в пещерах,там в тыщи лет, а тут за час один

вершинки белых, маленьких руин,и только разница —в размерах…

Субботняя истаяла свечаи часики французские стучатнигде уже, а кажется что рядом,

и с неба смотрит желтая звездапохоже так, как смотрят в никуда —куда плывут под деревянным виноградом.

2 янв.78

x x x

В метро удивленная девана юношу с книгой глядит.Читающий справа налевоу вечного древа сидит.

Не трогай плечом его, занят,ты видишь, он древним узлом —распутываньем терзанийбессмертного блага со злом.

Здесь слово поставила прямопод неба диктовку рука,и смотрит оно от Адамабез страха в людей и века.

14 мая 81