Владимир Высоцкий - Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. Песни. Стихотворения Страница 20

Михаилу Шемякину

с огромной любовью и пониманием

Однажды я, накушавшись от пуза,Дурной и красный, словно из парилки,По кабакам в беспамятстве кружа,Очнулся на коленях у француза, —Я из его тарелки ел без вилки —И тем француза резал без ножа.

Кричал я: «Друг! За что боролись?!» – ОнНе разделял со мной моих сомнений, —Он был напуган, смят и потрясенИ пробовал согнать меня с коленей.

Не тут-то было! Я сидел надежно,Обняв его за тоненькую шею,Смяв оба его лацкана в руке, —Шептал ему: «Ах, как неосторожно:Тебе б зарыться, спрятаться в траншею —А ты рискуешь в русском кабаке!»

Он тушевался, а его женаПрошла легко сквозь все перипетии, —Еще бы – с ними пил сам Сатана! —Но добрый, ибо родом из России.

Француз страдал от недопониманья,Взывал ко всем: к жене, к официантам, —Жизнь для него пошла наоборот.Цыгане висли, скрипками шаманя,И вымогали мзду не по талантам, —А я совал рагу французу в рот.

И я вопил: «Отец мой имярек —Герой, а я тут с падалью якшаюсь!» —И восемьдесят девять человекКивали в такт, со мною соглашаясь.

Калигулу ли, Канта ли, Катулла,Пикассо ли?! – кого еще, не знаю, —Европа предлагает невпопад.Меня куда бы пьянка ни метнула —Я свой Санкт-Петербург не променяюНа вкупе всё, хоть он и – Ленинград.

В мне одному немую тишинуЯ убежал до ужаса тверезый.Навеки потеряв свою жену,В углу сидел француз, роняя слезы.

Я ощутил намеренье благое —Сварганить крылья из цыганской шали,Крылатым стать и недоступным стать, —Мои друзья – пьянющие изгои —Меня хватали за руки, мешали, —Никто не знал, что я умел летать.

Через «пежо» я прыгнул на FaubourgИ приобрел повторное звучанье, —На ноте до завыл Санкт-Петербург —А это означало: до свиданья!

Мне б – по моим мечтам – в каменоломню:Так много сил, что всё перетаскаю, —Таскал в России – грыжа подтвердит.Да знали б вы, что я совсем не помню,Кого я бью по пьянке и ласкаю,И что плевать хотел на interdite.

Да, я рисую, трачусь и кучу,Я даже чуть избыл привычку лени,… Я потому французский не учу —Чтоб мне они не сели на колени.

Пародии делает он под тебя,О будущем бредя, о прошлом скорбя,Журит по-хорошему, вроде любя,С улыбкой поет непременно,А кажется, будто поет под себя —И делает одновременно.

Про росы, про плесы, про медкупоросы,Там – осыпи, осы, мороз и торосы,И сосны, и SOSы, и соски, и косы,Усы, эскимосы и злостные боссы.

А в Подольске – раздолье:Ив Монтан он – и только!Есть ведь и горькая доля,А есть горькая долька.

Тогда его зритель подольскийВозлюбит зимою и летом,А вот полуостров наш КольскийВесьма потеряет на этом.

Настолько он весь романтичный,Что нечего и пародировать,Но он мне в душе симпатичен,[Я б смог] его перефразировать.

Нет свободной минуты и, кстати,Спать не может‹он› не от кошмаров,Потому что он‹все› время тратитНа подсчеты моих гонораров.

Мы бдительны – мы тайн не разболтаем, —Они в надежных жилистых руках,К тому же этих тайн мы знать не знаем —Мы умникам секреты доверяем, —А мы, даст бог, походим в дураках.

Успехи взвесить – нету разновесов, —Успехи есть, а разновесов нет, —Они весомы – и крутых замесов.А мы стоим на страже интересов,Границ, успехов, мира и планет.

Вчера отметив запуск агрегата,Сегодня мы героев похмелим,Еще возьмем по полкило на брата…Свой интерес мы – побоку, ребята, —На кой нам свой, и что нам делать с ним?

Мы телевизоров напокупали, —В шесть – по второй глядели про хоккей,А в семь – по всем Нью-Йорк передавали, —Я не видал – мы Якова купали, —Но там у них, наверное, – о’кей!

Хотя волнуюсь – в голове вопросы:Как негры там? – а тут детей купай, —Как там с Ливаном? что там у Сомосы?Ясир здоров ли? каковы прогнозы?Как с Картером? на месте ли Китай?

«Какие ордена еще бывают?» —Послал письмо в программу «Время» я.Еще полно – так что ж их не вручают?!Мои детишки просто обожают, —Когда вручают – плачет вся семья.

Я спокоен – он мне все поведал.«Не таись», – велел. И я скажу.Кто меня обидел или предал —Покарает тот, кому служу.Не знаю как – ножом ли под ребро,Или сгорит их дом и все добро,Или сместят, сомнут, лишат свободы,Когда – опять не знаю, – через годыИли теперь, а может быть – уже…Судьбу не обойти на виражеИ на кривой на вашей не объехать,Напропалую тоже не протечь.А я? Я – что! Спокоен я, по мне – хотьПобей вас камни, град или картечь.

Слева бесы, справа бесы.Нет, по новой мне налей!Эти – с нар, а те – из кресел, —Не поймешь, какие злей.

И куда, в какие дали,На какой еще маршрутНас с тобою эти вралиПо этапу поведут?

Ну а нам что остается?Дескать, горе не беда?Пей, дружище, если пьется, —Все – пустыми невода.

Что искать нам в этой жизни?Править к пристани какой?Ну-ка, солнце, ярче брызни!Со святыми упокой…

Михаилу Шемякину

под впечатлением от серии «Чрево»

И кто вы суть? Безликие кликуши?Куда грядете – в Мекку ли, в Мессины?Модели ли влачите к Монпарнасу?Кровавы ваши спины, словно туши,И туши – как ободранные спины, —И ребра в ребра вам – и нету спасу.

Ударил ток, скотину оглоуша,Обмякла плоть на плоскости картиныИ тяжко пала мяснику на плечи.На ум, на кисть творцу попала туша —И дюжие согбенные детины,Вершащие дела нечеловечьи.

Кончал палач – дела его ужасны,А дальше те, кто гаже, ниже, плоше,Таскали жертвы после гильотины:Безглазны, безголовы и безгласныИ, кажется, бессутны тушеноши,Как бы катками вмяты в суть картины.

Так кто вы суть, загубленные души?Куда спешите, полуобразины?Вас не разъять – едины обе массы.Суть Сутина – «Спасите наши туши!»Вы ляжете, заколотые в спины,И Урка слижет с ваших лиц гримасу.

Я ротозей – но вот не сплю ночами, —В глаза бы вам взглянуть из-за картины!..Неймется мне, шуту и лоботрясу, —Сдается мне, хлестали вас бичами?!Вы крест несли – и ободрали спины?!И ребра в ребра вам – и нету спасу.

Давайте я спою вам в подражанье радиоламГлухим знакомым тембром из-за тупой иглы —Пластиночкой «на ребрах» в оформленье невеселом,Какими торговали пацаны из-под полы.

Ну, например, о лете, которо‹го не будет›,Ну, например, о доме, что быстро догорел,Ну, например, о брате, которого осудят,О мальчике, которому – расстрел.

Сидят больные легкие в грудной и тесной клетке —Рентгеновские снимки – смерть на черно-белом фоне, —Разбалтывают пленочки о трудной пятилетке,А продлевают жизнь себе – вертясь на патефоне.

Куда все делось и откуда что берется —Одновременно два вопроса не решить.Абрашка Фукс у Ривочки пасется:Одна осталась – и пригрела поца, —Он на себя ее заставил шить.

Ах, времена и эти… как их… нравы! —‹На› древнем римском это «темпора, о морес», —Брильянты вынуты из их оправы,По всей Одессе тут и там канавы, —Для русских – цимес, для еврейских – цорес.

Кто с тихим вздохом вспомянет: «Ах, да!» —И душу господу подарит, вспоминаяТот удивительный момент, когдаНа Дерибасовской открылася пивная?!

Забыть нельзя, а если вспомнить – это мука!Я на Привозе встретил Мишку – что за тон!Я предложил: «Поговорим за Дюка!»«Поговорим, – ответил мне гадюка, —Но за того, который Эллингтон».

Ну что с того, что он одет весь в норке,Что скоро едет, что последний сдал анализ,Что он уже одной ногой в Нью-Йорке! —Ведь было время – мы у Каца БоркиПочти что с Мишком этим не кивались.

В белье ‹плотной› вязки,В буденновке ноской,Овеянной, кстати,Гражданской войной,Я не на АляскеИ не с эскимоской —Лежу я в кроватиС ‹холодной› женой.

Идет моей Наде —В плетеной рогоже,В фуфайке веселой,В китайском плаще, —И в этом нарядеОна мне дорожеЛюбой полуголой,А голой – вообще.

Не нашел сатана денька —Всей зимы ему мало,Так напакостил в праздник точь-в-точь!Не тяни же ты, Наденька,На себя одеялоВ новогоднюю ночь!

Тьфу в нас, недоёных, —Чего мы гундосим!Соседу ‹навесил› —Согреться чуток.В центральных районахВ квартире – плюс восемь,На кухне – плюс десять,Палас – как каток.

Сожгем мы в духовкеВенгерские стульяИ финское креслоС арабским столом.Где надо – мы ловки,Всё прем к себе в улья, —А ну, интересно,Пойдем напролом?

Меня опять ударило в озноб,Грохочет сердце, словно в бочке камень,Во мне живет мохнатый злобный жлобС мозолистыми цепкими руками.

Когда, мою заметив маету,Друзья бормочут: «Снова загуляет», —Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!Он кислород вместо меня хватает.

Он не двойник и не второе Я —Все объясненья выглядят дурацки, —Он плоть и кровь, дурная кровь моя, —Такое не приснится и Стругацким.

Он ждет, когда закончу свой виток —Моей рукою выведет он строчку,И стану я расчетлив и жесток,И всех продам – гуртом и в одиночку.

Я оправданья вовсе не ищу,Пусть жизнь уходит, ускользает, тает, —Но я себе мгновенья не прощу —Когда меня он вдруг одолевает.

Но я собрал еще остаток сил, —Теперь его не вывезет кривая:Я в глотку, в вены яд себе вгоняю —Пусть жрет, пусть сдохнет, – я перехитрил!

Я верю в нашу общую звезду,Хотя давно за нею не следим мы, —Наш поезд с рельс сходил на всем ходу —Мы всё же оставались невредимы.

Бил самосвал машину нашу в лоб,Но знали мы, что ищем и обрящем,И мы ни разу не сходили в гроб,Где нет надежды всем в него сходящим.

Катастрофы, паденья, – но между —Мы взлетали туда, где тепло,Просто ты не теряла надежду,Мне же – с верою очень везло.

Да и теперь, когда вдвоем летим,Пускай на ненадежных самолетах, —Нам гасят свет и создают интим,Нам и мотор поет на низких нотах.

Бывали «ТУ» и «ИЛы», «ЯКи», «АН», —Я верил, что в Париже, в Барнауле —Мы сядем, – если ж рухнем в океан —Двоих не съесть и голубой акуле!

Все мы смертны – и люди смеются:Не дождутся и вас города!Я же знал: все кругом разобьются,Мы ж с тобой – ни за что никогда!

Мне кажется такое по плечу —Что смертным не под силу столько прыти:Что на лету тебя я подхвачу —И вместе мы спланируем в Таити.

И если заболеет кто из насКакой-нибудь болезнею смертельной —Она уйдет, – хоть искрами из глаз,Хоть стонами и рвотою похмельной.

Пусть в районе Мэзона-ЛаффиттаУпадет злополучный «Скайлаб»И судьба всех обманет – финита, —Нас она обмануть не смогла б!

Мне скулы от досады сводит:Мне кажется который год,Что там, где я, – там жизнь проходит,А там, где нет меня, – идет.

А дальше – больше, – каждый день яСтал слышать злые голоса:«Где ты – там только наважденье,Где нет тебя – всё чудеса.

Ты только ждешь и догоняешь,Врешь и боишься не успеть,Смеешься меньше ты, и, знаешь,Ты стал разучиваться петь!

Как дым твои ресурсы тают,И сам швыряешь всё подряд, —Зачем?! Где ты – там не летают,А там, где нет тебя, – парят».

Я верю крику, вою, лаю,Но все-таки, друзей любя,Дразнить врагов я не кончаю,С собой в побеге от себя.

Живу, не ожидаю чуда,Но пухнут жилы от стыда, —Я каждый раз хочу отсюдаСбежать куда-нибудь туда…

Хоть все пропой, протарабань я,Хоть всем хоть голым покажись —Пустое все, – здесь – прозябанье,А где-то там – такая жизнь!..

Фартило мне, Земля вертелась.И, взявши пары три белья,Я – шасть! – и там. Но вмиг хотелосьНазад, откуда прибыл я.

Мой черный человек в костюме сером —Он был министром, домуправом, офицером, —Как злобный клоун, он менял личиныИ бил под дых, внезапно, без причины.

И, улыбаясь, мне ломали крылья,Мой хрип порой похожим был на вой, —И я немел от боли и бессилья,И лишь шептал: «Спасибо, что – живой».

Я суеверен был, искал приметы,Что, мол, пройдет, терпи, всё ерунда…Я даже прорывался в кабинетыИ зарекался: «Больше – никогда!»

Вокруг меня кликуши голосили:«В Париж мотает, словно мы – в Тюмень, —Пора такого выгнать из России!Давно пора, – видать, начальству лень!»

Судачили про дачу и зарплату:Мол, денег – прорва, по ночам кую.Я всё отдам – берите без доплатыТрехкомнатную камеру мою.

И мне давали добрые советы,Чуть свысока похлопав по плечу,Мои друзья – известные поэты:«Не стоит рифмовать “кричу – торчу”».

И лопнула во мне терпенья жила —И я со смертью перешел на ты, —Она давно возле меня кружила,Побаивалась только хрипоты.

Я от суда скрываться не намерен,Коль призовут – отвечу на вопрос,Я до секунд всю жизнь свою измерил —И худо-бедно, но тащил свой воз.

Но знаю я, что лживо, а что свято, —Я понял это все-таки давно.Мой путь один, всего один, ребята, —Мне выбора, по счастью, не дано.

Я никогда не верил в миражи,В грядущий рай не ладил чемодана, —Учителей сожрало море лжи —И выплюнуло возле Магадана.

И я не отличался от невежд,А если отличался – очень мало,Занозы не оставил Будапешт,А Прага сердце мне не разорвала.

А мы шумели в жизни и на сцене:Мы путаники, мальчики пока, —Но скоро нас заметят и оценят.Эй! Против кто?Намнем ему бока!

Но мы умели чувствовать опасностьЗадолго до начала холодов,С бесстыдством шлюхи приходила ясность —И души запирала на засов.

И нас хотя расстрелы не косили,Но жили мы поднять не смея глаз, —Мы тоже дети страшных лет России,Безвременье вливало водку в нас.

А мы живем в мертвящей пустоте, —Попробуй надави – так брызнет гноем, —И страх мертвящий заглушаем воем —И те, что первые, и люди, что в хвосте.

И обязательные жертвоприношенья,Отцами нашими воспетые не раз,Печать поставили на наше поколенье —Лишили разума, и памяти, и глаз.

Под деньгами на кону(Как взгляну – слюну сглотну)Жизнь моя, – и не смекну,Для чего играю.Просто ставить по рублю —Надоело, не люблю, —Проиграю – пропылюНа коне по раю.

Проскачу в канун Великого постаНе по враждебному – ‹по› ангельскому стану, —Пред очами удивленными ХристаПредстану.

В кровь ли губы окунуИли вдруг шагну к окну —Из окна в асфальт нырну, —Ангел крылья сложит —Пожалеет на лету:Прыг со мною в темноту —Клумбу мягкую в цветуПод меня подложит.

Смерть крадется сзади – нуСловно фрайер на бану, —Я в живот ее пырну —Сгорбится в поклоне.Я – в бега, но сатануНе обманешь – ну и ну! —Глядь – я в синем во ДонуОстудил ладони!

Кубок полон – по винуКровь пятном, и – ну и ну! —Не идет он‹а› ко дну, —Выпьешь или струсишь?

Только-только пригубил —Вмиг все те, кого сгубил,Подняли что было силШухер или хипеш.

В одной державе, с населеньем… —Но это, впрочем, все равно, —Других держав с опереженьем,Всё пользовалось уваженьем —Что может только пить вино.

Царь в той державе был без лоску —Небрит, небрежен, как и мы;Стрельнет, коль надо, папироску, —Ну, словом, свой, ну, словом, в доску, —И этим бередил умы.

Он был племянником при дяде,Пред тем как злобный дар не питьПорвал гнилую жизни нить —В могилу дядю свел. Но питьНаш царь не смел при дяде-гаде.

Когда иные чужеземцы,Инако мыслящие нам(Кто – исповедуя ислам,А кто – по глупости, как немцы),К нам приезжали по делам —С грехом, конечно, пополамДомой обратно уезжали, —Их поражал не шум, не гамИ не броженье по столам,А то, что бывший царь наш – хамИ что его не уважали.

И у него, конечно, дочка —Уже на выданье – былаХорошая – в нефрите почка,Так как с рождения пила.А царь старался, бедолага,Добыть ей пьяницу в мужья:Он пьянство почитал за благо, —Нежней отцов не знаю я.

Бутылку принесет, бывало:«Дочурка! На, хоть ты хлебни!»А та кричит: «С утра – ни-ни!» —Она с утра не принимала,Или комедию ломала, —А что ломать – когда одни!

«Пей, вербочка моя, ракитка,Наследная прямая дочь!Да знала б ты, какая пытка —С народом вместе пить не мочь!

Мне б зятя – даже не на зависть, —Найди мне зятюшку, найди! —Пусть он, как тот трусливый заяц,Не похмеляется, мерзавец,Пусть пьет с полудня, – выходи!

Пойми мои отцовы муки,Ведь я волнуюся не зря,‹Что› эти трезвые гадюкиВсегда – тайком и втихаря!

Я нажил все, я нажил грыжу,Неся мой груз, мое дитя.Ох, если я тебя увижуС одним из этих! – так обижу!..Убью, быть может, не хотя! —Во как ‹я› трезвых ненавижу!»

Как утро – вся держава в бане, —Отпарка шла без выходных.Любил наш царь всю пьянь на пьяни,Всех наших доблестных ханыг.

От трезвых он – как от проказы:Как встретит – так бежит от них, —Он втайне издавал приказы,Все – в пользу бедных и хмельных.На стенах лозунги висели —

По центру, а не где-нибудь:«Виват загулы и веселье!Долой трезвеющую нудь!»

Сугубо и давно не пьющих —Кого куда, – кого – в острог.Особо – принципы имущих.Сам – в силу власти – пить не мог.

Но трезвые сбирали силы,Пока мы пили натощак, —Но наши верные кутилыНам доносили – где и как.

На митинг против перегараСберутся, – мы их хвать в кольцо —И ну гурьбой дышать в лицо,А то – брандспойт, а в нем водяра!

Как хулиганили, орали —Не произнесть в оригинале, —Ну, трезвая шпана, – кошмар!Но мы их все ‹же› разогналиИ отстояли перегар.

А в это время трезвь сплотиласьВокруг кого-то одного, —Уже отважились на вылаз —Секретно, тихо, делово.

И шли они не на банкеты,А на работу, – им на страхУ входа пьяные пикетыЕдва держались на ногах.

А вечерами – по два, по три —Уже решились выползать:Сидит, не пьет – и нагло смотрит!… Царю был очень нужен зять.

Явился зять как по заказу —Ну, я скажу вам, – о-го-го!Он эту трезвую заразуСтал истреблять везде и сразу,А при дворе – первей всего.

Ура! Их силы резко тают —Уж к главарю мы тянем нить:Увидят бритого – хватаютИ – принудительно лечить!

Сначала – доза алкоголя,Но – чтоб не причинить вреда.Сопротивленье – ерунда:Пять суток – и сломалась воля, —Сам медсестричку кличет: «Оля!..» —Он наш – и раз и навсегда.

Да он из ангелов из сущих, —Кто ж он – зятек?… Ба! Вот те на!Он – это сам глава непьющих,Испробовавший вкус вина.

По речке жизни плавал честный грека,И утонул, а может – рак настиг.При греке заложили человека —И грека заложил за воротник.

В нем добрая заложена основа —Он оттого и начал поддавать, —«Закладывать» – обычнейшее слово,А в то же время значит – «предавать».

Или еще пример такого рода:Из-за происхождения взлетел, —Он вышел из глубинки, из народа,И возвращаться очень не хотел.

Глотал упреки и зевал от скуки,Что оторвался от народа – знал, —Но «оторвался» – это по науке,А по жаргону это – «убежал».

Новые левые – мальчики бравыеС красными флагами буйной оравою,Чем вас так манят серпы да молоты?Может, подкурены вы и подколоты?!

Слушаю полубезумных ораторов:«Экспроприация экспроприаторов…»Вижу портреты над клубами пара —Мао, Дзержинский и Че Гевара.

Не [разобраться], где левые, правые…Знаю, что власть – это дело кровавое.Что же, [валяйте] затычками в дырках,Вам бы полгодика, только в Бутырках!

Не суетитесь, мадам переводчица,[Я не спою], мне сегодня не хочется!И не надеюсь, что я переспорю их.Могу подарить лишь учебник истории.

Мог бы быть я при теще, при тесте,Только их и в живых уже нет.А Париж? Что Париж! Он на месте.Он уже восхвалён и воспет.

Он стоит как стоял, он и будет стоять,Если только опять не начнут шутковать,Ибо шутка в себе ох как много таит.А пока что Париж как стоял, так стоит.

Однако втягивать животПолезно, только больно.Ну! Вот и все! Вот так-то вот!И этого довольно.

А ну! Сомкнуть ряды и рты!А ну, втяните животы!А у кого они пусты —Ремни к последней дырке!Ну как такое описатьИли еще отдать в печать?Но, даже если разорвать, —Осталось на копирке:

‹Однако втягивать животПолезно, только больно.Ну! Вот и все! Вот так-то вот!И этого довольно

Вообще такие временаНе попадают в письмена,Но в этот век печать вольна —Льет воду из колодца.Товарищ мой (он чей-то зять)Такое б мог порассказатьДля дела… Жгут в печи печать,Но слово остается:

‹Однако втягивать животПолезно, только больно.Ну! Вот и все! Вот так-то вот!И этого довольно

‹В стае диких гусей был «второй».Он всегда вырывался вперед,Гуси дико орали: «Стань в строй!»И опять продолжали полет.

А однажды за Красной Горой,Где тепло и уютно от тел,[Понял] вдруг этот самый «второй»,Что вторым больше быть не хотел:

Все равно – там и тутНепременно убьют,Потому что вторых узнают.

А кругом гоготали: «Герой!Всех нас выстрелы ждут вдалеке.Да пойми ты, что каждый второйОбречен в косяке!»

Бой в Крыму: все в дыму, взят и Крым.Дробь оставшихся не достает.Каждый первый над каждым вторымНепременные слезы прольет.

Мечут дробью стволы, как икрой,Поубавилось сторожевых,Пал вожак, только каждый второйВ этом деле остался в живых.

Это он, е-мое,Стал на место свое,Стал вперед, во главу, в острие.

Если счетом считать – сто на сто! —И крои не крои – тот же крой:«Каждый первый» не скажет никто,Только – «каждый второй».›

… Все мощнее машу: взмах – и крикНачался и застыл в кадыке!Там, внизу, всех нас – первых, вторых —Злые псы подбирали в реке.

Может быть, оттого, пес побрал,Я нарочно дразнил остальных,Что во «первых» я с жизнью играл,И летать не хотел во «вторых»…

Впрочем, я – о гусях:Гусь истек и иссяк —Тот, который сбивал весь косяк.

И кого из себя ты не строй —На спасение шансы малы:Хоть он первый, хоть двадцать второй —Попадет под стволы.

Общаюсь с тишиной я,Боюсь глаза поднять,Про самое смешноеСтараюсь вспоминать.

Врачи чуть-чуть поахали:«Как? Залпом? Восемьсот?…»От смеха ли, от страха ли —Всего меня трясет.

Теперь я – капля в море,Я – кадр в немом кино.И двери на запоре —А все-таки смешно.

Воспоминанья кружатсяКак комариный рой,А мне смешно до ужаса:Мой ужас – геморрой.

Виденья всё теснее —Страшат величиной:То с нею я – то с нею, —Смешно, иначе – ной!

Не сплю – здоровье бычее,Витаю там и тут,Смеюсь до неприличия,И жду – сейчас войдут…

Халат закончил описьИ взвился – бел, крылат.«Да что же вы смеетесь?» —Спросил меня халат.

Но ухмыляюсь грязно яИ – с маху на кровать.Природа смеха – разная, —Мою вам не понять.

Жизнь – алфавит: я где-тоУже в «це-че-ше-ще», —Уйду я в это летоВ малиновом плаще.

Но придержусь рукою яВ конце за букву «я» —‹Еще› побеспокою я! —Сжимаю руку я.

Со мной смеются складкиВ малиновом плаще.С покойных взятки гладки, —Смеялся я – вообще.

Смешно мне в голом виде литьНа голого ушат, —А если вы обиделись —То я не виноват.

Палата – не помеха,Похмелье – ерунда, —И было мне до смеха —Везде, на всё, всегда!

Часы тихонько тикали —Сюсюкали: сю-сю…Вы – втихаря хихикали,А я – давно вовсю!

Жан, Жак, Гийом, Густав —Нормальные французы, —Немного подлатавРасползшиеся узы,

Бесцветные, как моль,Разинув рты без кляпа,Орут: «Виват, Жан-Поль,Наш драгоценный папа!»

Настороже, как лось,Наш папа, уши – чутки.Откуда что взялось —Флажки, плакаты, дудки?

Страшась гореть в аду,Поют на верхней ноте.«А ну-ка, ниспадуЯ к ним на вертолете!»

«Есть риск! – предупредилПилот там, на экране, —Ведь шлепнулся одинНе вовремя в Иране».

«Смелее! В облака,Брат мой, ведь я в сутане,А смерть – она покаЕще в Афганистане!» —

И он разгладил шелкТам, где помялась лента,И вскоре снизошелДо нас, до президента.

Есть папа, но былаКогда-то божья мама.Впервые веселаХимера Нотр-Дама.

Людским химер не мерь —Висит язык, как жало.Внутри ж ее теперьЧего-то дребезжало.

Ей был смешон и видТолпы – плащи да блузки…Ан, папа говоритПрекрасно по-французски.

Поедет в Лувр, «Куполь»И, может быть, в Сорбонну,Ведь папа наш, Жан-Поль,Сегодня рад любому.

Но начеку был завОтделом протокола:Химере не сказавНи слова никакого,

Он вышел. Я не дамГроша теперь за папу.Химеры Нотр-Дам,Опять сосите лапу!

Неужто здесь сошелся клином свет,Верней, клинком ошибочных возмезди[й]…И было мне неполных двадцать лет,Когда меня зарезали в подъезде.

Он скалился открыто – не хитро,Он делал вид, что не намерен драться,[И в‹д›руг] – ножом под нижнее реброИ вон – не вынув, чтоб не зама[ра]ться.

Да будет выть-то! Ты не виновата —Обманут я улыбкой и добром.Метнулся в подворотню луч закатаИ спрятался за мусорным ведром…

Еще спасибо, что стою не в луже,И лезвие продвинулось чуть глубже,И стукнула о кафель рукоять,Но падаю – уже не устоять.

М. Шемякину – другу и брату —