Артур Троицкий - Фалес Аргивинянин Страница 2

Барханов мимо и песков

Жрецов встречали молчаливых.

Обет священников таков

Скрывая мудрость от глумливых.

Мы задали вопрос простой,

Но нам ответил не иной,

Рукой лишь в север обращая,

В великий центр – то Молчанья,

Где счёт годам давно утерян,

Где жизни ход банально мерен,

Там планетарный календарь

Уже рассыпался как старь.

Их назначенье – ждать конца,

Ждать воплощение Отца,

Иль стать могильщиком Земли.

Вы и представить не могли.

О, храм священ был столь и мрачен.

Иллюзией любой был одурачен,

Иллюминацией, сонм теней.

Вот тень одна, поговорим о ней:

Её размеры впечатленны,

Одежды светлы и нетленны,

Игра огней то там, то здесь.

И поглощен был мраком весь.

Но чуть поближе подкрадясь,

То изумленья не сдержал,

Перед молчаньем поклоняясь,

Я к полу с трепетом припал,

Рабу подобно или сыну.

И Клодий повалился ниц,

Ответа ждал, не подымая тыну,

Дыханья на макушке чуял бриз.

И молвил он: «О, мои дети,

Не попадайтесь с ложью в сети, —

Так немощный нам вторил муж

Хоть вид его и был недюж, —

Прекрасен был тот сладкий час,

Когда препятствием потряс

Единый Сын Отца всего,

Кто есть Господь и Ничего…

Его я видел в колыбели

Среди божественных коров,

Сиял он выше капители,

Светлее злата и даров.

То было дивное мгновенье,

Пожалуй, лучше для меня.

Он не просил к себе моленья,

Лежа в хлеву, людей маня.

Его увидел скоротечно,

Обдал поклоном, опосля

Слезу смахнул, рукой сердечно

Аштар великую моля.

Как вижу, Гераклит, мой сын

Направил вас рукою смелой,

И коль вы поклонились в тын,

Идите в луч светила белый.

Но только помните одно,

Как вы увидите Его,

В глазах Его падёте в дно,

Лишитесь вы достигшего всего!»

Так говорил Сын Утренней Звезды,

Сей молчаливой тайны жрец,

Спустив правления бразды

Желаньем – так велел Творец.

На север лишь персты подъял,

Я вновь как ученик стоял

И токи мудрости питал,

Всё новых указаний ждал.

Закончив свой недолгий сказ,

Земли Могильщик удалился

И, принимая, сей подсказ,

На север с Клодием стремился.

2

Вот вновь дороги нудный вид,

Двугорбый зверь нам был как гид,

Слова мы в скудости держали:

От зноя томного страдали.

Барханов жалкая среда

Не причинила нам вреда,

И только весь попутный люд

Был хуже, чем под мной верблюд.

Настало время. Вот предстал

Во всём величье, я б сказал,

Великий город Палестины!

Я вынужден сложить стремнины.

Мы токами питались там,

Стачавшего с глуби народа,

А помеси флюидных срам,

Грехи сдавали человеческого рода.

Несчастных храмов тусклый свет –

Жрецов изысканный обед,

Столь лицемерных и жестоких,

Сквернивших души очень многих.

Глотая воздух сквозь хитон,

С моей груди скрывался стон.

Душа моя вопила так,

Что понял бы любой дурак…

Чуть подкрепясь духовной мыслью,

Я средь людей изнемогал,

И не легендой баю, былью,

На суше рыбой я страдал.

Как панцирь без начинки храмы

Внушали видом лишь своим.

Преданья же мужи и дамы

Публично врали нам двоим.

Во всякой правде доля лжи,

И мы – учёности мужи

Искали мудрых в граде том

Входя, гостили в каждый дом.

Так указуя, нам твердили:

Мол, есть мудрец, он там живёт.

О, если б истиной вы слыли,

Кому своим челом он бьёт.

Но Клодий – друг Македонянин,

И я – Фалес Аргивинянин

Средь многострочных, лживых слов

Снимали мрачности оков.

Великих сказок Расы Красной

Сожженных призмой халдеев,

Мы ощущали звук прекрасный,

Сбивая полумрачный рёв.

Кхазарсифа – безумца, ренегата,

Наследье жалкое жрецов,

Мгновеньем близости расплата,

Богатством сдавленных слепцов.

Полило светом ярко-красным

Лучом закатным путевым,

Для человечества опасным,

Потусторонним, неживым.

Народец ждал иного чуда.

Учитель свыше мог явить,

Срамя перстами алчность блуда,

Отца прощения просить.

Недолго оным быть в забвенье,

Глупцам недолго прозябать.

Укажет миру агнец тленья,

Души грехов и боли рать.

Текло неспешными часами,

Своеобразными плодами

Недельных дней – вселенной пыль,

Продолжу далее свою быль…

Бродя однажды по Афинам,

Увековеченным стремнинам,

К нам шел навстречу иудей,

Был знатен, в окружении людей.

Но наш вопрос своеобразный

Он начинал такую речь:

«Я, Никодим, весьма небедный, —

И понеслась такая течь, –

О, мудрецы, великих слава,

Триумф мощнейшего конклава,

Скажу, философы, куда

Светит вам путеводная звезда».

Покуда волю дал словам,

Его я душу по глазам

Читал бессмертную искру,

Непревзойдённую игру.

«Вам нужен старец, понял я, –

Сказал он, голову склоня,

Но не в поклоне, только нет

И дух запел его сонет, —

Он телом гол, а нрав – гора.

Немедля двигаться пора,

Покуда отдан был приказ,

Но не окончил я свой сказ;

За непристойностью деяний,

За неуплату подаяний,

На самодержца клевету

В годах накликал он беду.

Быть может, он подскажет вам,

Но путь к нему я верный дам.

Зовётся Иоанном он».

И дале только был поклон.

А под конец добавил так:

«На небе видел свыше знак:

В нашей стране живёт пророк!»

Последним словом он изрёк.

3

Вот по указке Иордан

Зрачку философов был дан,

Уж солнце падало в зенит,

И на лучах его гранит

Спадала грязная копна –

Волос немытых седина.

Худое тело и нагое

Истошно щерила мой взгляд.

И, вспоминая всё былое

Ему в душе я всё ж был рад.

Вся грудь и плечи в изнемоге

Держать не смели этот вес.

Колени голые и ноги,

Но был искателей там лес.

Богопреклонно и послушно

Народ на голову хулу

Вкушал, ропща неравнодушно,

Зовя как будто бы к столу.

Жестикуляцией не мерно

Хрипучим голосом внушал,

И волосом мотая гневно,

Взывая к каре, он кричал.

О боже, сколь людей – пророков

Гниют в обличии таком,

Вкушая истины истоков,

Людьми молились об одном.

Я ощущал родную душу,

Сердечный, пламенный подъём,

Флюид сточающихся гущу,

Размеры духа и объем.

Но в тот же миг спросился Клодий:

«О, сколько ты души угодий

Стране оставил просто так.

О чём же вторит тот чудак, —

Рукою тощей указуя,

Пустые речи лепетал

И, к Господу взывая всуе

Синицей ровно он роптал, –

Он, может, тот, кого мы ищем?! –

Мне Клодий в ухо повторил. –

И пал в такое жизни днище? –

Бесстыдно глас его шептал.

То не конец, то есть начало.

Учитель – это человек,

Он жизни сын! – и замолчало

Лицо моё, застыв навек.

Во время толка, распинаний

Народ обруганный вошёл,

Втоптав крупицу мощных знаний,

В широку реку их повёл.

Разноплановые люди

Единым стадом в Иордан,

И погружаясь в этот студень,

Великий свет был выше дан.

Довольно быстро, скороспело

Побрёл по улочкам народ,

Забыв про проповедь несмело,

Оставив средь рябящих вод.

На мелководье, в жиже ила

Стоял измученный старик,

И синевою глаза Нила,

Потупя взором, он поник.

Моё терпенье позволяло

Приблизиться тот час к нему,

И ощущенье, чем являло

Всё естество моё ему.

Как скоро руку на затылок,

А после на спину повёл,

Приветствуя потоком; пылок,

То жар, то холодом повёл.

На тайном языке, как ране

Я мудрых формулу назвал,

То радость показалась в стане,

Он божьей радостью сиял.

И обернувшись, даже дива

Я на челе сем не читал,

И грозный лик уже гулливо

Сердечной тягой к нам питал.

«Вопрос известен наперёд, —

Ответил нам он в свой черёд, —

Но всё ж спрошу я вас: куда

Ведёт вас путеводная звезда?

Великой скромностью исполнись

Пред мудрой старческой главой,

И токами любви наполняясь,

Я баял так: «Людской молвой

На путь к тебе я был направлен

(И ученик мой не оставлен),

На попечение иных

Деяний добрых и плохих.

Но не конечной целью будет

Невинный разговор с тобой,

Пока нас случай не принудит

Коснуть Учителя рукой.

Ему привет несёт святилищ,

Убежищ мы несём привет,

Дабы вселенских Он вместилищ

Донёс таинственный обет.

«Да вам известно будет это,

Что повстречаете Его

И, окатив лучами света,

Он не оставит ничего.

Вы потеряете былое,

Великий дух начнёт с начал,

Но всё надейтесь на иное,

Он свет иллюзий и аннал».

Такую речь нам вторил старец,

Мы знали это и пришли!

И грациозно поднял палец

И с Клодием мы вдоль пошли.

Глава 3

1

Небесных дум моих введенья

Пьянящий, сладостный поток

И к Богу верные стремленья –

Нектара медленный глоток.

Вот крылья ночи над главой

Простёрлись мощной пеленой,

И полновластная Луна

Царит владычицей одна.

Лозы прекрасной виноградной

Свисали кисти вниз гурьбой,

И сонмы странников блуждали

Под песнь луны хмельной толпой.

Но робкой поступью приблизясь,

Нас трезвый муж к себе позвал

И, опустившись на колени,

Такую речь он начинал:

«Привет даю тебе, мудрейший,

Тебе любовь шлю – падаван