Борис Пастернак - Свеча горела (сборник) Страница 23

«Столетье с лишним – не вчера…»

Столетье с лишним – не вчера,А сила прежняя в соблазнеВ надежде славы и добраГлядеть на вещи без боязни.

Хотеть, в отличье от хлыщаВ его существованьи кратком,Труда со всеми сообщаИ заодно с правопорядком.

И тот же тотчас же тупикПри встрече с умственною ленью,И те же выписки из книг,И тех же эр сопоставленье.

Но лишь сейчас сказать пора,Величьем дня сравненье разня:Начало славных дней ПетраМрачили мятежи и казни.

Итак, вперед, не трепещаИ утешаясь параллелью,Пока ты жив, и не моща,И о тебе не пожалели.

«Весеннею порою льда…»

Весеннею порою льдаИ слез, весной бездонной,Весной бездонною, когдаВ Москве – конец сезона,Вода доходит в холодаПо пояс небосклону,Отходят рано поезда,Пруды – желто-лимонны,И проводы, как провода,Оттянуты в затоны.

Когда ручьи поют романсО непролазной грязи,И вечер явно не про насТаинственен и черномаз,И неба безобразье –Как речь сказителя из массИ женщин до потопа,Как обаянье без гримасИ отдых углекопа.

Когда какой-то брод в груди,И лошадью на бродеВ нас что-то плачет: пощади,Как площади отродье.Но столько в лужах позадиЗатопленных мелодий,Что вставил вал, и заводиМашину половодья.

Какой в нее мне вставить вал?Весна моя, не сетуй.Печали час твоей совпалС преображеньем света.Струитесь, черные ручьи.Родимые, струитесь.Примите в заводи своиОколицы строительств.Их марева – как облакаЗарей неторопливой.Как август, жаркие векаСкопили их наплывы.

В краях заката стаял лед.И по воде, оттаяв,Гнездом сполоснутым плыветУсадьба без хозяев.Прощальных слез не осушаИ плакав вечер целый,Уходит с Запада душа,Ей нечего там делать.

Она уходит, как веснойЛимонной желтизноюЗакатной заводи леснойПускаются в ночное.Она уходит в перегнойПотопа, как при Ное,И ей не боязно однойБездонною весною.

Пред нею край, где в пояснойПоклон не вгонят стона,Из сердца девушки сеннойНе вырежут фестона.Пред ней заря, пред ней и мнойЗарей желто-лимонной –Простор, затопленный весной,Весной, весной бездонной.

И так как с малых детских летЯ ранен женской долей,И след поэта – только следЕе путей, не боле,И так как я лишь ей задетИ ей у нас раздолье,То весь я рад сойти на нетВ революцьонной воле.

О том ведь и веков рассказ,Как, с красотой не справясь,Пошли топтать не осмотрясьЕе живую завязь.А в жизни красоты как разИ крылась жизнь красавиц.Но их дурманил лоботрясИ развивал мерзавец.

Венец творенья не потрясУчаствующих и погрязВо тьме утаек и прикрас.Отсюда наша ревность в насИ наша месть и зависть.

На ранних поездах

Из летних записок

Друзьям в Тифлисе

«Не чувствую красотВ Крыму и на Ривьере,Люблю речной осот,Чертополоху верю».

Бесславить бедный ЮгСчитает пошлость долгом,Он ей, как роем мух,Засижен и оболган.

А между тем и тутСырую прелесть мираНе вынесли на судДля нашего блезира.

Как кочегар, на бакПоднявшись, отдыхает, –Так по ночам табакВ грядах благоухает.

С земли гелиотропПередает свой запахРассолу флотских роб,Развешанных на трапах.

В совхозе садоводВорочается чаще,Глаза на небосводИз шалаша тараща.

Ночь в звездах, стих норд-ост,И жерди палисадинМоргают сквозь наростЗрачками виноградин.

Левкой и Млечный ПутьОдною лейкой полит.И близостью чуть-чутьЦветам глаза мозолит.

Счастли́в, кто целиком,Без тени чужеродья,Всем детством с бедняком,Всей кровию в народе.

Я в ряд их не попал,Но и не ради форсаС шеренгой прихлебалВ родню чужую втерся.

Отчизна с малых летВлекла к такому гимну,Что небу дела нет –Была ль любовь взаимна.

Народ, как дом без кром,И мы не замечаем,Что этот свод шатром,Как воздух, нескончаем.

Он – чащи глубина,Где кем-то в детстве раннемДавались именаСобытьям и созданьям.

Ты без него ничто.Он, как свое изделье,Кладет под долотоТвои мечты и цели.

Чье сердце не рвалосьОтветного отдачей,Когда он шел насквозьКак знающий и зрячий?

Внося в инвентариНаследий хлам досужий,Он нами изнутриНас освещал снаружи.

Он выжег фетиши,Чтоб тем светлей и чищеПо образу душиВозвесть векам жилище.

Дымились, встав от сна,Пространства за Навтлугом,Познанья новизнаБыла к моим услугам.

Откинув лучший план,Я ехал с волокитой,Дорога на БесланБыла грозой размыта.

Откос пути размяк,И вспухшая АрагваНеслась, сорвав башмакС болтающейся дратвой.

Я видел поутруС моста за старой мытнейВзбешенную КуруС машиной стенобитной.

За прошлого порогНе вносят произвола.Давайте с первых строкОбнимемся, Паоло!

Ни разу властью схемЯ близких не обидел,В те дни вы были всем,Что я любил и видел.

Входили ль мы в кварталОружья, кож и сёдел,Везде ваш дух виталИ мною верховодил.

Уступами террасИз вьющихся глицинийЯ мерил ваш рассказИ слушал, рот разиня.

Не зная ваших строф,Но полюбив источник,Я понимал без словВаш будущий подстрочник.

Я видел, чем ТифлисУдерж ан по отко са м.Я видел даль и близьКругом под абрикосом.

Он был во весь отвес,Как книга с фронтисписом,На языке чудесКистями слив исписан.

По склонам цвел анис,И, высясь пирамидой,Смотрели сверху внизСады горы Давида.

Я видел блеск светцаМеж кадок с олеандром,И видел ночь: чтецаЗа старым фолиантом.

Я помню грязный двор.Внизу был винный погреб,А из чердачных створВиднелся гор апокриф.

Собьются тучи в ком,Глазами не осилишь,А через них гуськомБредет толпа страшилищ.

В колодках облаков,Протягивая шляпы,Обозы ледниковТащились по этапу.

Однако иногдаПред комнатами домаКавказская грядаВставала по-другому.

На окна и балкон,Где жарились оладьи,Смотрел весь южный склонВ серебряном окладе.

Перила галерейПрохватывало как быМорозом алтарей,Пылавших за Арагвой.

Там реял дух земли,Остановивший время,Которым мы, врали,Так грезили в богеме.

Объятья протянувИз вьюги многогодней,Стучался в вечность туфРуками преисподней.

Меня б не тронул райНа вольном ветерочке.Иным мне дорог крайРодившихся в сорочке.

Живут и у озерСлепые и глухие,У этих – фантазерСтал пятою стихией.

Убогие арбыИ хижины без пряселОн меткостью стрельбыИ шуткою украсил.

Когда во весь свой ростВстает хребта громада,Его застольный тост –Венец ее наряда.

Чернее вечера,Заливистее ливни,И песни овчараС ночами заунывней.

В горах, средь табуна,Холодной ночью луннойВстречаешь чабана.Он – как дольмен валунный.

Он – повесть ближних сел.Поди, что хочешь, вызнай.Он кнут ременный сплелИз лиц, имен и жизней.

Он может наугадВ любую даль зарыться,Он сам – восстанье дат,Как пятый год гурийца.

Колхозы не вопросДля старика. НеужтоРассудком не доросДо нас двойник Вахушта?

Он знает: нет того,Чтоб в единеньи силыНарода торжествоВ пути остановило.

Немолчный плеск солей.Скалистое ущелье.Стволы густых елей.Садовый стол под елью.

На свежем шашлыкеДыханье водопада,Он тут невдалекеНа оглушенье саду.

На хлебе и жаркомУгар его обвала,Как пламя кувыркомУпавшего шандала.

От говора ключей,Сочащихся из скважин,Тускнеет блеск свечей, –Так этот воздух влажен.

Они висят во мглеСученой ниткой книзу,Их шум прибит к скале,Как канделябр к карнизу.

Еловый бурелом,Обрыв тропы овечьей.Нас много за столом,Приборы, звезды, свечи.

Как пылкий дифирамб,Всё затмевая оптом,Огнем садовых лампТицьян Табидзе обдан.

Сейчас он речь начнетИ мыслью – на прицеле.Он слово почерпнетИз этого ущелья.

Он курит, подперевРукою подбородок,Он строг, как барельеф,И чист, как самородок.

Он плотен, он шатен,Он смертен, и однакоТаким, как он, РоденИзобразил Бальзака.

Он в глыбе поселен,Чтоб в тысяче градацийИз каменных пеленВсё явственней рождаться.

Свой непомерный дарЕдва, как свечку, тепля,Он – пира перегарВ рассветном сером пепле.

На Грузии не счестьОдёж и оболочек.На свете розы есть.Я лепесткам не счетчик.

О роза, с синевойИз радуг и алмазин,Тягучий роспуск твой,Как сна теченье, связен.

На трубочке чуть светСледы ночной примерки.Ты ярче всех ракетВ садовом фейерверке.

Чуть зной коснется губ,Ты вся уже в эфире,Зачатья пышный клуб,Как пава, расфуфыря.

Но лето на кону,И ты, не медля часу,Роняешь всю копнуОбмякшего атласа.

Переделкино