Евгений Долматовский - Добровольцы Страница 21

Глава тридцать первая

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Комната с железной койкоюНеуютна и тесна.Ясно, что у Славы с КолькоюЭта ночь пройдет без сна.

«Ну, рассказывай, рассказывай,Как Москва?» — «Москва цела».«Что ты делаешь здесь?» — «РазныеЧрезвычайные дела

Мы должны укрытья выстроитьХоть покуда не бомбят.Темпы требуются быстрые,Но не знает Сталинград,

Что на всякий случай загодяМы копаем у рекиИ вывозят глину за городПо ночам грузовики».

«Но до фронта расстояние —Километров восемьсот.Не вмещается в сознание,Что сюда война придет».

«Ты пойми, в какой опасностиНаш большой советский дом».«Тяжело… Замнем для ясности…Лучше с горя разопьем

Жидкость пятисотрублевуюПод названием „первач“.Есть и колбаса пайковая,Не угрызть ее, хоть плачь.

За пилотов! За строителей!И за то, чтобы на фронт!»Выпили и снова выпили,С маху обжигая рот.

Начинает речь не пьянуюСлава, став еще мрачней:«Должен выпить за Татьяну я,Но не спрашивай о ней».

«Не желаешь — не рассказывай,Скажешь — будет под замком.Впрочем, если кареглазая,Я с ней, кажется, знаком».

«Шутишь!»«Не до шуток, где уж там.Разве я не рассказал?Вместе с Лелей эта девушкаПриходила на вокзал».

«Востроносенькая?»«Правильно!»«Это просто чудеса!Со стыда, что в тыл отправили,Я ей писем не писал».

«Ты, Уфимцев, после этогоСукин сын. Но от души,Как товарищу, советую —Ты ей тотчас напиши».

…Волга. Ночь. Пора военная.По стране бредет беда.Разговоры откровенныеУтешали нас тогда.

Невеселые признания —Память довоенных дней —И совместное молчание,Что порою слов сильней.

Где метро вагоны синие?Увезли детей куда?Недостроенные линии,Может, залила вода?

И сирены звуком режущимО тревоге говорят,И зовут бомбоубежищемСтанцию «Охотный ряд».

Вам, друзья мои угрюмые,Невдомек, что в этот часКто-то помнит, кто-то думает,Кто-то очень верит в нас.

Мрак в туннеле недостроенном,У насосов на постуДевушки стоят, как воины,Всматриваясь в темноту.

Но не слышно стрекотанияБоевого молоткаВ узкой штольне вижу Таню я —Робкий взгляд из-под платка.

Ты ли это? Что ты делаешьУ водоотливных труб,Неумелая, несмелая,С первой складкой возле губ?

Или близости к любимомуИщешь там, где вырос он?Шелестит вода глубинная,Проступая сквозь бетон.

По туннелю под Москва-рекой,Где замшел бетонный свод.С электрическим фонарикомКто-то ходит взад-вперед.

И лицо, родное издавна,Различить во тьме я рад:Инженер Теплова призванаОхранять подземный клад.

Обменялись Таня с ЛелеюВзглядами понятней слов.Жизнь с одной, похожей долеюИх свела под общий кров.

И друг друга любят спрашивать,Зная наперед ответ:«Как там наши?» — «Что там с нашими?»«Нет вестей?» — «Покуда нет».

Бригадир и летчик! Слышите?Разговор о вас идет.Почему же вы не пишетеТем, кто любит вас и ждет?

Вот где встречею недолгоюСогреваете сердца:Не на фронте, а над Волгою,Что сейчас темней свинца.

Вам на боевую вахту бы,Но пока приказа нет.Мирный, медленный над АхтубойПроявляется рассвет.

В хмуром небе не лучи еще —Световые веера.«Мне пора лететь в училище!»«Мне на свой объект пора!»Обнялись медвежьей хваткою,Разошлись походкой шаткою.

Глава тридцать вторая

УЗНИКИ

Лежит пластом плененная Европа,И явь ее страшней, чем страшный сон.На всем следы всемирного потопаИ запах газа с именем «циклон»,Изломанные свастиками флаги,И оккупанты, серые, как вши.…Сынов Германии в режимный лагерьПередало правительство Виши.

Вагон был предоставлен коммунистамТакой, чтоб не сумели убежать.Так с родиной, любимой, ненавистной,Товарищ Фриц увиделся опять.

Интербригадовца узнать не просто:За годы эти жуткие он сталОт худобы как будто выше ростом,С лицом угластым, темным, как металл.

Он видит аккуратные баракиИ печь, где и тебя сожгут дотла.Худые тени движутся во мракеВдоль ржавых ограждений в три кола.Натасканы на сладкий запах крови,Немецкие овчарки наготове.

Сидит при счетверенном пулеметеНа черной вышке черный часовой.Ужели здесь гуляли Шиллер с Гете,Шел Вагнер с непокрытой головой?

Но ты ведь тоже здесь! Ты их наследник,И неотъемлемы твои права.Сожми в кулак остатки сил последних, —Пока ты жив — Германия жива.

Туда-сюда болотные солдатыТаскают бревна скользкие с утра.Их каторжные куртки полосаты,И на согбенных спинах номера.

Сегодня в лагерь пригоняют русских.Здесь их сильнее, чем свободы, ждут…Вдруг замешательство в воротах узких,И вот они идут, идут, идут.

Наручниками скованы попарно,Наперекор ветрам своей судьбы,Плечом к плечу шагают эти парни —Как бы оживший барельеф борьбы.

В провалах глаз — сухой огонь расплаты.Покрыты пылью, плотной и седой,Шинели и матросские бушлаты,Пилотки, шапки с вырванной звездой.

Их увидали узники Европы,Похожие на скопище теней.Тогда в толпе возник чуть слышный ропот,Как будто птицы пронеслись над ней.

Сравняла арестантская одеждаБерлинцев, москвичей и парижан.Но первый свет, но первый луч надеждыПо изможденным лицам пробежал.

И потянулись месяцы неволи,Как звенья цепи, дни — один в один.А по ночам прилив душевной боли:«Германия! Ужели я твой сын?!»

Прошла зима, за ней зима вторая.Фриц хода времени не замечал,Пока во тьме зловонного сараяОн русского бойца не повстречал.

Кто этот пленник, окруженный строгим,Особым уваженьем земляков?Он очень слаб, едва волочит ноги,И на запястьях шрамы от оков.

Его натянутые скулы смуглы,И губы ниточкой, и нос остер.Горячие глаза черны, как угли,Но сед его мальчишеский вихор.

(Я видел раньше это непростоеЛицо, но в повторенье — и оноНе горем, а девичьей красотоюКазалось мне тогда озарено.)

По слухам, он еще под Минском ранен.Враги в лесах охотились за ним.Друзья его зовут полковник Танин,Но, вероятно, это псевдоним.

И в разговоре очень осторожномОни друг друга стали узнавать.Еще со смертью побороться можно —Двум не бывать, одной не миновать!

«Ведь вы солдат Испании? Отлично.Не будем забывать своих забот.Антифашистов, вам известных лично,Пожалуйста, возьмите на учет.

В отдельности поговорите с каждым.Проверить надо всех, не торопясь:Кто может справиться с заданьем важнымИ с Тельманом в тюрьме наладить связь?

Товарищи из Франции и ПольшиСвязались с партизанами уже.Не мне учить вас, чем живет подпольщик,Как ни было бы тяжко на душе».

Они расстались. Все, как прежде, было:Овчарки, пулеметы, смерть и труд.Но Фриц дышал отныне новой силой,Сраженьем, продолжающимся тут.

Стал этот лагерь, спрятанный за лесом,Среди полей сожженных и болот,Необычайным мировым конгрессом:Как там ни тяжело — борьба идет!

(В последний час: в районе ОрлеанаКрушение устроили маки;На берегах Норвегии туманнойСклад пороха взорвали рыбаки.)

И комендант исходит лютой злобой:«Перестрелять евреев и цыган;Антифашистов — на режим особый,Сковать их по рукам и по ногам!

Военнопленных русских — самых прыткихТуда же, в карцер. И пускай ониОтведают средневековой пытки,Усовершенствованной в наши дни».

И вышло так, что в темном каземате,Где нет ни табурета, ни кровати,Среди промозглой сырости и мглы,Спина к спине — полковник Танин с Фрицем.По темным лицам ползают мокрицы…Ручные и ножные кандалыНесчастным не дают пошевелиться.

О чем они кровавыми губамиДруг другу шепчут? Кажется, о том,Что суждена развязка этой драме,Все в мире переменится потом.

Москва в Берлин ворвется не для мести,Хотя жесток и страшен счет обид.Германия разбитая воскреснет,Преодолев отчаянье и стыд.

Вернется Гете, возвратится Шиллер,И Вагнер в буре музыки придет.Так будет, будет! Так они решили,Встречая новый сорок третий год.

(В последний час: у Волги и у ДонаКольцо замкнулось вкруг фашистских войск.Враг жрет конину. Тает оборона,Как в блиндажах на свечках тает воск.

И залпы артиллерии советскойПо траектории вокруг землиЛетят и тюрьмы сотрясают вестью,Что наши в наступленье перешли.)

У заключенных времени так много!О прежней жизни, радостях, тревогахОни друг другу шепчут без конца.И слышат только стены одиночки,Что взял себе полковник имя дочки —Ведь это не зазорно для отца.

Она в Москве. Она зовется Таней.Теперь уже ей девятнадцать лет.А у товарища воспоминанийНи о семье, ни об уюте нет.Не делит он ни с кем своих страданий,Любовь — ему неведомый предмет.

Он сын борьбы, и муж ее, и можетОтцом ей стать и братом на века…Наверное, успеют уничтожитьЕго и русского большевика.

Но если не бессмертны коммунисты,То дело их бессмертно! Вновь и вновьОни сражаются, идут на приступ,И в том их жизнь, их правда, их любовь.

И русский вспоминает про метели,Что нынче закипают на Дону.Двадцатого столетья Прометеи,Они, как победители, в плену.

Глава тридцать третья