Баррель Оак - Случайные письма Страница 2

О чем-то неизменно годы грезить —

Мне более, ты знаешь, принесло

Ожогов и рубцов, чем ожиданий,

Исполненных богами. Плюс бесстрашье.

И не уверен, будет ли что взвесить

После последней пройденной черты —

В лишенном и греха, и правоты.

Путь

Бросаю эти письма на волю случая,

На жестах сговорившись, что дойдут

С каким-то стариком;

Когда – не ясно (жест мне неизвестен).

Меняю с местностью местоименье «тут»

На что-то промелькнувшее вдали,

Которое, если картограф честен,

Есть точка назначения. Свои

Воспоминания уже не вызывают

Доверия: начало то ли стерто, то ли

С других началами путей смешалось.

В целом путь,

Нарезанный шагами как пунктир,

Ведет не в точку Б,

Но в следующий шаг,

Где с циферблата, сцеживаясь, время

Мешается меж камнями с дождем.

Миную мэрию и выветренный флаг

Какой-то местности, где, кажется мне, стекла

Гостиниц, пропуская пыль и воду,

При этом напрочь отсекают свет.

Миную гавань. Гавани похожи

Одна на каждую – от Фив и Сиракуз

До Магадана – где последний, впрочем,

Не слыша эврик архимедовых, в ночи

Скрипит задрогшими скелетами рабочих,

Щелчками сухостоины в печи

Холодный мерит сон и мерно точит

О берег белоснежный поролон.

Возрождение

Здесь железных кресел оглядываясь на скрип,

Видишь камень и дерево, но – никакого дома.

Переломанный о мостовую крик

Выдается свидетельством местности здесь

Слепому. И начищенной пуговицы блеск —

Важнее и ярче тома

Шопенгауэровых словес —

Как и, впрочем, словес любого

Из писавших – хоть палкою на песке,

Посвящая труды треске.

Я стою по пояс – не знамо в чем,

Как застигнутая врасплох секунда,

Упирающаяся плечом – в час, сочащийся соком грунта

Пережеванных в глину лет. Как предмет

С оторвавшемся ярлыком:

Неопознан, хотя знаком.

Вездесущая гибель времени, тел,

Понятий простых и сложных,

Составляющих сущность дел, а впоследствии,

Непреложно, расчищая грядущим ложе

Оседающим в травах вздохом,

Шепчем сами себе – «неплохо».

Истощение времени

Я чувствую время, пробегающее под кожей

Холодными струями, что похожи на

Голоса, раздающиеся в прихожей

Тяжело больного. Моя вина,

Как и времени, в сущности, – скоротечность.

Я, желая пить, но боясь вина,

Отжимаю своей каждый день сердечной

Сантиметры, которых уже стена,

Воплощая победу живого в малом,

Мышцей плещет и плещет о ребра сна.

Не попробовать многого, и не через,

Разводя руками вразлет листву,

Я войду повторно, по звездам сверясь,

В ту же реку,

И в ту же войду весну.

Разложение

Пылясь и тлея в полутьме, теряя жесткость,

Вещь возвращается в исходное ничто,

Оставленная времени. Так место,

Согретое телами, слово «кто»

Теряет в памяти, оправдывая плоскость

Как форму безразличия. И детство

Так брошенное карточкой в альбом —

Уже не согревает. И раздеться —

Скорее труд, чем празднество бытья.

В итоге, как в младенчестве белья

Изнанка пачкается больше. И струя

Все медленнее покидает сердце.

Дорога в холодный вечер

Дома как конские зубы,

Ломя замерзшую челюсть

Безводным и синим небом

В провалах меж крыш, стоят,

Рождая о ветер шелест

Бетона, стекла – и где бы

Среди отвердевшей кожи

В окне ни впечатан взгляд —

Я вижу тебя – где Вега

Восходит бескровным светом,

Где я, норовя при этом

Укрыться в тебе, подряд

Листаю шаги и камни

Растрепанным силуэтом,

Из всех на земле желая

Возможных и нет наград —

Смешаться с листвой и ветром,

И пешкой поставить мат!

Вдоль берега

Над жаром лопаясь как дантов ростовщик,

Спадает небо пеленой за полднем. Берег

Теснится – между ямами с водой, сквозь «ж» кустов,

Вдоль ссадин и камней – там, мой бесцветный вдох

Где с грохотом проваливался вниз,

И где хрипит остов. Где наволочки дней,

Как в бедном пансионе, не в размер

Нутра. Где став еще бедней

Фигуру между запятыми на,

С усилием карабкается ввысь

Краб вечера, строку кончая точкой,

Шаблоном вдавленной в овал глазного дна.

Иду вдоль берега… Вокруг лежит страна.

Erbarme dich, mein Gott

I

Необратимость, спутница жизни,

Суть – воплощенье бессилия,

Окаменевший признак,

Вмятина времени. Синее,

Что я вижу в твоих глазах,

Прежде капризных, мертвых

Раз навсегда отныне,

Как о дорогу стертых

До основания – иней.

II

Смерть страшна ожиданием смерти.

Невозможностью думать. Отсутствием мерки

Событию, не имеющему запаса

Времени впереди себя. К этому,

Война еще – невозможность верить

В разумную жизнь, где череп,

Или прочая кость – целы, вдалеке от пули,

Ищущей что-то в теле.

Где в ровно стоящем стуле

Не видишь покой, – но только

Под виселицею стойку.

Под фонарями и звездами

Стоя в дворах, камнем вымощенных,

Растираю блестки редкого снега

На пальто. Под фонарями и звездами

Хочется сказать о том, что вымещено

За пределы слов.

Сдавлены грунтом мои деды. С ними

Нетленны как кости – пуговицы,

Может, часов золотой овал – кто уже помнит,

Что в вечность клал.

Не фараоны, и не описано,

Что, уходя, оставлять на палубе

Красных корабликов, лежащих, высунув

Звездочки на жестяных обелисках.

И рассказать о каком-то Я,

Жадном и скучном,

Не много смысла.

Я хоть не вечен, и Я обвисло

Складками с ребер и с мозга мыслью —

То ли мне будет еще казаться…

Но мне приятно себя касаться.

Знаю, что есть уже где-то камень,

Рядом с которым я буду годы —

Все мои складки, все то, что роды

Матери мне на дорогу дали,

Все до костей —

И восторг печали

И островки прогрессивной мысли.

Приуменьшаю свои детали

Ради размытого в пятна смысла.

Перевожу от минуты стрелку

В сторону моря и где-то солнца,

Скрытого морем. Давно превысил

Точность метиогидроцентра

Круг в кожуре серебристых лысин

Звезд и планет. В гороскопах карма

Вьется меж циркуля и линейки.

Все опустели мои скамейки.

Скоро, возможно, стрела Амура,

Или иная стрела какая,

Пробуя прочно вонзиться в тело,

Вдруг ощутит, что оно – халтура,

Что невозможно попасть в пустое,

Как невозможно в стакане спрятать

Синего неба желе густое

И февраля золотую слякоть.

Я иду

Я иду, скребя каменной крошкой космос

Отражающих звездные дали луж.

Что-то мною забыто, а что-то просто

Мне не хочется помнить. Как сын и муж

Я копался в песке и в опавших листьях,

Я грубил и думал, что я свободен,

Я листал страницы о чьих-то жизнях,

И читал на собственных слово «годен!»

Я искал внутри, и искал снаружи.

Что-то если и не понять – запомнить

Я старался. Шарфом и перчаткой стуже

Отвечал. Своевременно сдать, оформить,

Оплатить, замолвить, подъехать, выпить,

Указать, помочь, позвонить, проверить…

…а теперь с разжатой ладони ссыпать

В темноту, оставив, пожалуй, – верить.

Засыпая порою в мечтах о блуде,

Просыпался, зная о том, что – было.

И рассвет ласкал полукружье груди.

Расставаясь, душа неизбежно выла.

Я скользил в повороте, рискуя выбыть

Из процесса движения. Под бинтами

Я расчесывал рану. Сложив всю прибыль,

Что осталась, растраченную двухстами

Заливал, орудуя как закуской

Ядовитым дымом. Ломал и строил.

Приводил себя я в шестое чувство.

И пока далек еще от покоя.

Путевые заметки

I

Невозможно объять необъятное – с чем здесь спорить?

Чрево, хоть выверни, есть не победы флаг,

Но лишь пути, отпечатавшим влажный след,

Следствие. Кажется, много лет,

Сложенных накрест с длиной пространства,

Я не писал тебе. И это суть ответ

Ненависти моей к совершенью странствий.

II

Время идет. К годам прибывает снег —

Не столько вершин, но тротуаров, в лучшем —

Заломленных кепкой откосов крыш;

И вычитания рокот в стадах идущих

От суммы сцепления жмущихся к телу тел,

Теряется в их многоголосой гуще.

III

Местность, не располагающая к прогулкам:

Что ни шагни – борозда… но кость

Та же, что белой когда-то трубкой

Ляжет сюда, веруя в прочность мышц,

Стынет в прыжке. Я твой вечный гость

В этом пространстве – пустом и гулком.

Взгляд ложится на вещи

Взгляд ложится на вещи, на себя самого —