Антология - Книга осенних голосов Страница 2

Casual Story

У старой собаки Жучки – всего два друга:Кот Васька и мальчик Глеб из квартиры пять.Когда она воет, перебудив округу,Кот деру дает, а мальчик орет: «Лежать!»

Но Жучка жила так долго, как только в сказкеКрылатые псы и волки еще живут.Ей снились старик Джек Лондон, Сибирь, Аляска,А если совсем хреново – то Голливуд.

Теперь ее сны пусты, как бумажник хиппи.Поэтому ей так важно, что есть сейчас:Крикливый подросток Глеб в гнойничковой сыпиИ Васька, который метит когтями в глаз.

Столичная осень… Двор заболел простудой.По небу текут пивные барашки стай.Но Жучка глядит на солнце – и видит Будду,И Будда ей обещает собачий рай.

В такие минуты жить веселей и жутче,Как будто успел, как будто попал в струю…И кажется ей, паршивой дворняге Жучке,Что стала она принцессой в чужом раю.

Зимой обрастает осень. Вторые суткиГулять не выходит юный соседский шпиц.На встречном пути не Будды стоят, а будки,И лица теряют лики в потоке лиц.

На Жучке линяют шрамы ее проплешин.Тем временем Будда космос ведет к весне…

Кот Васька за хвост садистами был повешен,А Глеб в девятнадцать с лишним погиб в Чечне.

Вождя заказали

Меня заказали.

Толпа напряглась, с трудом подавляя ропот.Какая-то баба сзади чихнула сладко.И вдруг по рядам пронесся пугливый шепот:«Смотрите! Смотрите!Вождь не попал в десятку!»

О нем говорили: вместо зрачков – алмазы.Он мифом прослыл от Африки до Алтая…Сенсация века: лучший стрелок промазалИ больше не годен быть заводилой стаи.

Как лидера крайних левых перед хоккеем,Как дряхлого принца где-нибудь на Самоа,Вождя заказали собственные лакеи…Позвольте им cмыться, let those people go!

Им стригли «под бобик» совесть в совковых дурках.Из них вычищали вечность банальной хлоркой.Вождя похоронят в урне из бронзы урки.За гимн о вожде получат писцы пятерки.

И, день ото дня в своей суете смелея,Они себя постепенно сочтут вождями;Отпразднуют «вечер памяти» к юбилею,С которым и рядом в поле не сядет память.

В душе у вождя – не дактили, не хореи:В душе у вождя – Чернобыль и Хиросима.Вождя заказали… Хоть бы уже скорее!Водить этой жизнью стало – невыносимо:

Храня непорочность Мышкина в «Идиоте»,Лелея коварство опытного индейца, —Быть первым, быть вечно первым, на самом взлете,Когда от падений некуда больше деться!

А может быть, все – мираж, и вождя надули?Как пьяницу, что шатается на вокзалеИ, путая синяки со следами пули,Истошно вопит: «Они меня заказали!»?

Вождю отвечают: «Надо бы попуститься.Запомни, не ты один на планете гений».Но в облаке над ЧАЭС пролетают птицы,Поэзией облученные, как рентгеном;

И цель на табло мигает в вокзальном зале:Пора выбывать из шумных житейских скачек.Такие дела… Вождя уже заказали…И вождь этот – я.Но главное: я – заказчик.

Пасха

Вчера я был убит. Сегодня яОчнулся под землей и ткнулся лбомО бархат крышки, изломав хребетВ попытке встать хотя б в неполный рост…С небес я слышал щебет соловья,Рев Боингов и тихий рокот бомб.Вдали все так же бронзовел Тибет.В норе все так же шевелился крот.

Я был убит. О Господи, за что?Я обстоятельств действа не засекИ не увидел главного лица,За пять минут до гибели устав…Палач был тих. Палач носил пальто.Палач негромко кашлял – это все,Что я заметил. Сказку до конца —Досматривать нельзя: таков устав.

Теперь мой пульс спокоен, как удав.Я рою грунт со слабостью сохи.Участок мой не ведают: ни Google,Ни справочник, ни Книга Берейшит…Прозрение приходит, как удар:Я был убит, конечно, за стихи.Вернее, так: за то, что я могуСказать стихами то, что их страшит.

Я помню казнь: мой лучший друг сказал,Что я – «поэт гражданских кабаков».Передо мной кривлялся мелкий бес.И отпевал меня схизматик-поп…Потом мой друг уехал на вокзал.Бес выдохся. Поп спать ушел в альков.

Я пролежал Субботу – и Воскрес.Пришла Мария и открыла гроб.

Закрыть глаза

Закрыть глаза – и спать, и спать, и спать,Не видя снов.Всю жизнь – до самой смерти.Будильник сел.Будить его не смейте.Добро и Зло отмечены как спам.

Закрыть глаза – родных не встретив глаз(Того, вернее, что от них осталось).Так бабушки, когда приходит старость,Ложатся в рай, забыв на кухне газ.

Закрыть глаза – так раковый больной,Навеки веки под рукой сестричекСмежает,Улетая к БеатричеИ обретая дантовский покой.

В полнейшей тьме ты весь как будто «над»:Не только тьмой, – но даже белым светом,Что греет чернокожую планету…

Закрыть глаза —И Африки не знать.

Закрыть глаза – не видеть в них тебя(Читай: себя) – и весь народ йоруба.

… А женщины, которых любит Рубенс,Готовят фарш для пышных кулебяк.

Будда и червячок

(Сутра о своевременности)

Мне рассказали… Я бы неСмог написать ни ямба сам:Будда сидел под яблоней.Будде хотелось яблока.

«Будде хотелось»?! – Опаньки!Факт вопреки пророчеству.Это в какой же опереБудде чего-то хочется?!

Страсти давно похерены,Но не об этом песенка:Яблоко было – зелено,Будде не дали лесенку.

Будда стоял растерянно.Будда тянул кота за хвост.Лезть мудрецу на дерево —Вроде бы не по статусу.

Вышло светило яркое —Выжгло сады по осени:Спелые чудо-яблониСами плоды и сбросили.

Будду при виде яблокаРадость постигла дикая…Вдруг червячок из ядрышкаЙогу сказал: «Иди-ка ты!

Мне и без будд здесь нравится.Гажу я здесь и юркаю!» —В общем, согласно правилам:Будда – не пара Ньютону.

Время

Памяти Иосифа Бродского

Ты приедешь ко мне – я не брошусь с порога встречать:Как тогда, полупьяным, – с блевотой и счастьем в обнимку.Я теперь выхожу не в кабак, не на площадь, – а в чат.Аватар, согласись, не украсишь рентгеновским снимком.

И пишу я теперь (даже стыдно!), как глупый кадетВ эмиграции, – приторный, пафосный вальс в стиле ретро.А по улицам ходят молекулы в виде людей.Ганс читает спецкурс по фрейдизму.А бедная Грета

Доедает в «Макдональдсе» свой двухэтажный хот-дог,Опуская глаза перед взглядом бездомной собаки.Ты приедешь все тот же —Высокий. Усталый. Худой.В очень модной подаренной мной (или кем-то) рубахе.

Было время, ты помнишь, чужих я боялся вещей?Я снимал их с тебя, как с Маруси казак – коромысло.Но сейчас, кто что носит, поверь, не несет вообщеНикакого – ни личного, ни социального – смысла.

Ты приедешь в мой дом – он покажется страшно чужим.У него по весне отрастут стометровые башни,И на каждой из них будет маленький призрачный джиннВыпускать из бутылки смешные мечты о вчерашнем.

Ты, конечно, захочешь узнать, что случилось в конце:Где хозяин?Где старая кухня с прокуренным газом?

Но в ответ только хрипло затявкает, дергая цепь,Внук той сучки, что стала котлетой для девочки Ганса.

Попытка Сэлинджера

Наташе Антоновой

Выйди, Сестренка.Прятаться – больше негде:Светит, как солнце, твой пацифистский нимб.Наши мужья – Поэты – тусят на небе.Мы – непонятным раком – сидим под ним.

Дай закурить.Забей сигарету праной.Верю в Тебя,Как дети – в советский фильм.Видишь, как щедро хлещет нектар из крана? —Только не вздумай ставить проклятый фильтр.

В каждом прохожем —Прячутся херувимы.В каждом дерьме —Вместилище чистоты.Мы беззащитны так, что неуязвимы:Нам непонятно, кто изобрел щиты.

Это, конечно, глупо —Дышать эфиром.Всей внутривенной пропастью – падать в рожь.Кто-то Большой на жизнь не поставил фильтра:Так и кури, Сестренка, —Авось, умрешь.

Синдром фатальной обреченности

Анна Юннис. г. Санкт-Петербург

От автора:

Детство я провела на Северном Кавказе (в одном из тех городков, где Печорин наделал много шуму), позже переехала в Петербург и обвенчалась с его колоннадами, крышами и каналами на долгие пятнадцать лет.